Когда муж опустил газету, я увидела, что он улыбается.
Первые американцы получили Фулбрайтовскую стипендию в 1946 году, и среди них был Мартин, восходящая звезда исторического отделения. Ему предстояло отправиться в Индию, встретиться с доктором Ширанживом из университета Дели и проследовать далее на север, в Симлу, дабы засвидетельствовать окончание британского правления в этой стране. Университет уже договорился о выделении для него рабочего места в помещении телеграфной станции «Рейтер» в Симле и бунгало в соседней деревне Масурла. Денежные средства на содержание семьи из трех человек выделялись небольшие, но достаточные.
Я тут же поспешила в библиотеку, где узнала, что Симла — это официальная летняя столица британских владений времен Раджа,[7] популярное место, куда, спасаясь от гнетущего зноя равнин, устремлялись английские семьи. Однако после того, как начатая по призыву Ганди кампания «Уходите из Индии» набрала силу, британцы стали покидать страну, и к 1947-му половина бунгало в Масурле уже пустовала.
Меня это предложение устраивало как нельзя лучше. Я уже представляла, как мы, оказавшись одни во враждебном окружении, возвращаемся к первым дням нашей благословенной изоляции. Я видела улыбающихся смуглых людей в белых дхоти и пестрых сари, пещерные храмы, освещенные масляными лампами, живописные железные дороги, змейками вьющиеся между горных склонов, раскрашенных слонов и священных коров, шумные базары с кобрами и играющими на флейте факирами. Я ощущала аромат жасмина и запах костров. Мы склеим наш давший трещину брак экзотическим клеем и заново откроем для себя тот зачарованный мир, который делили на двоих в наши первые дни.
Что сказать? Я была молода. Проведя в Индии три месяца, мы преуспели лишь в том, что благополучно перевезли наше несчастье и делили теперь только рутину повседневного житья-бытья, обходя друг друга так ловко, как будто существовали в параллельных вселенных.
В тот день, когда я, словно воровка, спрятала письма Фелисити и Аделы, Мартин пришел домой в приподнятом настроении, заряженный энергией, с оживленным лицом. Огонек надежды вспыхнул во мне. Обычно он возвращался замкнутым, поникшим, и если спрашивал о чем-то, то лишь о том, каким смертоносным карри его будут травить сегодня. Его не интересовали рассказы об уроках английского, которые я давала деревенским детям, — милые застенчивые лица, пытливый ум и смешной акцент, — он равнодушно пробегал взглядом по моим новым фотографиям.
Но когда Мартин ворвался в дом с горящими глазами, я позволила себе момент оптимизма. Может быть, наконец-то случилось что-то хорошее, что-то чудесное. Может быть, я даже смогу поделиться с ним своим секретом. Может быть, когда Билли ляжет спать, мы разопьем бутылочку вина и отправимся в веселое путешествие за сокровищами, разнесем на щепки бунгало в поисках других писем и с ними или без них свалимся в мятую постель. Он выглядел таким живым, таким возбужденным — помню, я даже пожалела, что не надела платье вместо слаксов.
— Мартин… — Я смахнула со лба прядь волос.
— Беда.
Та к вот из-за чего он такой возбужденный.
Билли, игравший на полу со Спайком, тут же поднял голову — его эмоциональный радар уже среагировал на что-то.
— Мам?
— Не сейчас, Лапшичка. — Я потрепала сына по головке.
— Что…
— Вам с Билли надо убираться отсюда. — Мартин бросил на стол портфель, замок расстегнулся, и на пол посыпались какие-то бумажки. — Черт! — рявкнул он, багровея.
Билли прижал к груди Спайка, и его нижняя губа предательски задрожала.
Мартин наклонился и взял его за подбородок:
— Эй, Бо-Бо? Я тебя напугал? Извини, сынок.
Он подхватил Билли на руки и поцеловал, не понимая, что сам же и распространяет панику. Я забрала у него мальчика и отнесла в спальню.
Избавленный от пыток Хабиба, Билли уже съел тарелку имбирного супа с курицей и запил сладким манговым ласси.[8] Я переодела сына в нашу любимую хлопчатобумажную пижаму, ту, что с Маленьким Паровозиком на груди, и положила на узкую кроватку. Лежа в нимбе рассыпавшихся по подушке золотистых кудряшек, он посмотрел на меня с недетской серьезностью.
— Папа злится на нас?
— Нет, Котлетка. Просто устал на работе. — Я забрала Спайка и, поглаживая сына по лбу, тихонько замурлыкала «Дэнни-бой».
Через пару минут он пробормотал:
— Глазки закрываются.
— Спи, малыш. — Я провела ладонью по сонному личику, поцеловала в щечку, опустила москитную сетку и вышла, оставив дверь приоткрытой.
Мартин сидел за столом в кухне, обхватив голову руками. Очки лежали у локтя. Я остановилась, подбоченясь — моя боевая стойка.
— Может, расскажешь, что случилось?
— Господи, Эви, не начинай. — Он поднял голову, и во мне что-то дрогнуло. Обычно бесстрастное, словно окаменевшее, лицо сморщилось от боли. Глубокие карие глаза, оставшись без очков, казались голыми и беззащитными. — Страна вот-вот взорвется. Вам с Билли нужно вернуться в Штаты.
