— Ты не солдат и не журналист. — Я отложила пластинки. — И твоя работа не в том, чтобы подвергать себя опасности. А как же мы с Билли?
Мартин снова нацепил очки.
— Не заводись.
— Разве ты не можешь поехать куда-то еще? Разве не можешь надеть европейскую одежду? Не можешь курить «Лаки Страйк» или «Кэмел»? Ты хочешь наказать себя, и тебя не волнует, что ты наказываешь еще и нас.
— Волнует! Конечно, волнует! — Мартин потер лоб. — Господи, Эви, я люблю вас.
Я села на диван, откинулась на высокую спинку.
— Тогда почему?
Мартин посмотрел на меня, и мне показалось, что там, за его глазами, что-то происходит, но он только проворчал:
— Ты шумишь из-за пустяков. Уже поздно. Поговорим утром.
Все так. Было поздно. Даже позднее, чем он думал.
— Ладно. Иди спать. Я еще почитаю.
Мартин постоял немного, устало уронив руки, но молчание давило. Он повернулся и побрел прочь. Услышав, как закрылась дверь спальни, я сбросила туфли, подобрала ноги, открыла сумочку и достала украденную в клубе книгу.
Глава 41
Сентябрь 1858
Письмо от матери пришло вчера. Она сообщает, что счастлива слышать, как здраво я рассуждаю по поводу замужества, и уже выбрала для меня кандидата — пятидесятилетнего холостяка-бухгалтера. Она приложила к письму фотографию толстого лысого мужчины с поросячьими глазками.
Мое сердце екнуло, когда я увидела эту фотографию. Зная, что он никогда не был женат, можно было предположить, что характер у него, должно быть, столь же неприятен, как и наружность. У него скромный доход, но эта партия сможет держать меня вдали от ее дома и избавит от затруднений с дочерью старой девой, о которой к тому же ходят самые мерзкие слухи. И все же, обнимая Чарли, я сказала: «Мы отправляемся домой!»
Потом я прочитала: «Но разумеется, ты понимаешь, что не можешь привезти этого полукровку, незаконнорожденного сына шлюхи, в этот дом». Я перечитала строки трижды, спрашивая себя, не забыла ли вложить фотографию Чарли в конверт с письмом? Нет, не забыла. Она закончила письмо словами: «Там, должно быть, есть сиротский приют, в этом богом забытом месте».
Я никогда больше не увижу моих родителей, не увижу Англию.
Октябрь 1858
Чарли сделал свои первые шажки. День ото дня он становится все более подвижным, а я испытываю какую-то противоестественную усталость. Снова опускаю голову на подушку после чота хазри и едва дотягиваю до конца дня. Дремлю, когда Чарли спит, и все равно вечером падаю на кровать, и сон охватывает меня еще прежде, чем голова успевает коснуться подушки. Но сон совсем не освежает. Каждое утро я встаю больная и измученная. Местный доктор, на этот раз почти трезвый, уже приходил и долго щупал и мял меня. Сообщил, что у меня абсцесс печени. «Дело плохо, но само заболевание не заразно». Потом, спохватившись, добавил: «Мне ужасно жаль».
«А что же мне делать?» — спросила я.
«Ну разумеется, мы пустим вам кровь, а потом подумаем, что делать дальше».
Он, не глядя, сунул руку в свой черный саквояж, в итоге выудив оттуда медный ланцет и миску, чтобы собрать кровь.
«А теперь позвольте-ка вашу руку», — сказал он, подходя ко мне со своим ножом. Я запомнила только острую боль в предплечье и отталкивающе красную кровь, льющуюся в белую эмалированную миску. Следующее, что вспоминается, это запах розовой воды. Доктор уже ушел, а Лалита обмывала мою руку.
«Позвольте мне привести к вам знахарку, мемсаиб. Пускать кровь — не хорошо».
Я улыбнулась и сказала милой девочке, что она может действовать на свое усмотрение и приводить свою знахарку.
Октябрь 1858
Знахаркой оказалась мать Лалиты, Анасуя. Милая женщина с золотым гвоздиком, пропущенным через ноздрю, и мелодичным голосом, который действует на меня умиротворяюще. После того как мне в рот влили ложку совершенно отвратительной оранжевой жидкости, она принесла в комнату Чарли. Я была слишком слаба, чтобы долго его держать на руках. Анасуя успокоила его, когда я вернула ей Чарли, а он заплакал. Она и Лалита теперь ночуют на веранде и вместе ухаживают и за Чарли, и за мной.
Моя кожа приняла желтушный оттенок, а моча стала коричневой; при этом я вся чешусь. Эта чесотка — жестокая пытка, от которой нельзя спастись, даже расцарапав кожу. Странное заболевание не поддается воздействию ни одного из лекарств, которые я привезла с собой. Анасуя купает меня в холодном отваре чая нилгири, чтобы унять чесотку. Помогает, но ненадолго. Надо держаться.
Октябрь 1858
Лихорадка то усиливается, то отступает, и теперь я чувствую боль с правой стороны. Анасуя продолжает потчевать меня горькими настоями и незнакомыми травяными сборами, но они уже не помогают. Целый день они с Лалитой разрываются в заботах обо мне и Чарли, благослови их Господь. Но беспокойство ослабляет мой дух не меньше, чем болезнь — тело. Что будет с ним, если я умру? Заберет ли его Анасуя? Ведь она не может прокормить даже собственную дочь, потому и пристроила ее в прислуги как можно скорее.
