У ворот цеха Волкова встретили Корсаков и дядя Володя.
— Не знали, что и думать, — сказал Корсаков с тревогой. — Что с вами? Почему долго?
— Зачем было туда идти? Снегу бы растопили, — проворчал дядя Володя. — Давайте ведро. А ток опять отключили.
Пока Корсаков помогал ему стаскивать шинель, Волков заметил перемены в настроении людей, в том, как они встретили его, и в том, что никто после работы не лег, хотя устали выше всяких мер. Все что-то делали — одни возились у времянки, на которой уже кипела вода во всех кружках, другие переговаривались между собой, тихо обсуждая сегодняшний удачный день.
— Мы снег уже растопили, — сказал Багров. — Не дождались вас... — Вместо баса у него был сиплый шепот.
— Ангина, — огорчился Волков.
— Ладно, обойдется, — просипел Багров. — В булочную вот опоздали. Хлеб не выкупили, за обедом не сходили...
— Да-а... Вот ведь беда! — протянул Корсаков.
— Кипяточку можно попить, — сказал молчун Соловаров. — С перчиком. Как суп будет.
— Тебе что... — прохрипел Багров. — Ты весь-то с кузнечика!
— А ты всегда в столовой по три порции брал. Теперь потерпи, каланча! Все стали тихо укладываться.
«Нет, голодными вы не ляжете», — подумал Волков и полез в свой сундук. Там у него осталось от пайка, выданного в госпитале, четыре сухаря Понимая, что здесь ему придется пробыть долго, Волков экономил, съедая только полпорции в сутки.
Теперь эти четыре сухаря спасут стариков!
— Как только вскипит вода, — сказал Волков, — опустите в кипяток по куску сухаря. А еще по кусочку возьмите и будете грызть как можно дольше
— Какие сухари? Откуда? — Корсаков заглянул Волкову в глаза. — Из вашего пайка?
Волков перебил его:
— Завтра я снова получу. По продаттестату. — И заверил: — У нас норма довольно большая. Мне хватит.
Достав из сундука последний пакетик сахарина и высыпав его в кружку с буквами «Жав», Волков положил туда целый сухарь. От запаха еды у него резко заболел желудок и закружилась голова. Он все же справился с собой и подошел к Жаворонкову:
— Вот... тот самый мед и сухарь, — и стал кормить Жаворонкова с ложечки.
— Спасибо... доктор.
— Рано булочные закрывают, — простуженно прохрипел Багров. Даже в эту тяжелую минуту дядя Володя не удержался от спора с Багровым:
— Откуда им знать, дурак, что ты еще не выкупил?
— Должны знать, — обиженно ворчал Багров. — Сообщил бы по азбуке Морзе. Точка — тире, точка — тире. Я еще хлеб не выкупил. Подождите, сейчас приковыляю!
Глава VIIIОПЕРАЦИЯ В ЗАПОЛЯРЬЕ
Утром ток не дали, и Волков стал собираться в госпиталь. Ждать он больше не мог. Корсаков пытался удержать его, говоря, что сегодня к ним обязательно придут дружинницы и с ними, конечно, придет и врач. Но Корсаков не знал, в каком состоянии находится Волков. Обморок мог повториться в любую минуту.
При свете коптилок Волков критически оглядел свою закопченную, вернее, ставшую непроницаемо-угольного цвета шинель с прожженной полой. Левая рука неуклюже висела на повязке. Общий вид довершала противогазная сумка, в которой лежал пакет с дневником.
— Орел!.. Только к начальству идти. Помогите мне кобуру пристегнуть.
— Зря идете, Борис Федорович, зря... Ваш вид...
— Тише, — перебил Волков. — Вид самый боевой!
Но до госпиталя Волков не дошел.
Едва он выбрался на Большой проспект, как завыли сирены. Тут же словно из-под земли выросли дружинницы и буквально силой заставили его проследовать в противоосколочную щель-траншею.
Траншея была узкой — настоящая щель. Пришлось пробираться боком. Но в глубине было расширение, здесь вдоль стен на чемоданах и узлах сидели люди. Они принесли с собой коптилки, тусклый свет мигал в сыром, пахнущем глиной воздухе.
В убежище царила тишина. Взрослые сидели закрыв глаза. Дети, укутанные в одеяла, шерстяные платки — во что потеплее, привычно-терпеливо ждали конца тревоги.
Так и не найдя места, Волков прижался спиной к столбику, поддерживающему доски потолка, и тоже закрыл глаза. Сколько продлится налет? Есть не хотелось, но желудок ломило бесконечной болью.
— Опять загнали, — с досадой проворчал кто-то позади. — Третий налет! Меня ждут раненые! Нельзя же всех загонять под землю!
Волков обернулся и увидел в полумраке высокого старика в зимнем пальто с каракулевым воротником. Невысокая папаха на нем была тоже из каракуля. Только большие двупалые армейские рукавицы на руках старика портили общий вид.
— Евгений Леонидович, вы живы?! — брякнул Волков от неожиданности встречи.
Старик придвинулся, знакомым жестом поправил очки и спросил:
— Кто вы? Здесь плохо видно. Да, я жив! И буду жить назло Гитлеру. И сюда меня зря загнали! Я — врач, место врача возле больных! А вас я не знаю!
— Студент Волков. Я вам сдавал патанатомию.
— Мне все сдавали, — фыркнул старик. И повторив: — Нет, не знаю, — отвернулся.