Я села напротив:
— Так что все-таки случилось?
— Не надо было тащить вас сюда. Тем более Билли… Боже, о чем я только думал? — Он потер лоб.
Я потянулась через стол, коснулась его руки:
— Мартин, что слу…
— Собери чемодан, самое необходимое. Не суетись. Я хочу, чтобы вы сели на восьмичасовой поезд до Калка. Оттуда доедете до Дели. — Он закурил, держа сигарету дрожащими пальцами. — Университет поможет добраться до Бомбея. Сядете на пароход до Лондона, а уже оттуда — в Штаты.
— Ты сам себя слышишь? — Я откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. — До восьмичасового поезда еще двенадцать часов. Успокойся и расскажи, что происходит.
Мартин затянулся и шумно, со свистом, выдохнул.
— Да, ты права. Я только что узнал, но… все в порядке. — Он поднял руки ладонями вверх — мир.
— Принесу поесть. — Я взяла две тарелки, положила риса и не слишком аппетитного вида карри из баранины. Не знаю почему, но мне вдруг жутко захотелось сэндвича с сыром. Я поставила тарелки с карри на стол. — Итак, что происходит?
— Маунтбеттен[9] перенес дату ухода англичан. — Мартин ткнул сигаретой в пепельницу и уставился в тарелку.
— На какое число?
— На пятнадцатое августа.
— Этого года? Но это уже через два месяца.
— Вот именно. — Мартин проглотил кусочек карри и замахал ладонью у рта, но я видела — больше напоказ. — Так или иначе, раздел все равно произойдет. Прежде чем уйти, они проведут через эту страну воображаемые линии и поделят ее между индусами и мусульманами.
— Но Ганди против раздела.
— Ганди сейчас проигрывает.
— Почему в августе? Это же…
— Безумие. — Мартин отложил вилку. — Индия будет индуистской, а новая страна, Пакистан, мусульманской. Миллионам сбитых с толку, обозленных, испуганных людей придется оставить свои дома и уйти за новые границы. Маунтбеттен говорит, что тех, кто пожелает остаться, защитят, но как? И кто? — Он опустил локти на стол, и по губам его скользнуло подобие улыбки. — Представь, что англичане или кто-то еще говорят американцам, что поскольку у нас проблемы с межрасовыми отношениями, то пусть Западное и Восточное побережье будут черными, а середина белая, и все это надо успеть за два месяца.
— Не дай бог.
— А теперь представь, что черные и белые экстремисты не дают спокойно работать и подзуживают обе стороны. — Мартин взял меня за руку. — Ничего хорошего из этого не выйдет, особенно вблизи новых границ и в больших городах. В Калькутте уж точно и, возможно, в Хайдарабаде. Я не хочу, чтобы вы с Билли находились здесь, когда это начнется.
Я сжала его руку, давая понять, что ценю внимание и заботу. Но о разделе было известно заранее, новостью стал только перенос даты ухода британцев. Что будет потом, когда «Юнион Джек» перестанет реять над страной, об этом мы могли только гадать. С окончанием британского правления, Британского Раджа, индийцы получали то, чего так давно хотели. Причин для ссор с иностранцами у них нет. Раздел страны — дело мусульман и индусов, к тому же от нас до Калькутты и Хайдарабада тысячи миль.
— Мы далеко от всего этого, — сказала я, — и до сих пор никаких признаков вражды здесь не наблюдалось.
— Не преуменьшай опасность.
— Я и не преуменьшаю. Просто не понимаю, как это может отразиться на нас. Мы не индусы, не мусульмане и даже не англичане.
Мартин хлопнул ладонью по столу так, что тарелка подпрыгнула.
— Черт возьми, Эви. Не спорь со мной. Ты не знаешь, что такое война. Я — знаю.
Та к вот оно что. Новость от Маунтбеттена стала, конечно, неприятным сюрпризом, но паника — результат доведенной до предела паранойи самого Мартина. Я собрала в кучку рис на тарелке и, продемонстрировав образец терпения, сказала:
— Хорошо. Уедем завтра утром. Но я хочу, чтобы и ты поехал с нами.
— Я провожу вас до Дели. Дальше вами займется университет. Но мне придется вернуться, ты же и сама понимаешь, что так надо. Мне выпал отличный шанс. Я должен составить подробный отчет о том, как это происходит.
— Но если все настолько опасно…
— Для вас. О себе я позаботиться сумею. Надеюсь только…
— Мы оба надеемся. — Глупо, конечно. Я не хотела уезжать, не верила, что в этом есть необходимость, а потому и обрезала его с удовольствием.
После обеда Мартин сложил кое-что в чемодан и сел за свой стол в углу нашей спальни, чтобы разобрать бумаги. Я достала деньги, лежавшие в жестянке из-под чая, и положила их в кармашек сумочки. Поскольку времени на сборы оставалось мало, я решила взять только необходимое, слаксы и практичную обувь, а черное платье с короткими рукавами и туфельки на высоком каблуке оставить. С грустью попрощалась с лимонным шелковым сари, в котором намеревалась выходить на коктейльные вечеринки в Чикаго. Пройдя на цыпочках в комнату Билли, собрала детские шорты, рубашки и кое-что из нижнего белья. Складывая пижаму с вышитыми голубыми мишками, я спросила: