Однако оппозиция все же ответила: на слушаниях принятого сенатом законопроекта о помощи в палате представителей этот законопроект снабдили оговорками, оскорбительными для любой суверенной страны. 27 февраля 1980 года после письменного обращения Картера к председателю сенатского подкомитета по зарубежным операциям Дэниелу Инойю (президент США писал, что если конгресс быстро не одобрит законопроект, то возникнут «серьезные проблемы во внешней политике» США)[835] нижняя палата конгресса США мизерным большинством – 202 голоса против 197 – приняла закон о помощи иностранным государствам, в том числе и Никарагуа.
При этом оговорки были такими, что только снизили и без того невысокий престиж США в Никарагуа. Так, помощь следовало немедленно прекратить, если администрация США сочтет, что в Никарагуа «систематически и массово» нарушаются права человека, особенно политические. То же самое должно было произойти, если в Никарагуа будет обнаружено иностранное военное присутствие, представляющее угрозу, как национальным интересам США, так и интересам союзников Вашингтона в Центральной Америке. Президент США должен был давить на Никарагуа в целях скорейшего проведения там «свободных выборов» и следить за тем, чтобы от Никарагуа не исходила террористическая угроза соседям и самим США. Наконец, палата представителей постановила, чтобы минимум 60 % средств из 75 миллионов пошло частным организациям, не связанным с государством.
Все это было столь унизительно для Никарагуа и контрпродуктивно для американской политики «удушения в объятиях», что госдепартамент и Картер стали убеждать сенат (который опять должен был рассмотреть законопроект, так как нижняя палата внесла в него упомянутые поправки) отказаться от оговорок.
Фактически оговорки были программой действий для никарагуанской оппозиции – ей прозрачно намекнули, что надо делать и в чем обвинять сандинистов, чтобы никарагуанско-американские отношения стали открыто враждебными.
Это прекрасно понимал и СФНО. Сандинисты опять решили продемонстрировать свою умеренность, чтобы лишить вашингтонских ястребов столь желанного для них предлога. В феврале 1980 года появился декрет Хунты № 282, который запрещал захваты предприятий трудящимися. Правда, декретом № 329 (февраль 1980 года) ранее захваченные предприятия экспроприировались. Таким образом, сандинисты как бы подводили черту под послереволюционными реквизициями.
Однако никакой благодарности от буржуазии (вдохновленной позицией американских законодателей) сандинисты не дождались. Наоборот, КОСЕП решительно осудил «легализацию» самовольных захватов и предупредил, что «кризис на пороге»[836].
И действительно, кризис себя ждать не заставил, буржуазия спешила – пока еще не был посеян хлопок, то есть до апреля – мая), в ее руках оставалось мощное средство давления на сандинистов. К тому же кризис вокруг темы «политического плюрализма» мог бы оказать решающее воздействие на сенат США перед принятием «никарагуанского» законопроекта.
Камнем преткновения послужил состав государственного совета, который определяла хунта. Госсовет вплоть до выборов должен был играть роль парламента с ограниченными полномочиями (хунта могла налагать вето на его законопроекты, и у госсовета не было права бюджетного контроля). Первоначально госсовет должен был состоять из 33 человек, которых направляли партии и общественные организации по установленной для них квоте, причем большинство было у буржуазных партий и организаций. Сандинисты пошли на это в июне 1979 года под давлением США еще до победы народной революции.
Однако в октябре 1979 года по инициативе СФНО хунта решила отложить созыв госсовета на 4 мая 1980-го (это была годовщина принятого Сандино в 1927 году решения начать вооруженную борьбу против американских оккупантов), так как в стране формировались новые многочисленные общественные организации, которые тоже требовали представительства в «предпарламенте».
Член хунты Альфонсо Робело, посетив в марте 1980 года США, где его принял заместитель госсекретаря Уоррен Кристофер, перешел к открытым нападкам на революционную власть, хотя совсем недавно выступал с более радикальными заявлениями, чем сами сандинисты. Его немедленно поддержал рупор буржуазной оппозиции газета «Ла Пренса», выступив с заголовком «Аплодисменты Робело и атаки на правительство»[837].
9 марта Робело встретился с частными торговцами, которые жаловались ему на конкуренцию государственной торговой компании ЭНАБАС. Особенную ненависть торговцев вызывали Комитеты сандинистской защиты, следившие за соблюдением установленных государством цен на социально значимые продукты. Когда торговцы заявили, что «объявляют комитетам войны», Робело их полностью поддержал.
