они действительно думали, что мы поверим в такую туфту?
Как ни в чём не бывало, психолог продолжала:
— Будем называть человека, которому мы снимся, «Спящий». Или, если хотите, «Сам» — вам так привычней, — добавила она с усмешкой. — Так вот, санаторий — это, скажем так, его сознание. А сейчас мы находимся на территории подсознания. Это смертельно опасно, потому что если сознание ещё хоть как-то контролирует себя, то здесь… здесь мы во власти инстинкта, спонтанного рефлекса, случайного движения нейронов, калейдоскопа образов, воспоминаний… Вы никуда не уйдёте. Отсюда невозможно уйти. Промзона будет тянуться километры и километры, бесконечно. И если даже она окажется конечной, — то́, что последует за нею, будет ещё более ужасным. А быть может, искривление пространства выведет вас обратно к санаторию. Но… санатория не будет. А когда Спящий проснётся, для вас вообще всё кончится, вас просто не станет. Не станет нигде — ни в этом псевдомире, ни в подлинной реальности.
— Ну… однажды мы всё умрём, — улыбнулся Ездра.
— Да, — быстро кивнула психолог, словно ждала этой фразы. — Однако, нормальный человек не торопится сделать это по доброй воле, лет за сорок до естественного конца.
— Сорок… — хмыкнул Ездра. — Ты мне льстишь, девонька.
— Как бы то ни было, — сказала она, — ваша смерть — вопрос решённый, вопрос нескольких минут сна, которые для вас могут растянуться по ощущению на дни, недели и месяцы, но это ничего не меняет. Вы умрёте, как только он проснётся, если…
— Если?.. — надавил Ездра, видя, что психологиня умолкла.
— Если вам не помочь.
— Чушь какая-то, — покачала головой Кундри. И повернулась к Ездре: — Лажа. Чувствую, что всё это лажа.
— Короче, что ты предлагаешь, товарищ доктор? — усмехнулся Ездра. — Наверно, должны мы, это, дружно покончить с собой? Или вернуться в санаторий?
Она покачала головой.
— В него невозможно вернуться. Если случится искривление пространства и выведет вас обратно, это будет уже не тот санаторий. Или будет не санаторий вовсе. Или ничего не будет.
— Ну, так что же нам всё-таки делать? — настаивал Ездра.
Она помедлила, потом достала из кармана болоньевой куртки небольшой кожаный несессер. Открыла. В аккуратные кармашки были вложены несколько ампул с бесцветной жидкостью, а в петли — одноразовые шприцы.
— Это называется «сыворотка пробуждения». Научное название из двадцати восьми букв ничего вам не скажет. Один укол, и вы покидаете этот… этот мир.
— И переходим в лучший, да? — всхохотнул Ездра. — Немного потусторонний, но всё же лучший.
— Нет, — серьёзно ответила психологиня. — Вы возвращаетесь в свою реальную жизнь. Возвращаетесь в свой сон.
— Это как?
— Вы засыпаете здесь, то есть переходите из его сна в свой собственный. Здесь остаётся лишь спящий фантом — образ, не имеющий с вами уже никакой связи.
— А кому мы снимся? — спросил Иона.
— Спящий — один из вас.
— Ну и кто же это? — спросил Ездра.
— Я не знаю, — ответила психологиня, и взгляд её остановился на Кундри.
Щёлкнул предохранитель винтовки.
— И думать забудь, — сказала Кундри, — что я позволю тебе ширнуть кого-нибудь этой дрянью. Если совсем невтерпёж, начни с себя. Тебе, поди, тоже не хочется умирать в чужом сне, а?
— Но ведь получается, если ввести сыворотку спящему, — сказал Иона, — всем остальным тут же конец?
— Да. Поэтому наша главная задача — определить, кто же из нас Спящий. Кому мы могли бы сниться.
— Тебе, голуба, — улыбнулся Ездра. — Тебе, конечно, кому ж ещё. Я о тебе ни слыхом не слыхивал, ни видом тебя не видывал отродясь, так чего бы мне тебя во снах рассматривать?
— Не всегда нам снятся только те люди, которых мы знаем, — возразила психолог. — Поэтому я и веду речь об аватарах и фантомах.
— Резонно было бы предположить, что нас помнит Сам, — сказал Иона.
— Нет, — качнула головой психолог. — Это было бы слишком просто. Нет, не Сам. Тем более, что никакого Самого нет. Уже нет.
— Ну да, ну да, — усмехнулась Кундри. — Всё та же старая байка: Самого нет, никто и никогда его не видел.
— Никто и никогда, — вполне серьёзно отозвалась психологиня.
— Я видел, — сказал Иона. — Сегодня.
Психолог покачала головой, но возражать не стала.
— Нас четверо, а ампул у тебя — пять, — прищурился Ездра.
— Значит, нас пятеро, — сказала психологиня и повернулась в сторону санатория.
Все проследили за её взглядом и увидели пятого. Чей-то неразличимый пока силуэт медленно приближался, перепрыгивая с кочки на кочку в Гадской топи.
Кундри поднесла к глазу оптический прицел, некоторое время рассматривала неизвестного. Потом убрала прицел и усмехнулась.
— Угадайте, кто это. У вас три попытки, — сказала она.
— И угадывать неча, — сказал Ездра. — Это Сам.
— Раз, — буркнула Кундри с довольной улыбочкой.
— Ну, значит… Харя-Кришна, — предположил Ездра. — Этот чёрт из любой передряги выберется.
Кундри отрицательно качнула головой.
— Не выбрался, — сказала она. — Его перед оружейкой положили. Ты что, не знал?
Ездра посмурнел, осунулся, будто разом выдохнул из себя часть оставшейся ему жизни.
