Целью Доти было создание целой армии, подразделения которой могли бы не только совершать однодневные рейды из Гондураса на никарагуанскую территорию, уклоняясь от боестолковений с СНА (как это делали индейцы-мискито или банды Тигрильо), но и воевать в Никарагуа крупными силами по трипять месяцев, занимая и удерживая большие населенные пункты.
У «контрас» появилась даже собственная авиация. На деньги ЦРУ аргентинцы купили несколько легких самолетов (типа Beechcraft Baron и Aztec), которые должны были сбрасывать для отрядов «контрас» в Никарагуа оружие и боеприпасы. Конечно, возможные никарагуанские истребители свели бы всю эту операцию на нет, поэтому США и требовали от Никарагуа одностороннего разоружения.
Американцы даже создали для «контрас» в Гондурасе современный госпиталь, который мог одновременно обслужить 250 раненых. Интересно, что в нем тоже работали кубинские врачи – эмигранты-«гусанос» из Флориды.
Контрразведка «контрас» во главе с «китайцем» Лау время от времени» выявляла» и после чудовищных пыток «ликвидировала» реальных и мнимых «сандинистских агентов». Люди Лау продолжали и осуществлять убийства членов гондурасской оппозиции по заказам армейской разведки вооруженных сил страны[967]. Обычно боевики Лау ликвидировали «груз» (как они называли свои жертвы) после допросов и пыток гондурасскими военными. Одного из узников убили прямо на шоссе и оставили труп на видном месте в назидание всем противникам режима. Другого заставили вырыть себе могилу и лечь туда, после чего закололи штыками[968].
В то же время ЦРУ никак не могло выманить главкома «контрас» Бермудеса из хорошо обставленного офиса поближе к передовой, хотя бы в один из лагерей его собственной «армии». Бермудес активно воровал передаваемые ему для его бойцов деньги (ЦРУ с удивлением узнавало, что в лагерях «контрас» не хватает продовольствия), но больше всего его интересовали женщины, которых поставляли ему «контрас» под видом «секретарш».
И Бермудес, и его кураторы из ЦРУ прекрасно знали о диких нравах, царящих среди «борцов за свободу» (у американцев была в лагерях «контрас» своя сеть осведомителей), – от изнасилований до убийств своих же подельников по стандартному обвинению в «пособничестве сандинистам». На самом деле командиры убивали рядовых «контрас» как в пьяных драках, так и для того, чтобы отобрать у них жен или подруг. Но для ЦРУ было главным, чтобы обо всем этом не узнало американское и мировое общественное мнение, – иначе под вопросом оказалось бы дальнейшее выделение средств конгрессом США на «защиту свободы и демократии в Никарагуа».
В начале января 1982 года, чтобы помочь контрреволюционерам-мискито (чье «Красное рождество» не достигло главной поставленной цели – занятия Пуэрто-Кабесса или любого другого более или менее крупного населенного пункта), решили заявить о себе и подготовленные ЦРУ и аргентинцами основные силы «контрас» – ФДН. 2 января на конспиративной квартире в Манагуа был арестован член верховного командования ФДН Уильям Бальтодано, который приехал для того, чтобы подорвать цементный завод. Бальтодано рассказал о своей поездке в Буэнос-Айрес в июне 1981 года, когда аргентинцы передали «контрас» 50 тысяч долларов[969].
Резкая активизация подрывной деятельности США против Никарагуа в 1981 году и открытые угрозы из Вашингтона заставили сандинистов, как и предсказывали аналитки ЦРУ, предпринять срочные меры по консолидации своего режима. Тем более что после прихода Рейгана в Белый дом буржуазная оппозиция не шла ни на какие компромиссы с СФНО, требуя только односторонних уступок.
В стране продолжался и даже ускорился массовый вывод капитала за границу частными предпринимателями. На меры сандинистов по удержанию роста зарплаты и предоставлению льготных кредитов буржуазия никакого внимания не обращала, лишь используя эти кредиты для конвертации в доллары и увод денег в США. 16 августа 1981 года «Нью-Йорк Таймс» цитировала одного из молодых никарагуанских предпринимателей: «Я собрал за границей 80 тысяч долларов с момента победы революции. А почему бы мне этого не делать? Меня целыми днями по радио и телевидению называют буржуем, эксплуататором, контрреволюционером. Мне надо подготовиться к завтрашнему дню. Правительство дает нам экономические стимулы, но мы хотим климат политической стабильности»[970].
В 1978–1982 годах из Никарагуа было вывезено 640 миллионов долларов. В то же время инвестиции частного сектора в экономику в 1980–1981 годах составили лишь 3,4 % ВВП (в 1970–1978 годах – 12,2 %)[971].
