— Держи себя в руках, — пробормотала она. — Я привела тебя сюда, так что не подведи меня.
Это было тактично с ее стороны.
Я старался изо всех сил.
Но тут двери открылись.
Что я могу рассказать о том моменте сейчас, после стольких событий? Смогу ли я вообще точно вспомнить его? Я сомневаюсь в этом. Иногда мне кажется, что я видел только то, что мне было суждено увидеть. Иногда я задаюсь вопросом, происходило ли это вообще.
Но это было. Я становлюсь мелодраматичным. Большинство моментов размыты, но некоторые достаточно яркие. Я помню, что мои движения были тяжелыми, словно я пробирался через воду. Меня докучало жужжание в ушах. Радиационное отравление, сказала мне позже Видера. Она хотела, чтобы я так думал. Им всегда было выгодно, чтобы это казалось мне правдой. А возможно, я был слишком измотан, из-за природной слабости, слишком сильно испытанной внезапным броском в самое сердце нашей галактической войны.
Мне стоит начать с самого начала. С основ. Сам зал — очень большой, длинный, зрительный зал с высокой готической арочной крышей. Стены были сделаны из камня с прожилками, в нишах стояли мраморные статуи, все в боевых позах и стройных, героических образах. Над головой бесшумно парили многочисленные люмены, украшенные драгоценными камнями и позолотой. Стоял устойчивый запах благовоний и гул голосов. Должно быть, здесь, на полу, выложенном досками, собралось около сотни людей, но это было темное пространство, построенное глубоко в ядре Аркс Агелика, так что кто знает, сколько именно их было вокруг нас. Здесь находили ученые и магистры, техножрецы и стратеги, послы и различные представители имперской власти. Как и вокруг Бела Сепатуса, во мраке кружились гололиты, и все они освещали различные квадранты объема флота над нами. Большинство из окружения были Астартес, большая часть — капитаны рот или более старшие чины, облаченные в официальные комплекты брони. Они стояли группами, обсуждая траектории и скорости и споря о деталях. Тон их речей был уважительным, но напряженным — от решений, принятых сейчас, зависел успех операции, проводимых спустя месяцы и на полпути через все пространство Крестового похода.
В дальнем конце зала стоял трон. Он пустовал. Его законный обладатель стоял у подножия ступеней, ведущих к нему, и совещался с небольшой группой помощников. Возможно, он поднимался на этот высокий пост только во время праздников или кризиса, готовый обратиться к собравшимся верующим с грозными заявлениями на манер древнего монарха. А возможно, он никогда им не пользовался. Я подозреваю, что последнее вероятнее, потому что все, что мне известно о его характере, говорит о том, что он ненавидел формальности и постоянно сомневался в своем праве на власть. И это часть его легенды, не так ли? Тот, кто неохотно принял атрибуты короля, предпочитая вместо этого общение с воинами.
Конечно странно, что подобные заявление о смирении только усиливало страх от его присутствия. Он стоял там, прямо передо мной. Мы шли в его присутствии, уверенно проталкиваясь мимо групп чиновников и командиров. В любой момент он мог повернуть эту безмятежную голову, устремить на меня этот пронзительный взгляд, и мы бы оказались на одном уровне, в одной комнате, и каким-то образом должны были бы разговаривать друг с другом.
Я постараюсь не быть банальным, описывая свои первые впечатления. Конечно же он оказался красив. Великолепен. Казалось, что он излучает свет, сияющий ореолом горящего золота, в то время как все остальное сверкало в мягком оранжевом фокусе. Его лицо было худощавым, но не чрезмерно. Его церемониальная броня была такой же изящной, как и все остальные доспехи в этом зале. Возможно, наставления Видеры сделали свое дело, и крылья не показались мне настолько отвлекающими, как я опасался. Они должны были стать чем-то единственным, на что бы я смотрел, но в том месте, в то время, они казались просто естественным компонентом убранства всей сцены, просто еще одним фрагментом его гения для создания захватывающего образа. Они не казались неестественными. Мутация — не было подходящим словом для них, скорее украшение.
К тому времени я уже почти не осознавал своих движений. Меня почти на автомате толкало к нему. Когда мы с Видерой приблизились, он наконец повернулся и посмотрел на меня. Я встретил его взгляд, и на долю секунды мне показалось, что какая-то огромная сила проникла в меня, готовая тщательно изучить меня на предмет всех секретов, которыми я обладаю, и я признался сразу во всем, без возражений, потому что какой смысл сопротивляться чему-то столь огромному и непобедимому?
— А, — произнес Сангвиний, когда я наконец подошел к нему. — Наш новый летописец. Как прошло ваше путешествие, сир Каутенья?
Его голос был таким, как вы и ожидали: мягким, контролируемым. Акцент был баалитским, как у Эрис, но с глубинными ритмами, которые я встречал у носителей терранского наречий, находящегося под угрозой исчезновения. У него было открытое выражение лица, и он стоял с той же бессознательной уверенностью, которую я раньше наблюдал у лучших танцоров. И у воинов тоже.
— Все прошло прекрасно, спасибо, милорд, — ответил я, поклонившись.
— Я читал вашу книгу, — произнес он.
Меня тут же охватила смесь радости и ужаса, которую я всегда испытывал, когда люди говорили мне об этом. Впрочем, мне не следовало удивляться — Видера рекомендовала меня, но решение принять меня оставалось за ним. Летописцы были влиятельными людьми, даже несмотря на то, что мы бы склонны забывать об этом. Мы представляли крестовый поход всему Империуму. Мы прославляли его и лишь иногда критиковали. Для многих флотов легионов, по крайней мере, более цивилизованных, имело значение, как их представляют.
