Ползун некоторое время пытался не отставать от друзей, но арычный мастер и группа батраков встали перед ним плотной стеной. Яростно взглянув на дехкан, он повернулся и стремительно заковылял к мазару.
Смешавшись с толпой, Джалалов и Курбан поспешно прошли к чайхане. Лошади были уже заседланы. Воспользовавшись быстро спустившимися сумерками, всадники незаметно выбрались из кишлака, спустились с обрыва и быстро поехали тугаями по дороге на Шурчи.
Курбан громко рассмеялся.
— Что вы? — спросил Джалалов.
— А они нас будут искать на денауской переправе…
— Пусть ищут…
Давно неезженная дорога уводила в бесконечные тугаи. Стена зарослей обступила всадников. Местами из серебряной листвы кустарникового лоха и перистых камышей выглядывал старый дувал с черными глазницами, по–видимому, совсем недавно пробитых бойниц, вносивших в мирную картину вечерних сумерек тревогу и напряжение. Где–то далеко кричала перепелка.
Джалалов ехал молча, перебирая в памяти подробности сегодняшнего суматошного дня.
Перед глазами юноши возник бледный облик плачущей Саодат. Что с ней? Где она?
Курбан внезапно спросил:
— Что вы вздыхаете?
— Да так.
— Что мы теперь будем делать?
Но Джалалов не успел ответить. Лошадь его с храпом шарахнулась в сторону, и он чуть не свалился с нее в сухой арык.
— В чем дело, черт!
Резко осадив дрожащего коня, Курбан стал вглядываться вперед. В белой пыли лежал, закинув голову, и оскалив зубы в предсмертной муке, человек.
Понукая упрямившихся лошадей, друзья подъехали ближе. Теперь ясно стало — человек был мертв.
После долгого молчания Курбан хрипло проговорил:
— Недавно его…
— Почему вы думаете?
— По цвету крови видно.
Страх стал медленно закрадываться в души молодых людей. Они почувствовали себя сиротливо перед лицом наступающей ночи. Ветер таинственно шелестел в Камышевых зарослях, черные загадочные фигуры уродливо искривленных деревьев грозными призраками стояли на обочинах дороги.
— Едем! — вполголоса пробормотал Джалалов. Он не предложил даже слезть с коня и осмотреть тело. В голове его вертелось одно слово: «басмачи…»
И когда через четверть часа впереди послышался неясный шум, Джалалов мгновенно спрыгнул на землю и, ведя коня под уздцы, поспешил укрыться в глубоком, заросшем камышом, сухом арыке. Курбан безропотно последовал за ним.
Они долго двигались вперед, напряженно вслушиваясь в тьму. Ноги неслышно ступали по мягкому песку, и повеселевший Курбан хотел уже заговорить, как вдруг вверху, совсем недалеко, раздался топот копыт.
Джалалов и Курбан метнулись в сторону. Пробравшись через густые камыши, они переползли через невысокий дувал и залегли. Лошади остались внизу. Слышно было, как они ели траву, фыркая и отряхиваясь. Неуемно шумели кроны высоких деревьев.
Курбан шептал что–то, но понять его было невозможно. Джалалов внезапно схватил его за руку.
— Что это?
Творилось что–то непонятное. Во тьме ночи медленно возникло светящееся пятно, на котором четко вырисовывались фантастические силуэты деревьев. Пятно росло, делалось все ярче. Теперь ясно был виден дувал и все пространство сада.
Джалалов впоследствии рассказывал:
«Я подумал, что схожу с ума. Нет, я поверил в существование духов, привидений… Перед нами возникла сказочная гигантская фигура. Неслышно двигался на коне легендарный богатырь из старинной сказки в доспехах, в шлеме. В ореоле сияния оружие поблескивало голубыми искрами. Сказочный герой сошел с облаков на землю, меч сверкал в его руке. Сколько это волшебство продолжалось — не знаю. Призрак исчез… Только теперь я заметил, что сад озарен тихим светом взошедшей луны и что по дороге за дувалом слышен топот копыт. Но я был так поражен, что не мог шевельнуться…»
Заржал конь Курбана, и тотчас же отозвалась лошадь на дороге. Послышался шорох обваливающихся комков глины, и над дувалом показалась голова бородача в мохнатой лисьей шапке.
— Кто ты?
Поднявшись с земли, Джалалов спокойно ответил:
— Я человек. — Он был готов ко всему.
Еще несколько голов появилось над дувалом. Пары поблескивающих в лучах луны глаз испытующе разглядывали юношу.
— Да это наш… студент, — удивленно прозвучал чей–то голос.
С радостными возгласами бежал к дувалу Курбан. Через минуту они обнимались с Санджаром.
— Что вы здесь делаете, друзья? — спросил командир. — Как вас сюда занесло?
— Мы едем с выборов. А что слышно о Саодат?
— Товарищ сказал в безопасности. Она уже в экспедиции.
Губы Санджара чуть скривились, но только на секунду. Джалалов украдкой вглядывался в суровое лицо прославленного воина. Он сконфуженно вынужден был признать, что Санджар всем своим обликом удивительно был похож на видение, только что плывшее по дороге из лучей лунного света.
Командир о чем–то задумался. Глаза его смотрели вдаль, в сторону чуть искрящихся на темном далеком хребте полос снега.
— А Кудрат был там, — сказал Курбан.
— Где? — встрепенулся командир.
— В кишлаке, на выборах…
— Вот это дело… Расскажите, расскажите все, как было.
