В декабре 1980-го соглашение о реструктуризации внешнего долга было достигнуто. Никарагуа обязалась погасить весь долг за 12 лет, но первые пять лет начиная с 1980 года она была освобождена от уплаты основной части долга (эти пять лет не входили в 12-летний период). На момент заключения соглашения никарагуанцы должны были выплатить 20 миллионов долларов в счет погашения процентов (примерно 20 % от всех подлежащих погашению процентных платежей на тот период). В последующий период Никарагуа платила 7 % в год по плавающей ставке, учитывающей движение базовой лондонской ставки межбанковского рынка LIBOR.
Соглашение было победой Никарагуа, так как иностранные банки пошли на более льготные условия реструктуризации, чем это практиковалось в то время по отношению к странам третьего мира. Главным залогом успеха была умелая и деловая переговорная тактика никарагуанцев. Иностранные банки убедились, что имеют дело не с «закоренелыми марксистами», как сандинистов рисовали американские СМИ, а с прагматичными и гибкими людьми, настроенными на компромисс. К тому же кредиторы убедились, что правительство в Манагуа пользуется широкой народной поддержкой и в условиях разрушенной гражданской войной экономики может без особых внутриполитических последствий вообще отказаться платить по долгам, что было бы в никарагуанском обществе очень популярной мерой.
И тем не менее сандинисты пошли на обслуживание внешнего долга по коммерческим ставкам, что было не очень простым шагом для никарагуанской экономики.
На протяжении всех переговоров «руководящий комитет» кредиторов поддерживал самые тесные связи с администрацией Картера. Заместитель госсекретаря Джон Бушнелл регулярно «сверял часы» с главой «Сити бэнк» Родсом. «Я три раза встречался с Уильямом Родсом и переговорной командой частных банков и говорил им, что они должны вести такую же игру, как и мы. Они не хотели ссужать новые средства Никарагуа… Смысл того, что я говорил „руководящей группе“, заключался в следующем: я разъяснил нашу политику – настаивание на принципах, но затем либерализм в деталях. Учитывая характер никарагуанской экономики, я думал, что их (банков) лучшей тактикой было бы отказаться от любого прощения долга и тем самым поддержать принцип, но в этих рамках проявить такую же мягкость, как и государственные кредиторы»[986].
Таким образом, во многом из-за «либерализма» администрации США Никарагуа не списали ни одного цента огромного долга, накопленного Сомосой. Страна получила лишь передышку, но зато очень ценную именно в то время. Ведь сразу же после прихода в Белый дом Рейган хотел заставить Никарагуа немедленно расплатиться по долгам, причем даже по тем, срок погашения которых еще не наступил. Но Рейган и Хейг опоздали.
Благодаря заключению соглашения с частными кредиторами Никарагуа смогла продолжать активные заимствования, как на частном кредитном рынке, так и у международных финансовых организаций. В 1981, году к большому неудовольствию администрации Рейгана, Никарагуа получила извне 800 миллионов долларов (из которых более 700 миллионов приходилось на кредиты, а остальная часть – на гранты), что помогло погасить дефицит внешнеторгового баланса. 500 миллионов долларов предоставили западные страны и банки, 200 – социалистические страны, 100 миллионов – международные финансовые организации.
Правда, американские частные банки, несмотря на соглашение о реструктуризации, не спешили давать деньги никарагуанскому правительству, так как, по словам Бушнелла, американские банки «принципиально» не давали денег «коммунистическим режимам»[987]. Зато брать деньги от этих «режимов» в счет погашения долгов диктатуры Сомосы банки не гнушались.
По сути, американские банки вели себя так же, как и никарагуанская буржуазия, – или хрестоматийный волк из русской поговорки, упорно смотрящий в сторону леса, сколь бы хорошо его ни кормили. В июле 1979-го – июле 1983 года американские частные банки представили Никарагуа новых кредитов на смехотворную сумму в 11 миллионов долларов, но зато получили в виде выплаты процентов по внешнему долгу 160 миллионов[988].
По мере углубления революционных преобразований и роста сопротивления буржуазии при поддержке администрации Рейгана начали проявляться некоторые разногласия и в рядах самого СФНО.
В целом фронт сохранял в непростой внутри– и внешнеполитической обстановке поразительное единство, но головной болью Национального руководства были крайне нечеткие политические взгляды одного из самых популярных в народе команданте – Эдена Пасторы. Сам Пастора публично называл себя то социалистом, то социал-демократом. Однако, скорее всего, никаких устоявшихся взглядов у этого человека просто не было. Пастора хотел власти и признания и был очень недоволен тем, что ему не предоставили места в Национальном руководстве СФНО – реальном центре принятия всех стратегических решений в стране. Как уже упоминалось, еще в 1980 году Пастора предложил свои услуги главной буржуазной партии – Демократической консервативной, – но получил вежливый отказ.
