— Вам лучше молчать.
— Я уже поправляюсь. Это верно? Я скоро встану, да?
— Вам надо в госпиталь.
— Зачем? Я здесь поправлюсь, — встревожился Жаворонков. — Володя! Ты слышишь меня?
— Да, милый, — отозвался дядя Володя.
— Я с вами буду. Не отдавай меня никуда. Обещаешь?
— Конечно. Все вместе будем!
18.3.42 г.
«Приходила дружинница. Объявила, что принято решение: бригаде расходиться по домам. Тока может не быть еще несколько дней. Мои старики заявили, что никуда не пойдут и задание назло Гитлеру выполнят. Жаворонкова в госпиталь принять могут, в случае крайней необходимости, но доставить его туда надо самим. Представляю, что сейчас в госпитале. Такую операцию я бы сделал и одной рукой, но ведь надо затягивать швы. Как мне хочется самому помочь Жаворонкову».
Глава VА СДАЧИ ЕСТЬ?
«Белочка, ты будешь удивлена тому, что мой почерк меняется. Просто иногда я пишу, не снимая рукавицы. Это когда здесь холодно... Письма писать больше не буду. Их скопилась пачка, а как отослать? Прочитаешь когда-нибудь все вместе... Иногда я спрашиваю себя: правильно ли я поступил, не уехав лечиться в тыл? Ведь чем дальше, тем меньше надежд на полное излечение... Но два года заниматься массажем и процедурами? За это время кончится война, а чем я помог Ленинграду, своему народу, как врач, как хирург? Мы не спали всю ночь, и я читал на память Пушкина. Все, что помню. «Я вас любил» прочитал дважды. Тогда Багров сказал, что Пушкин погиб из-за своей плохой жены. Но начальник наш, Корсаков, закричал, что Пушкин больше жизни любил свою жену и никто не имеет права оскорблять ее память. Мой покойный отец тоже примерно так рассуждал. Он...»
— Доктор, — раздался из темноты бас Багрова, — не уснуть с голодухи, и все! Кишки скручиваются внутри, как пружины... Читай опять стихи!
— Заткнись ты, — просыпаясь, заворчал дядя Володя. — Договорились спать. Давно ли похлебку ел!
— Что мне эта похлебка! Айда рыбу ловить на залив. Тут всегда ершей было много. Уха из них сладкая.
— Во дурак!
— Чего ругаешься, — обиделся Багров. — Сам раньше ловил подледным способом.
— Какой тут лед тебе... все разбито, а лодки у тебя никогда и не было. Ухи захотел, дурень... Вот те на! Почитай ему еще, доктор. И мы послушаем.
Свежак надрывается. Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе — и трюм нагружен,
арбузами пристань набита...
— Це ж у нас в Мариуполе! Мы кавуны на пристань доставляли. — Помогай-Бо смешивал русские и украинские слова. — Возьмешь кавунчик, об колено его поломаешь и пьешь...
— А мы в Одессе их с ситником ели, — впервые за много дней заговорил Соловаров. Топчан его находился в самом углу, и Соловарова никогда было не видно и не слышно.
— А мой сын, представьте, что выделывал с мальчишками. Мы жили на Волге в тридцать пятом году, — стал вспоминать и Корсаков. — Там бахча была... мальчишки приползут на бахчу пораньше, сторож дремлет, собака его дрыхнет. У мальчишек с собой пачка дрожжей. Вырежут они в арбузах кружочки аккуратненько, запихают дрожжей и опять закроют коркой. Сверху грязью заляпают. — Корсаков засмеялся, с удовольствием вспомнив то прекрасное время. — Дни стояли жаркие. Вот и начинают эти арбузы с начинкой бродить под солнцем... А потом рваться один за другим, как бомбы.
— Пороли мало, вот и баловались, — проворчал Багров. — Дайте человеку дальше стишки говорить.
У Волкова снова сильно закружилась голова, он еле смог продолжать. Когда дошел до любимого места, вспомнил отца. Отец признавал эти строки прекрасными.
В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,
и тучи сколочены плотно.
И ерзает руль, и обшивка трещит,
и забраны в рифы полотна...
Последние слова стихотворения Корсаков читал вместе с Волковым:
...Конец путешествию здесь он найдет,
окончены ветер и качка, —
кавун с нарисованным сердцем берет
любимая мною казачка...
И некому здесь надоумить ее,
что в руки взяла она сердце мое
Когда он смолк, Багров резанул своим басом — видно, стихи задели его:
— Слова какие подобрал! Сколько люди красоты сделали, а вот теперь все разом обрушилось. Эй, доктор, почитали бы еще чего, на душе полегче будет.
Но Волков чувствовал себя обессиленным.
— Потом. Отдохну немного.
Отдыхать было некогда. Кончилась вода. Угол, в котором лежали шашки, опустел.
Пора было делать укол Жаворонкову, сменить бинты. Только управившись со всем, он сможет идти в госпиталь.
— Товарищи... — Волков оглядел всех. Его слушала горстка ослабевших стариков, закутанных поверх пальто в свои одеяла с обгоревшими от сидения у времянки краями. Он жалел их и боялся за жизнь каждого из них, такую слабую, находящуюся на самом последнем пределе. — Товарищи... нужны вода, дрова. Надо поглядеть, не завалило ли нас.
— Какая разница... пусть завалит... — грохнул Багров.