Другими словами, оппозиция желала политической власти и не была согласна на меньшее. Серхио Рамирес говорил, что буржуазия хочет заставить сандинистов «перейти к обороне, осложнить международное положение Никарагуа, ограничить наше политическое пространство внутри страны, с тем, чтобы вынудить авангард (СФНО – прим. автора) пойти на коренные уступки в качестве условия для продолжения сотрудничества». Но «…буржуазия ошиблась, считая получение политической власти условием ее участия в революционном проекте, и продолжает ошибаться, поскольку ее роль в этом проекте – это участие в производстве; именно здесь – сфера ее социального участия»[972].
Со своей стороны, массовые сандинистские организация и основная часть рядовых членов СФНО были возмущены терпимостью правительства к буржуазии, которая активно подрывала начавшееся экономическое возрождение страны. СФНО терял поддержку в народе и не приобретал ее среди бизнес-сообщества.
В этих условиях сандинисты решили ускорить революционные преобразования, так как сдерживать их во имя примирения с национальной буржуазией больше не имело никакого смысла – ни политического, ни экономического.
В марте 1981 года Хунта национального возрождения была сокращена до трех человек – Даниэль Ортега (ставший координатором хунты, то есть фактическим главой государства), Серхио Рамирес и Рафаэль Кордоба Ривас. Артуро Крус попросился в отставку и был назначен послом Никарагуа в США, Моизес Хассан перешел на работу в госсовет. Несмотря на сокращение численного состава высшего органа власти, оппозиция в лице Кордобы Риваса сохранила в нем свое присутствие.
23 июня 1981 года, выступая перед офицерами СНА, Умберто Ортега объявил конечной целью никарагуанской революции построение социалистического общества на базе принципов марксизма-ленинизма: «…наша революция носит глубокий антиимпериалистический характер, по-настоящему революционный, по-настоящему классовый. Мы против янки, мы против буржуазии. Мы вдохновлены историческими традициями нашего народа, мы вдохновлены сандинизмом, который представляет собой самую прекрасную нашу традицию, развитую Карлосом Фонсекой, мы руководствуемся научной доктриной революции – марксизмом-ленинизмом… Мы говорим, что марксизм-ленинизм является научной доктриной, которая ведет нашу революцию, инструментом анализа нашим авангардом для правильного понимания исторического процесса нашей революции. Сандинизм – это конкретное воплощение исторического развития борьбы в Никарагуа. Без сандинизма мы не можем быть марксистами-ленинцами, а сандинизм без марксизма-ленинизма не может быть революционным»[973].
Умберто Ортега фактически признал, что вся национальная буржуазия перешла в стан врагов революции, но сандинисты не отдадут ей политическую власть: «Здесь, в Никарагуа власть принадлежит сандинизму. Она в руках народа. И буржуазия должна быть, поскольку мы этого желаем, политической силой, действующей в рамках границ, которые установила революция»[974].
19 июля 1981 года, в день второй годовщины революции, идя навстречу пожеланиям большинства народа, сандинисты объявили о нескольких мерах предотвращения экономического саботажа. По декрету № 759 хунты было конфисковано 15 частных предприятий. Декрет № 760 говорил о принудительной и безвозмездной конфискации всей собственности тех, кто находился за пределами страны более шести месяцев «без уважительной причины»[975]. Была активизирована аграрная реформа, прежде всего создание кооперативов. Сам закон об аграрной реформе был принят именно в этот день, 19 июля 1981-го.
Для увеличения поступлений валюты государство ввело в начале 1982 года ограничение на потребление сахара, хотя его квоты для потребителей, как признавали и американские журналисты, были более чем достаточными для удовлетворения любых нужд.
В сентябре 1981-го законом о чрезвычайном экономическом положении (декрет хунты № 812) был усилен контроль над валютными операциями и ограничен импорт предметов роскоши. Одновременно запрещались забастовки и замораживались государственные расходы. За забастовки и незаконные захваты земли закон устанавливал наказание в виде тюремного заключения до трех лет. В тюрьму теперь можно было угодить и за распространение «лживых новостей» о состоянии национальной экономики[976].
Дела по нарушению декрета № 812 рассматривались особыми трибуналами. Все государственные расходы были единовременно снижены на 5%.
Фактически сандинисты готовились к войне, неизбежность которой они уже понимали.
Даниэль Ортега так прокомментировал эти новые правила игры для буржуазии: «Правила игры устанавливает народ. Тем, кто хотят по ним играть, – добро пожаловать. Те, кто не хотят, должны отсюда убраться, или народ раздавит их»[977].
Чрезвычайные меры обосновывались и начавшимися проявляться кризисными явлениями в национальной экономике: «…факторы, которые помешали достижению намеченных целей по производству и капиталовложениям, такие как: декапитализация предприятий со стороны некоторых предпринимателей, которые перевели свои активы за границу, отсутствие государственного контроля над параллельным (то есть черным) рынком долларов, достигшим нетерпимого объема, уклонение от уплаты налогов и пошлин… и, с другой стороны, захват