7 июля 1981 года Пастора неожиданно исчез, напоследок не обойдясь без театрального жеста. Он и дюжина его былых соратников по Южному фронту 1978-1979 годов на нескольких машинах пересекли костариканскую границу и оттуда направились в Панаму. Пастора явно играл в Че Гевару – он оставил письмо, датированное 26 июня 1981 года и адресованное Умберто Ортеге, в котором туманно говорил: «Я использую свой революционный порох против угнетателей в любой части мира, в какой бы они ни находились. И мне не важно, как меня при этом назовут – Дон Кихотом или Санчо Пансо»[989]. Как известно, «скромным Дон Кихотом революции» называл себя Че Гевара, который тоже неожиданно для многих покинул Кубу для организации партизанского движения в других странах.
Возможно, Пастора и правда хотел достичь впечатляющих воображение успехов где-нибудь в Латинской Америке, чтобы вернуться в Никарагуа в ореоле героя-романтика и добиться наконец-то места на высоте пирамиды власти. Но возможно, что письмо с самого начала было задумано для того, чтобы сбить сандинистов с толку и дать Пасторе время для организации борьбы против своих бывших товарищей.
Членов Национального руководства СФНО письмо Пасторы не обмануло – этот эгоцентричный человек явно нравственно не дотягивал до Че Гевары, для которого страдание других людей было гораздо большей болью, чем собственное. По крайней мере, сразу же после бегства Пасторы его сняли со всех должностей (он, напомним, был заместителем министра внутренних дел и командующим народной милицией) и запретили прессе что-либо писать о нем без предварительного санкционирования материала со стороны МВД.
В Панаме, диктатор которой Торрихос был его другом, Пастора провел совещание с близкими ему людьми из правительства Никарагуа (например, Карлосом Коронелем Кауцем, министром рыболовства и Леонелем Поведой, заместителем министра внутренней торговли). Многие из них, ветераны Южного фронта СФНО, были лично преданы Пасторе как своему командиру.
31 июля 1981 году Торрихос, как уже упоминалось, погиб в таинственной авиакатастрофе. Пастора, который, должен был лететь вместе с Торрихосом, сразу же стал подозревать в организации катастрофы сандинистов. Он решил отправиться на место инцидента вооруженным. Но тут правая рука Торрихоса Мануэль Норьега порекомендовал Пасторе срочно встретиться с бывшим президентом Венесуэлы Карлосм Андресом Пересом, которого Пастора тоже знал лично. Однако в установленном месте Пастору ждал не Перес, а Томас Борхе. Пастора был поражен, но разыграл радость и обнял своего бывшего начальника. Мол, зачем такие сложности, он, Пастора, с радостью приехал бы на встречу с «братом Томасом»[990]. Борхе сказал, что Фидель Кастро лично пригласил Пастору на Кубу для переговоров. Возможно, тщеславный Пастора купился на перспективу встречи с Кастро, которая могла стать прелюдией к его повышению на карьерной лестнице. А может быть, ему просто не оставалось другого выхода – в Панаме теперь правил Норьега, устроивший встречу с Борхе и, значит, сотрудничавший с сандинистами. Следовательно, находиться в Панаме было уже небезопасно.
Как бы то ни было, Пастора отправился на Кубу, где к нему отнеслись крайне предупредительно. Он жил в одном из гостевых домов правительства – на вилле богатого кубинца, конфискованной после победы революции. Но Пастора тяготился своим вынужденным бездействием. И тогда за дело взялись его друзья в Никарагуа. Поведа и прочие соратники «команданте ноль» по Южному фронту ночью в конце августа 1981 года покрыли всю столицу нарисованными краской-спреем лозунгами типа «Пастора возвращается!», «Эден идет!» ит.д.[991]
Видимо, Пастора рассчитывал на массовые демонстрации в свою поддержку, но они не состоялись. Зато был задержан Поведа, который потом выступил на пресс-конференции с покаянием и извинился за то, что, используя имя Пасторы, хотел внести раскол в ряды СФНО. Сам Пастора записал на пленку аналогичное обращение на Кубе, чем и «сдал» своих же сторонников.
В конце сентября 1981 года кубинцы отпустили Пастору по просьбе руководства мексиканской правящей Институционно-революционной партии[992]. В сопровождении сына Торрихоса Пастора сначала вылетел в Панаму, затем несколько месяцев провел со своими женой и детьми в Коста-Рике.
Казалось, что он ушел из политики. Но на самом деле с Пасторой активно работали агенты ЦРУ. Американская разведка все еще мечтала открыть против сандинистов второй фронт в Коста-Рике.
Правда, в отличие от Гондураса, боевые действия против сандинистов с территории южного соседа Никарагуа никак нельзя было оправдать борьбой с некими поставками оружия сальвадорским повстанцам. Зато Пастора никак не был связан с национальной гвардией, и американцы рассчитывали, что он сможет привлечь к борьбе против правительства СФНО многих сандинистов, а то и поднять на мятеж целые части армии и милиции. Бандиты и коррупциционеры вроде Лау и Бермудеса, конечно, были неспособны завоевать в Никарагуа хотя бы малейшую поддержку населения, и в ЦРУ это пре