— Ни один из вас не умрет! — крикнул Волков.
— Это кто ж нагадал? — хмуро спросил дядя Володя, недоверчиво вздыхая. — В детстве мы в игру играли. Гаданчики звалась. Положишь в руку копейку и спрячешь за спину. Угадай: в какой руке? А сейчас мы все в одной руке. Не сердись на меня, сынок! Тебе двадцать?
— Двадцать первый.
— Внучок... ты только не очень нами командуй... А за водой и дровами сползаем. Ты бы нам Жаворонкова поднял, мы б тебя тогда... — Он не договорил, стал собираться наверх.
— Я с вами пойду, — сказал Корсаков, заставив себя подняться. — Прошу подождать меня. Я за все отвечаю здесь.
Они ушли втроем: дядя Володя, Корсаков и Помогай-Бо.
Тишина ожидания воцарилась в подвале. Только Волков возился с Жаворонковым, остальные лежали неподвижно, томительно ожидая известий сверху.
Наконец трое вернулись. Прошло больше часа с их ухода. Вернулись заметенные снегом и какие-то необычно возбужденные.
— Ну и дела... — протянул загадочно дядя Володя, ставя на времянку ведро с плотно набитым снегом.
— Что так долго? Откапывались там, что ли?
— Откапывались, — тоже загадочно сказал Помогай-Бо.
— Говорите же!
— Цех-то наш голенький теперь. Крыша сгорела. Обвалилась. Станки там под снегом стоят.
— Станки под снегом? — Багров поднялся, хрипло откашливаясь.
— Все замело там, пурга.
— Что я вам говорил? Теперь уж тока не жди. Линия оборвана. Вот тебе и военное задание!.. А как мы его выполним? Пошли домой.
— Во дурак! — спокойно сказал дядя Володя.
— Опять ругаешься, да? Из ума выжил, Володька! Станки завалило — значит, домой пошли. Чего ругаться тут?
Дядя Володя скинул с себя рыжую доху и сказал странным, почти веселым голосом:
— Твой «Дип» не очень завалило. Мы его откопали и включили... вертится!
— Как это вертится? Ты что? — ахнул Багров. — Ток есть?
— Дали, значит. Закрой рот и собирайся.
Багров подошел к дяде Володе вплотную, заглянул ему в лицо и спросил даже заикаясь от волнения:
— А здесь по... почему не горит лампа?
— Порвало где-то... Эти-то провода мы сами наладим.
Багров нерешительно переступил с ноги на ногу, два его валенка, подшитые толстым кордом, грохнули, как два булыжника.
— Пора, — сказал Корсаков.
— А... а другие станки как?
— Во дурак! Не для твоего же одного ток дали. Все работают, только откопай. Да хватит тебе валенками топать. Собирайся, топтун гаванский!
— Иду, Володька, иду, милый. Только штангель возьму. А чертежи где?
— У меня чертежи, Здесь, — Корсаков полез во внутренний карман пальто. — Я их с собой ношу. Ну, кто может, пошли!
Ничего не понять! Уж не думают ли они работать там на морозе, под открытым небом?.. У Багрова температура, у Корсакова температура... А Кирпичев куда собирается? Ему-то вообще нельзя касаться металла...
С горящей коптилкой в руках Волков подошел к Корсакову и постарался сказать как можно убедительней:
— Вы же были медиком!
Корсаков кивнул.
— Вы же понимаете, как все больны. Переохлаждение...
Корсаков перебил его:
— Милый наш доктор, мы все равно туда пойдем. А вы полежите пока. За Жаворонковым приглядите. Ждать нам некогда. Будет налет, или опять ток отключат.
Все гуськом вышли из подвала. Волков отнес коптилку назад и укрепил ее на стене, над топчаном Жаворонкова.
— Доктор, — напугал его Жаворонков неожиданно громким голосом, — ты меня в госпиталь и не думай. Я с ними буду... с товарищами. В госпиталь — и не думай!
В темноте, задевая больной рукой о стены, сжимая зубы от боли и радуясь, что никто не может видеть его слабости, Волков выбирался из подвала.
— А сдачи есть? Есть сдачи? — повторял он, прижимаясь лбом к инею на стене. — Ты должен быть там. С ними. И Жаворонкова ты должен спасти... Ты, ты, ты!
И вдруг снаружи раздался сильный взрыв. Снова начинался артналет...
Глава VIЗДЕСЬ ФРОНТ, А НА ФРОНТЕ СТРЕЛЯЮТ
«Может, это не налет, а саперы рванули невзорвавшуюся авиабомбу», — в отчаянии надеялся Волков.
Но ударил второй взрыв. Потом еще и еще...
Теперь уже старики, конечно, вернутся. Сейчас он услышит их шаги. Снова взрыв. Совсем близко, рядом.
Где же старики? Живы ли они? Ведь им негде там спрятаться от осколков.
Собрав силы, Волков нажал всем телом на тугую дверь, выбрался в тамбур. Невелик тамбур — всего пять шагов, но пока он нащупал в темноте сваренную из толстых листов железа вторую дверь, снова раздался взрыв.
Жиденький свет зимнего полдня резанул по глазам, привыкшим к желтому мраку коптилок. Доктор постоял, прикрывая глаза рукавицей, отвел руку, но то, что он увидел, заставило его опять зажмуриться.