— Вам понравилось? — спросил я.
— Оно подтвердило рекомендации Джудиты, — ответил он, кивнув в сторону Видеры. — У тебя талант к написанию пером. Хотя я понимаю, что это привело тебя к неприятностям. — Он бросил короткий взгляд на одного из космодесантников, стоявших рядом с ним, в золотой броне. — Мы на войне, не так ли, Азкаэллон? Истинной можно пожертвовать. А прямотой — тем более. Скажи мне, ожидал ли ты споров? Ты наслаждался ими?
Мне задавали этот вопрос много раз, и я, как правило, давал разные ответы, потому что действительно не мог вспомнить. Но в данном случае, казалось, было бы безумием быть настолько откровенным, насколько это возможно.
— Я относился к этому серьезно, — ответил я. — Идеал. Правдивость. Я думал, что это оправдывает то, что мы делаем.
— Война может быть жестокой.
— Да, может. Но есть законы, управляющие ей, иначе мы будет не лучше ксеносов, с которыми сражаемся.
— Значит, ты решил судить тех, кто выполняет работу, да? Ты когда-нибудь был солдатом?
— Если от судей начнут требовать, чтобы они приняли те профессии, что и у их обвиняемых, наши суды пустовали бы.
Сангвиний рассмеялся.
— Может показаться, что составить историю Крестового похода и назвать ее «Ложный Рассвет» весьма самонадеянно. Если только ты действительно не знаешь, о чем говоришь.
— Все, что я включил, было исследовано. У меня есть доказательства.
— Но это не имело большого значения, когда за тобой пришли цензоры.
— Если честно, проблема была не в них, — сказал я с сожалением. — Общественность оказалась хуже.
— Они верят в то, что мы делаем.
— Потому что они читают только то, что им дает армия.
Я не мог поверить в то, что делал. Всего несколько минут назад я с трудом мог вспомнить свое собственное имя. Теперь я спорил — спорил с ним.
Я знал, что он был не совсем серьезен. Знал, что он испытывает меня, проверяя, смогу ли я выдержать мягкий напор. Тем не менее, я всегда так относился к этой книге. Я по-прежнему считал, что это правильно. Я все еще думал, что кто-то должен сказать то, что другие просто шептали — что вещи, которые творили Повелители Ночи, были отвратительны. Что Влка Фенрика практически неуправляемы. Что Пожиратели Миров просто неуправляемы, и многие Ауксилии оказались столь же плохи: беспечны к жизням гражданских, к своим собственным. Собрать такие истории оказалось несложно. Множество достоверных историй даже не попали в окончательный вариант из-за отсутствия места; я мог бы легко написать множество продолжений, если бы моя репутация не рухнула сразу после публикации.
В тот момент я ощущал враждебность вокруг себя. Большинство из тех, кто слушал разговор, были космодесантниками, вершиной военной машины Империума. Они сталкивались с угрозами, превосходящими воображение, гибли толпами, все ради выживания нашего вида в галактике, лопающейся по швам от врагов, желающих только пожрать нас, и вот я, потный, тучный, смехотворный, выкапываю каждый кусочек грязи на них.
Без сомнения, они думали обо мне, так, как меня представляли. Бездельник. Небрежный человек, не заботящийся об их жертвах. Упырь.
— Ты не писал о нас, — произнес Сангвиний.
— Ничего личного. Я никогда не мог ничего обосновать. Ни с тех пор, как…
— Как пришел я. И с тех пор наша репутация безупречна, — он снова улыбнулся. — У нас есть архивы по Красной Слезе. Они открыты для тебя. Ты увидишь, что наше прошлое было трудным, как и у многих других. — Он сложил руки, и свет фонаря заиграл на золотой чеканке его перчаток. — Но оглянись вокруг. Посмотри на это место, пока мы его не покинули. Посмотри, что было построено. Посмотри, что может возникнуть из ошибок прошлого.
— Я так и сделал. Это впечатляет.
— А теперь все снова должно измениться. Мы пришли сюда из Никеи — ты знаешь об этом? Ты видел объявления по Эдикту? Ты понимаешь, что это значит для нас. Мы подчинимся ему, несмотря на вред, который он нам причинит. Почему? Потому что иначе мы будем ничем не лучше ксеносов, с которыми сражаемся.
Теперь настала моя очередь улыбнуться.
— И теперь я могу сказать, что хотел бы, чтобы ты отразил все это в том, что пишешь, — продолжил Сангвиний. — Я мог бы попросить тебя рассказать Империуму, как много убитых этот эдикт добавит нам, даже если мы будем неукоснительно выполнять все приказы моего отца. Но я не стану этого делать. Пиши, что хочешь. Составь верную картину. Среди нас нет цензоров, потому что то, что мы делаем здесь, — во имя вечности. — Он окинул взглядом стоящих рядом людей, все они слушали. — Новая эпоха, которая по великолепию превзойдет любую другу. И даже тогда, даже когда мы достигнем этой цели, будут неудачи и отступления, потому что мы люди, и это наше состояние. И тогда нам понадобятся такие рассказы, как твой, чтобы предупредить нас об опасностях самодовольства. Записывай честно и без страха. Иначе нет смысла в том, что ты здесь находишься.