Внимательно выслушав рассказ, он сказал:
— Хорошо. Вы Курбан и Джалалов поедете со мной, а отряд двинется прямо. Мы кое–что посмотрим.
Весь день Санджар в сопровождении Курбана и Джалалова скакал по каменным душным саям, крутым перевалам, выжженным степным урочищам. Облезлые бурые холмы то вздымались, то опускались. Ни деревца, ни хижины. Горячий ветер — афганец смел с лица земли всякие следы жизни, загнал людей в узкие, тесные ущелья со скудными родниками солоноватой воды…
Уже совсем стемнело, когда обессиленные долгой скачкой и изнурительным зноем путники подъехали к большому кишлаку Джума–базару. Прямо из–за крутого поворота дороги они наскочили на костер, разожженный в яме под высокой глинобитной стеной. Около костра сидели люди.
Поворачивать было поздно, и Курбан громко поздоровался. Чья–то широкая спина заслонила огонь костра. Глухо, как из бочки, прозвучал голос. Курбан произнес дорожную молитву, призывающую благословения на путников, застигнутых ночью в дороге. Завязался обмен цветистыми пожеланиями и любезностями.
Наконец тот же голос пробубнил:
— Прошу к костру, передохнуть.
Всадники спешились и подсели к огню.
Пламя то разгоралось под порывами ветра, то притухало. Сырой хворост дымил и чадил. Начал моросить дождик. Холодный ветер внезапно подул с гор. Все молчали и исподтишка разглядывали друг друга.
Первым не выдержал Джалалов.
— Вы бы, друзья, выбрали место среди голой степи — там и ветра больше, и дождь посильнее…
Человек в кожаном отороченном мехом малахае и низко надвинутой на глаза лисьей шапке, из–под которой виден был только плоский с вывороченными ноздрями нос и огромная рыжая борода, недружелюбно проговорил:
— Пожаловал к костру — ну и благодари.
Сидевший в тени приземистый толстяк повернул к гостям лицо. Джалалов и Курбан вздрогнули от неожиданности: перед ними был сам Безбородый — хранитель печати Кудрат–бия. Низко срезанный лоб, глубоко посаженные раскосые глаза, отливавшие желтым блеском, две дырочки вместо носа, выпяченные скулы, вывернутые зубы и почти полное отсутствие растительности на лице — весь отталкивающий облик этого человека знаком был всем и в Гиссаре и в Каратегине.
— Подлый кишлак, собачий кишлак, вонючий кишлак! — брызгаясь слюной, завизжал Безбородый. — Вот сидим здесь на ветру, мокнем под дождем, мерзнем, и в животе у нас пусто, а треклятые дехкане, нажравшись дрыхнут под одеялами бок о бок со своими бабами. Проклял аллах, что ли, своих воинов? Дожили мы до времен!
И он разразился ругательствами. Джалалов прервал его.
— Ну, а что же мешает нам пойти в кишлак и…
— Не ходи! Не ходи, юноша, не ходи, простодушный младенец. Ужели ты не понимаешь, что тут за люди, чтобы они передохли, не дожив до старости! Это отребье не пустило нас к себе.
— Как не пустили?
— Так вот и не пустили. Сказали: «Не лезьте. Вы, может быть, разбойники, кто вас разберет там в темноте…» Мы и про приказ говорили, и про то, что у нас грамота есть…
— Какая грамота?
Глаза Безбородого забегали. Наклонившись всем телом вперед, он пытался разглядеть лицо собеседника.
— А вы кто будете? — вдруг спросил он. — У вас есть грамота? Или у вас нет грамоты? Кто вы, куда едете? А?
— А какое у вас право спрашивать про какие–то грамоты? — вскипел Джалалов.
— А такое, что я — хранитель печати господина парваначи. И есть приказ его светлости: «Если будет обнаружен кто–нибудь без моей грамоты на руках, ловите его и бросайте в яму, подвергнув побоям».
Рыжебородый и еще двое сидевших за костром басмачей, по–видимому из дехкан, зашевелились, придвинулись поближе и стали напряженно прислушиваться к разговору.
Курбан неторопливо поднялся:
— Надо коней, что ли, посмотреть.
Он отошел в темноту. Слышно было, как он похлопывает лошадь по шее и разговаривает с ней.
— Где ваша грамота? Ну? — повторил Безбородый.
Санджар, не спеша, передвинул на поясе кобуру с маузером.
— Вот моя грамота, видишь ты, Безбородый!
Хранитель печати вскочил, но Санджар схватил его за рукав и одним рывком посадил на место.
— Ты, Безбородый, не мусульманин, я вижу, если своих мусульман не признал. Что же ты ослеп, наверно, господин Абдукаюм Мухрдор? — И продолжал презрительно: — Посмотрите на этого Безбородого, очень старого, трехсотлетнего Безбородого. Ты видел, наверно, времена потопа, недаром так одряхлел. Всю жизнь ты занимался перепелиными боями да игрой в кости, да еще поглядывал на юношей. Посмотри на себя: ты вельможа, а у тебя на подбородке два волоска, да и те седые; ты обманывал двадцать раз самого сатану, а сейчас не можешь отличить белое от черного, друга от недруга…
Безбородый, выпучив рачьи глазки, ошеломленно смотрел на Санджара; нижняя губа его дрожала, из горла вырывались квакающие звуки. Молчаливые нукеры хихикнули, но разом осеклись, так как заговорил человек в лисьей шапке.