Чарли — полукровка. Что станется с ним?
Октябрь 1858
Я уже не могу подняться с постели. Мне стоит большого усилия удерживать перо. Я лежу здесь, думая про те грязные и глухие задворки Индии, которые переполнены умирающими от голода беспризорными, галдящими и выпрашивающими милостыню, спящими прямо здесь же, в канавах, отыскивающими еду в кучах отбросов. Фелисити говорила, что за четырехлетнюю девочку в Пешаваре дают двух лошадей. Думаю, его отдадут в приют, но мне еще никогда не доводилось видеть там детей старше девяти-десяти лет. Где они все?
Анасуя приносит ко мне Чарли дважды в день, а когда забирает, я плачу.
И больше ничего. Чистые страницы. Я закрыла дневник и какое-то время сидела, притихшая, в залитой лунным светом комнате, чувствуя, как сжимает сердце печаль. Они умерли такими молодыми, а что же сталось с ребенком?
Сингх — имя в Индии распространенное, богатство — вещь редкая. Трудно представить, что в Масурле есть сразу две богатые семьи с таким именем. А что, если наш домовладелец имеет какое-то отношение к любовнику Фелисити, Джонатану Сингху? Мое беспокойное сердце забилось быстрее.
Мартин планировал отправиться в Лахор трехчасовым поездом. Помешать ему я не могла, но могла отвлечься, занять себя чем-то другим и нанести еще один визит мистеру Сингху.
Глава 42
Мистер Сингх сам открыл дверь. Изысканный костюм из тяжелого серого шелка определенно пошит на заказ, галстук цвета кларета и в тон ему тюрбан.
— Видеть вас — всегда удовольствие, миссис Митчелл, — сказал он, пожимая мне руку.
Проходя через просторный холл, я уловила нежный, пряный аромат, исходящий от жасминового ранголи в неглубокой чаше мейсенского фарфора. Наше маленькое бунгало, должно быть, представлялось мистеру Сингху чем-то вроде домика для прислуги.
— Спасибо, что согласились принять.
— Проходите, пожалуйста. — Он жестом пригласил меня в ту же комнату, где мы разговаривали в прошлый раз, и я снова села на низкий диван с шелковыми пуховыми подушками цвета мороженого. Мистер Сингх едва заметно кивнул дворецкому: — Чай, Дакша. — Он тоже сел, откинувшись на спинку кресла и скрестив на европейский манер ноги. — Надеюсь, с бунгало проблем нет.
— О, нет-нет. С бунгало все в порядке.
Мистер Сингх выжидающе посмотрел на меня.
— В стене на кухне расшатался кирпич.
— Я распоряжусь незамедлительно провести ремонт.
— Нет. То есть… я не поэтому здесь.
Он ждал, слегка склонив набок голову.
— Вот. — Я раскрыла сумочку, вынула пакет со старыми письмами и положила на столик между нами. — Это было за тем кирпичом.
Мистер Сингх посмотрел на письма с некоторым интересом, но трогать их не стал.
— Любопытно.
— Эти письма писала одна женщина. Фелисити Чэдуик. Она…
— Я знаю, кто такая Фелисити Чэдуик. — Лицо его замкнулось и потемнело, как бывает с солнцем, когда на него набегает тучка.
— Знаете?
Мистер Сингх подобрал ноги и, положив руки на колени, слегка подался вперед:
— Почему вы пришли сюда?
Ответить я не успела — в комнату с подносом вошел Дакша. Первую чашку он предложил мне.
— Спасибо.
Пока дворецкий наливал вторую чашку, я вдруг почувствовала себя канатоходцем. Если предок мистера Сингха был любовником Фелисити, для его семьи это обернулось скандалом. Возможно, та давняя история до сих пор остается слишком щекотливой темой. Дакша вышел наконец из комнаты.
— Позвольте спросить, откуда вам о ней известно?
— Ее знал мой прадед.
Казалось, даже воздух в комнате запульсировал от напряжения.
— Можно узнать его имя?
— Джонатан Сингх.
Я кивнула:
— Ваш прадед и мисс Чэдуик…
— Они были любовниками. — Мистер Сингх поставил чашку на столик. — Но вы, похоже, и сами уже это знаете. Чего именно вы хотите?
— Простите, мистер Сингх. Понимаю, дело личное, однако я нашла не только письма Фелисити, но и дневниковые записи ее компаньонки. Их история глубоко меня тронула. Смелость этих женщин, их жизнерадостность, то, что называют joie de vivre, они и меня подталкивают к серьезному, хотя и трудному шагу. Мой брак… может быть… — Я поставила свою чашку рядом с его. — Для меня это очень важно.
— Понятно. — Мистер Сингх достал из нагрудного кармана кожаный портсигар с монограммой. — Знаете, Джонатан был женат.
— Да, и его вдова совершила сати.
Он коротко кивнул:
— Постыдный эпизод. Мои родители никогда об этом не говорили. — Мистер Сингх предложил мне сигарету, у него были английские. Я отказалась. Он щелкнул серебряной настольной зажигалкой «Ронсон».
— Ваши родители стыдились сати или той связи?
— Связи, конечно. — Он выдохнул тонкую струйку дыма и снова закинул ногу на ногу — я услы