Американские же хозяева Национального банка выпускали в обращение столько кордоб, сколько у банка было долларов (курс никарагуанской валюты к американской был один к одному). Но так как экспорт кофе в условиях мирового экономического кризиса 1929-1933 годов упал, долларов в страну попадало мало. К тому же американские акционеры Национального банка (сами держатели облигаций никарагуанского долга) сразу же переводили валюту за рубеж (фактически самим себе) в счет погашения долга.
Госсекретарь США Стимсон с удовлетворением констатировал, что в начале 30-х годов долг Никарагуа составлял «всего» 4,6 миллиона долларов, в то время как долг Сальвадора – 22 миллиона, Гондураса – 13,5 миллиона, Гватемалы – 21 миллион, Коста-Рики – 21,6 миллиона[397]. Но гражданская война 1926-1927 годов, фактически спровоцированная политикой США, привела к тому, что местные и иностранные (главным образом американские) капиталисты выдвинули правительству претензий на 19772933 доллара. Смешанная американо-никарагуанская комиссия поначалу удовлетворила претензии только на 1 286 526 долларов, но фактически было выплачено 165 593 доллара. В целом же комиссия собиралась выплатить «пострадавшим» около 2,7 миллиона долларов – естественно, за счет Никарагуа. Американцы с такой «скидкой» мирились, так как все деньги уходили на борьбу с Сандино, в случае победы которого они вообще не получили бы ни цента.
Отсутствие в Никарагуа достаточного количества денег в обращении вело к резкому росту процентных ставок по кредитам и вгоняло в банкротство мелких и средних производителей, которым такие проценты были не по силам.
В условиях жесткого кризиса экспорта правильной политикой было бы девальвировать кордобу, чтобы сделать никарагуанский кофе более доступным для иностранных импортеров. Но американцы были против девальвации, якобы стремясь не допустить инфляции. Заметим, что это была политика классического «валютного совета» (currency board), которая привела к банкротству Аргентину в 2001 году и едва не была введена в России осенью 1998 года.
Никарагуа при американском протекторате 1910-1933 годов исправно платила по внешнему долгу, но только потому, что практически ничего не инвестировала в развитие страны.
Сакаса был врачом по образованию и в экономике разбирался слабо. К тому же он, будучи либералом классического толка, считал, что власти не должны вмешиваться в экономическую жизнь. Да и бизнесменов-нуворишей выходец из старейшего никарагуанского «элитного» рода презирал. Он не понимал, что пришло время, когда пропуском во власть становится не происхождение, а крупный капитал.
Зато это прекрасно понимал Сомоса, ценивший личное благополучие выше любых политических принципов. Если Сакаса не отреагировал на просьбу Торговой палаты Манагуа (предпринимательского лобби) о личной встрече с целью обсуждения изменений в валютно-финансовой политике, то Сомоса старательно обхаживал бизнесменов, обещая в случае прихода к власти смягчить валютную политику[398].
Протекторат и финансовый диктат США привели к тому, что Никарагуа стала самой слаборазвитой в промышленном отношении страной не только Латинской, но и Центральной Америки. Так как страна фактически зависела от экспорта только одного товара – кофе, Великая депрессия 1929 года ударила по ней особенно сильно.
Американские инвестиции в Никарагуа в первой половине 30-х годов равнялись примерно 15 миллионам долларов, что было меньше, чем во всех остальных латиноамериканских странах, за исключением Эквадора и Парагвая. Это было менее 0,3 % всех американских капиталовложений в Латинскую Америку. Однако для Никарагуа сумма была очень большой. К тому же именно американский капитал и представлял собой фактически всю рудиментарную промышленность Никарагуа.
13 миллионов долларов американских инвестиций было сосредоточено в Москитии – добыча золота, заготовка древесины, банановые плантации. Там у американских компаний были собственные портовые сооружения и железные дороги. В западной части Никарагуа американцы вложили только 2 миллиона долларов – в плантации кофе, хлопка и коммунальное хозяйство Манагуа.
Начиная с 1929 года американские инвестиции в аграрный сектор Никарагуа сильно сокращались: с 11,3 миллиона долларов в 1929 годудо 2,4 миллиона долларов в 1935-м.
И до кризиса 1929 года никарагуанская промышленность находилась в эмбриональном состоянии, произведя в 1928 году товаров на 7 миллионов долларов (в ценах 1970 года), или 10 долларов на душу населения. Такие показатели были сравнимы с Гондурасом, но сильно уступали Коста-Рике – там на душу населения производили промышленной продукции на 20 долларов. Доля промышленности в ВВП Никарагуа составляла только 5 % (в Коста-Рике – 9 %, в Мексике – 11,8 %)[399].
В Никарагуа не было крупных промышленных предприятий. Большинство товаров производилось ремесленниками, но подавляющая часть готовой продукции импортировалась. Для импорта же была необходима валюта, поступление которой из-за кризиса 1929 года и жесткого американского финансового диктата резко упало. Никарагуанцев спасало только то, что большинство из них ввиду крайней бедности и раньше покупали мало импортных товаров.