— Задачка не сложная, — произнёс Иона. — Козлобород это.
Кундри перевела на него удивлённый взгляд.
— Ну ты даёшь, Иона! — сказала она. — До такого даже я не додумалась бы. Но — нет, незачёт.
— Тогда кто же? — спросил Ездра.
Кундри ухмыльнулась:
— Скоро увидите.
— Это Чиполлино, — произнесла психологиня без всякого выражения. — Так, кажется, вы его зовёте?
— В точку, — Кундри вздрогнула и покосилась на розу Шарона с любопытством.
Они сидели молча до того самого момента, когда уже и невооружённым взглядом можно было разглядеть увальня Чиполлино, бегущего к ним по кочкам и размахивающего руками, и что-то кричащего.
— Откуда бы тебе знать, голуба моё, кто это, если вы не в паре? — радушно улыбнулся Ездра психологине. — Или зрак у тебя такой вострый? Объясни.
— Долго объяснять.
— Время у нас есть, — сказал Ездра. — Вот чего у нас полно, так это времени.
— Нет. Как раз времени у нас и нет. Совсем. Спящий находится в стадии быстрого сна. Всё ваше пребывание в санатории укладывается в несколько минут сновидения. Я не знаю сколько их осталось, этих минут, или, может, секунд, но он вот-вот либо проснётся либо перейдёт в следующую фазу сна. Разумеется, вас он перестанет видеть.
— И что? — спросил Иона. Спросил, хотя и сам догадывался, в чём тут дело и что станет говорить психологиня. Другое дело, что веры к ней у него не было.
— Когда сменится сон, вы… вас тоже не станет, ведь вы ему снитесь.
— Чушь! — со злостью бросила Кундри. — И ты хочешь, чтобы мы поверили в эту… в такой бред? Вы там что, совсем за идиотов нас держите?
Психологиня небрежно пожала плечом.
— В конце концов, я не несу ответственности за ваши жизни, — сказала она устало. — Если вы не поверите мне и решите остаться… ну, это ваше право. По меркам вашего времени жить вам осталось… неделя, две, месяц… Но на самом деле, конечно, меньше: промзону вам не пройти. И напоминаю: спящий — один из нас.
— Ну и ладно, сказал Ездра, поднимаясь. Надо двигать дальше, недосуг тут рассиживаться.
Подошёл Чиполлино, остановился в нескольких шагах, с улыбкой глядя на них.
— Ну что, Чип, — кивнула ему Кундри, — что там в санатории?
— В санатории, — радостно кивнул Чиполлино, улыбаясь ещё шире. — Ле́карный бабай.
— Эт точно, — рассмеялся Ездра. — Точнее и не скажешь.
18
Тухлая падь встретила их мокрым снегом, вдруг посыпавшим с серого неба, и вонью падали. Трупы лисиц, ворон, зайцев разной степени разложения попадались на каждом шагу. Один раз показался даже человеческий скелет, наполовину занесённый грязью и заросший чахлой травой. Останавливаться и проверять, правда ли это был человек, не стали. Была одна деталь, от которой по позвоночнику Ионы сбежал зябкий холодок, а душу вдруг затопила безнадёга: совершенно отчётливо было видно, что у лисиц, которые пали, кажется, совсем недавно и не были ещё тронуты тлением, глаза закрыты бельмами. И та лисица, которая нарвалась на них у широкого оврага и, заскулив, бросилась наутёк, тоже явно была слепа. Во всяком случае, она один раз упала, запнувшись о какую-то корягу, и один раз наткнулась на дерево. Облезлая, грязная и неимоверно тощая, она, кажется, доживала последние свои часы. Люди проводили её настороженными взглядами и растерянно переглянулись. И только дурачок Чиполлино улыбался, ничего не замечал и всё бубнил что-то себе под нос.
— Слепая, — многозначительно произнёс Ездра, останавливаясь.
— Они тут все слепые, — Иона кивнул на труп енота, валявшийся неподалёку. Из оскаленной пасти с мелкими зубами вывалился обрубок языка, будто откушенного в предсмертной агонии. Остекленевшие глаза были затянуты белой плёнкой.
Подтянулись остальные, собрались в круг. Чиполлино присел на корточки возле мёртвого енота и, развесив мясистые губы, что-то бормоча, созерцал его и гладил пальцами грязную свалявшуюся шерсть, сбивал с неё снежную корку.
— Слепая лиса, слепой енот, слепые вороны… — Ездра перевёл взгляд на психолога. — Как сие объясняет наука?
Женщина пожала плечами и зябко поёжилась под едким взглядом Кундри.
— Это проявление каких-то подспудных страхов спящего, — сказала она не слишком-то уверенно. — Или скрытых комплексов. Или это его излюбленные символы. В любом случае, психика его… нездорова.
— Что за излюбленные символы? — спросила Кундри.
— Ну, понимаете… как бы вам это объяснить… У каждого человека есть своя система символического обозначения. Например, для одного символ любви — это цветок, поставленный в пустую бутылку, в которой нет воды. Таков его опыт любовных отношений или такова эмоциональная окраска, образ, порождаемый в его сознании словом «любовь». При этом совсем необязательно, чтобы в его жизни был опыт несчастной любви, просто он так видит, чувствует, представляет, он смиряется с тем, что любовь преходяща. Для кого-то символ, скажем, тоски и безнадежности — догорающая свеча, а для кого-то — старая мельница со сломанными крыльями. Смертельную болезнь может символизировать запах старого белья, хранящегося в бельевом шкафу годами, а беспочвенный страх — слепой енот. В общем, это трудно объяснить, всё это глубоко индивидуально и бесконечно вариативно.