11 марта Робело появился в Чинандеге, где его партия – Никарагуанское демократическое движение – имела наибольшую поддержку в стране. Произнесенную там Робело речь «Ла Пренса» назвала «экстраординарной». И она действительно была таковой для члена высшего органа власти в стране. Робело обвинил СФНО в узурпации власти в стране, потребовал скорейшего проведения свободных выборов и прекращения нападок на частный бизнес. 16 марта 1980 года Робело опять выступил с публичной отрытой резкой критикой в адрес СФНО в Манагуа перед аудиторией в 5 тысяч человек, обвинив фронт в том, что он не придерживается сформулированной в июне 1979 года программы хунты[838]. Примечательно, что трех из пяти членов хунты в этот момент не было в стране.
Он обрушился с критикой и на «крестовый поход» против неграмотности, который считал кампанией по промыванию мозгов населению (то есть проявлением тоталитаризма). При этом своих детей миллионер Робело отправил учиться в США.
Обратный отсчет внутриполитического кризиса был дан.
Хунта ответила на выпады специальным коммюнике, в котором отмечалось, что как лидер политической партии «товарищ Робело» имеет полное право выражать свои политические взгляды – «это подчеркивает политический и идеологический плюрализм, который существует в стране»[839].
СФНО распространил среди членов фронта закрытый меморандум, в котором весьма точно говорилось, что Никарагуанское демократическое движение перешло в лагерь контрреволюции и встало на сторону «империализма янки». Однако Национальное руководство фронта призывало членов СФНО воздержаться от резких необдуманных действий, чтобы избежать экономических санкций США.
Комитеты сандинистской защиты были менее дипломатичными, чем хунта, назвав Робело «крысой, которая нашла прибежище в сандинизме, когда корабль олигархии тонул».
Примечательно, что несмотря на свои резкие выпады Робело не подал в отставку в середине марта 1980 года. Он ждал более серьезного повода для организации внутриполитического кризиса.
16 апреля 1980 года на заседании хунты Даниэль Ортега от имени СФНО внес предложение о расширении госсовета до 47 членов за счет включения в него представителей новых массовых организаций (например, СПТ, Комитетов сандинистской защиты и т. д.). В этом случае большинство в предпарламенте уже переходило к СФНО и связанным с ним организациям. Чаморро и Робело проголосовали против, но решения в хунте принимались большинством голосов, и таким образом расширение было одобрено тремя голосами против двух. Робело придрался к тому, что вместо отсутствовавшего Даниэля Ортеги (он в этот момент совершал визиты в африканские страны) голосовал другой член СФНО. Ничего необычного в этом не было, и такой порядок практиковался уже не раз.
Партия Робело предложила СФНО оставить количество членов госсовета без изменений, но провести некоторое перераспределение мест в пользу фронта. При этом, однако, большинство оставалось у буржуазии[840].
19 апреля 1980 года кризис приобрел публичную форму, когда в отставку с поста члена хунты подала Виолетта Чаморро. Правда, формально она назвала в качестве причины состояние здоровья (у нее болела нога). Национальное руководство СФНО, все еще надеясь избежать открытой конфронтации, опубликовало в «Баррикаде» панегирики Чаморро, и команданте приехали к ней домой, чтобы поблагодарить за ее вклад в революцию. Чаморро встречала их на костылях, что и было запечатлено на многочисленных фото, подтверждая версию о здоровье как мотиве отставки.
21 апреля 1980 года в газетах появился декрет хунты о расширении состава госсовета, под которым стояли подписи всех пяти членов. Возмущенный Робело созвал 22 апреля пресс-конференцию и заявил о своей отставке, так «определенная часть» хунты «отклонилась от целей революции». Несколько десятков членов партии Робело ушли с высоких постов в правительстве. В интервью американской журналистке Ширли Кристиан Робело сказал, что ушел, потому что остался в хунте не у дел и намеренно желал спровоцировать внутриполитический кризис: «…продолжать там работу означало бы поддерживать видимость плюрализма… и мы решили уйти, так как считали, что это спровоцирует – и это действительно спровоцировало – мощный удар, который заставит СФНО осознать, что он делает»[841].
Буржуазная оппозиция заявила, что будет бойкотировать заседания расширенного госсовета. Кризис был налицо и вращался вокруг «демократических требований», что и было нужно ястребам в Вашингтоне.
Правда, отставка Робело не встретила полного понимания даже в рядах его собственной партии. Национальный совет Никарагуанского демократического движения встал на сторону лидера партии и назвал хунту «аппаратом тоталитарного государства». Однако еще 16 марта два ведущих члена партии – министр промышленности Фернандо Гусман и вице-министр внутренней торговли Педро Антонио Бландон – сами вышли из партии Робело в знак протеста против его публичных выступлений. Отставку Робело критиковали организации его движения в Леоне и Чинандеге, возражая против того, что это решение было принято без консультаций с партийными организациями на местах.