Однако именно импортные пошлины составляли в преддверии кризиса в 1929 году 58 % всех доходов никарагуанского правительства (самый большой показатель в Латинской Америке за исключением Гаити). Только 1,2 % приходилось на экспортные пошлины. Доходы правительства в 1929-м оценивались в 6,6 миллиона долларов в год. При этом Никарагуа была фактически лишена финансового суверенитета и не могла распоряжаться даже этими скромными средствами.
Никарагуа все больше зависела от доброй воли США и во внешней торговле. Если весь экспорт Никарагуа вырос с 1913-го по 1929 год на 37 %, то экспорт в США – на 100 %. В 1933 году 63 % всех товаров Никарагуа импортировала из США, и только 13 % – из Великобритании и 7 % – из Германии. В этом же году 50 % никарагуанского экспорта шло в США, 14 % – В Германию и 7 % – в Великобританию[400].
Из-за мирового кризиса 1929 года цены на экспортную продукцию Никарагуа (а значит, и поступление валюты, без которой был невозможен импорт и импортные пошлины) упали к 1932 году на 50 %[401]. Особенно сильно снизились цены на кофе, который давал 46 % экспортной выручки. Никарагуанский кофе стоил 46 центов за килограмм в 1926 году и только 16 центов – в 1933-м. Экспорт кофе в денежном выражении сократился в 1929–1933 годах с 10,9 до 4,9 миллиона долларов.
Покупательная способность никарагуанского экспорта составила в 1932 году только 59 % докризисного уровня. Причем если в большинстве латиноамериканских стран восстановление экономики началось в 1931 году, то в Никарагуа этот процесс из-за американской интервенции сильно затянулся. Жесткий монетаризм американцев только усугублял страдания большинства никарагуанцев.
В 1932 году ввиду нехватки долларов (из-за снизившегося экспорта) была образована государственная Комиссия по обмену валюты, которая давала в каждом конкретном случае разрешение на импорт товаров. Естественно, работа комиссии стала благодатным полем для коррупции и фаворитизма. Комиссия видела свою главную цель в сокращении «некритического импорта», чтобы направлять долларовые поступления прежде всего на обслуживание внешнего долга. В 1929–1933 годах импорт упал с 11,8 до 3,8 миллиона долларов. Мексика, Коста-Рика и Гватемала сумели сохранить импорт, просто объявив временный дефолт по обслуживанию внешнего долга, но Никарагуа не могла последовать примеру соседей, так как финансы страны и ее Национальный банк контролировали американцы.
Если в 1925–1929 годах ВВП Никарагуа, несмотря на гражданскую войну, рос в среднем на 6,4 % в год, то в 1930–1934 годах он сократился на 4,9 %.
Для Сомосы, прагматика до мозга костей, незыблемый курс кордобы к доллару не был священной коровой. К тому же он понимал, что многие никарагуанцы примкнули к Сандино как раз потому, что потеряли работу и источники существования вследствие недальновидной финансовой политики властей. Риска возрождения сандинистского движения в будущем Сомоса допускать не хотел.
С 1935 года Сакаса стал подыскивать себе в рядах либералов преемника, который был бы приемлемой фигурой и для консерваторов с учетом межпартийного соглашения о сотрудничестве 1932 года. Обсуждались кандидатуры действующего вице-президента Родольфо Эспиносы, Леонардо Аргуэльо (который участвовал в капитуляции Монкады в 1927 году как член делегации либералов) и Энока Агуадо. Все это были ветераны либеральной партии. Было понятно, что либералы победят, так как Сакаса провел в июле 1934 года дополнение к избирательному закону, по которому председателя центральной избирательной комиссии назначал не Верховный суд, а сам президент. Правда, в процессе отбора участвовали и консерваторы. Либералы представляли им список из шести кандидатур, из которых консерваторы отбирали три. Из этих троих и делал уже свой окончательный выбор президент[402].
Перед президентскими выборами 1936 года, заранее смирившись с поражением, консерваторы согласились поддержать кандидата либеральной партии, если им будет обещан определенный процент мест в конгрессе, органах власти на местах и в судах. Таким образом, мнение Сандино, что никакой разницы между либералами и консерваторами уже нет, подтверждалось в полной мере. Выборы превращались в фарс, в простое распределение доходных постов между двумя «историческими» партиями без всякого участия народа.
Между тем Сомоса, несмотря на формальный запрет разворачивания предвыборной кампании ранее чем за восемь месяцев до голосования, начал усиленно продвигать свою кандидатуру уже в ноябре 1934 года. По всей стране с помощью национальной гвардии был организованы местные группы «сомосистов». Причем Сомосу, считавшегося либералом, абсолютно не интересовала партийная принадлежность сторонников. Он делал ставку на «авторитетных» людей того или иного города или деревни, обещая в случае победы доходный бизнес или выгодную государственную должность (что было по сути одно и то же).