А Волкову на мгновение вспомнилась та прекрасная весна, когда он сдавал патанатомию. В парке на Петроградской деревья сверкали новыми клейкими листочками. Окна институтских аудиторий — все настежь. Студенты с трепетом ждут появления самого уважаемого и строгого профессора. И он появляется, как всегда безукоризненно одетый, педантичный во всем...
— Я сын хирурга Волкова.
— Как? Сын Федора Николаевича? — Старик повернулся опять. — Сын профессора Волкова? С вашим батюшкой у меня столько связано. Но мне говорили, что он погиб?
— Да. В Киеве.
— Значит, правда.
— Правда.
— М-да... — вздохнул старик. — Сколько примеров из его богатой практики я приводил на лекциях. Талант его был виден уже в студенческие годы, а известность пришла к нему сразу после той знаменитой операции в Заполярье. Вас тогда еще не было на свете... Что с вами? Вы очень плохо выглядите, друг мой. У вас бывают обмороки? Вы ранены, я вижу. Где лечитесь?
Назвав номер госпиталя, Волков с волнением спросил:
— Вы сказали об операции в Заполярье. Это та, с зеркалом?
— Ну конечно! Так именно в ваш госпиталь я и спешу. Три дня туда поступают новые раненые, а я вот сижу под землей! Невероятно трудное там положение. На врачей страшно смотреть. Вы хоть им помогаете?
Но Волков уже не слышал его. Как же он не вспомнил сам об этой операции отца? Теперь-то он знает, как ему поступить!
— Евгений Леонидович, — попросил он, вставая, — у нас в институте думают, что я погиб. А я легко ранен и скоро прибуду к месту учебы.
— Я связан с институтом. Могу передать. Даже обязательно передам.
— Спасибо, профессор. До свидания.
— Куда вы? Разве был отбой? Вас же не выпустят, я уже пытался.
— Должны выпустить!
И Волков умолял дружинниц до тех пор, пока они открыли ему дверь.
Над городом гремела зенитная канонада, то и дело заглушаемая взрывами авиабомб, разламывающих осажденный город. В редких паузах тишины слышны становились прерывистые завывания моторов немецких бомбовозов. Осколки цокали на ледяных тротуарах, с визгом рикошетили от стен.
Прижимаясь к домам, прячась от вездесущих дружинниц, Волков пробирался назад на завод.
Каждый раз, делая перевязку Жаворонкову, он рисовал себе ход операции. Дело было знакомым. Удалить осколок, наложить швы — и нога спасена. Но как завязать узлы одной рукой? Он по ночам думал об этой операции, он горел желанием сделать ее, тоже наперекор всему. И вот теперь он знает, как быть.
Огромный сугроб снега, целый вал намело на тротуар. Обходя его, Волков поскользнулся, упал и потерял сознание. По-видимому, он очнулся довольно быстро, потому что не замерз. Он выбрался из сугроба, ощущая во рту противный свинцовый привкус. Во время падения с его плеча соскользнула противогазная сумка. Он увидел ее неподалеку на мостовой, но боялся нагнуться за ней — так кружилась голова.
— Гражданин, — раздалось сзади. — Почему ходите во время налета? Предъявите документы!
Два подростка в шинелях, с повязками на рукавах, выросли перед Волковым. Крылья ушанок туго завязаны под подбородками, лиц почти не видно.
— Документы!
— Пожалуйста. Они вот в этой сумке. Поднимите ее, я не могу нагнуться. Найдите там справку.
— Б. Ф. Волков... состоит на лечении в госпитале, — начал читать справку один из подростков, а второй оторопело спросил:
— Вы — Волков? Не может быть. Я ж Кислицын. Помните, вы Спасли меня под Пулковом?
— Под Пулковом?
— Вас же из-за меня тогда ранило. Ну, вспомнили?
— Да, помню, теперь помню. Сосед по дому. Тебя-то я не забыл!
— А вас не узнать совсем. — Кислицын с состраданием глядел на доктора. — В порядке документ, можно не проверять! Вы куда шли?
— На завод. Туда. — Волков кивнул головой в сторону завода. — Как наш дом?
— Ваша лестница цела. А по следующей парадной три этажа выгорело. Пожарники приехали, а воды нет... А я лечусь дома. Патрулирую пока. Хотите молока? Соевого? — Он торопливо вытащил из кармана шинели объемистую флягу. — Теплое. Пейте, пейте!
Волков решил сделать два-три глотка, но не мог оторваться и выпил полфляги густой сладковатой смеси. Его тут же стало подташнивать. Желудок уже отвык от пищи.
— Вы торопитесь? Зашли бы. Квартира восемьдесят шесть, — говорил Кислицын.
— Зайду. Обязательно. Квартира восемьдесят шесть, запомнил. Ну, а теперь мне пора...
— Только не забудьте. Буду ждать. Почему вы молоко не допили?
Сделав несколько шагов, Волков повернулся и окликнул подростка:
— Постой, Кислицын!
— Да, — сразу подбежал тот.
— Сними-ка с меня эту сумку, вынь пакет. Пусть полежит у вас дома. Я вот приду, и мы вместе подумаем, как быть. Этот пакет надо бы отправить одной жен... знакомой. Ты ее даже можешь знать. Хотя нет, ты еще мал. Но она училась в твоей школе. Вот что я тебя попрошу. Видишь, на пакете фамилия и номер дома. Сходи туда, если можешь.