у, в чисто полюшко.
— Почему в Рязань? — не понял Богатырев.
_ Ну, тогда в Ново-Пердуново. Устраивает? Широка страна моя родная… Есть куда бежать. У меня разговор к тебе, Коля, пойдем потолкуем, заодно и перекусим.
Маленькая комнатка Дурыгина сияла идеальной чистотой. Кровать заправлена без единой морщинки, а на одеяле, как у старательного солдата, отбит «уголок». На стене, в деревянной рамочке, висела фотография: пожилая женщина в платке, повязанном по-деревенски, облокотилась на изгородь и печально смотрела, чуть прищурясь, словно таила в себе неизбывное ожидание беды.
— Матушка моя, — мимоходом обронил Дурыгин, собирая на стол, и голос его потеплел. — Второй год не могу доехать. Мы же, Коля, земляки с тобой. Я с Алтая, триста кэмэ от Сибирска и вот она — Белоречка, сиди у меня в гостях, наливай и радуйся жизни.
— Подожди, удивленно остановил его Богатырев. — Откуда ты обо мне знаешь? Я вчера не рассказывал.
— А я с твоим личным делом ознакомился. — Дурыгин перестал улыбаться и прямо, в упор, посмотрел на Богатырева. Затем наклонился, открыл тумбочку, достал конверт из серой казенной бумаги, осторожно положил его на край стола. — Вот оно.
— Не понял.
— Сейчас доложу. Только давай сначала пожуем. Неизвестно, что день грядущий нам готовит. Рубай хорошенько. — Дурыгин подвинул тушенку, крупно нарезанные помидоры, хлеб. — Лекарства от перестройки не предлагаю, не тот случай.
— Слушай, давай сразу, не крути.
— Хорошо. Сразу так сразу. — Дурыгин сунул руки в карманы, прошелся, громко стукая каблуками, туда-обратно по своей комнатке и остановился напротив стола. — Значит, докладываю. Полк с потрохами продан и все мы тут — заложники. Командиром продан, товарищем Акентьевым, за сколько — не знаю. Ему позволили еще и квартиру продать и отдельный вагон для барахла предоставили. Думаю, что вагон этот уже чух-чух, куда-нибудь ближе к Москве катится. Часть оружия из полка уже уплыла, еще одна часть — в блокированной колонне. Все, что осталось, готовятся передать «братьям» в ближайшие дни, а полк расформируют. Ждут распоряжения из Москвы, а оно поступит, как пить дать. При нынешнем бардаке… Жить полку осталось неделю, не больше. Вот такая рекогносцировка, вкратце…
— А Осин?
— Нет страшнее зверя, которому год до пенсиона остался. Все знает, все видит, но помалкивает и матерится не по делу.
— Слушай, неужели такой развал?
— Хуже, Коля, даже и не знаю, как назвать. Из-за отсутствия времени в детали не посвящаю.
— Зачем я тебе нужен? — Богатырев, обычно осторожный в отношениях с людьми, проникался к Дурыгину доверием. Было что-то такое в этом капитане, что притягивало, приклеивало. И еще чувствовалось, что он перешагнул черту, за которой, несмотря на всю браваду, сквозило глухое отчаяние.
— Анекдот вспомнил, правда, «бородатый». Приходит посыльный: «Товарищ генерал, табе пакет». Генерал ему: «Не табе, а вам». Посыльный почесался и отвечает: «А нам он на хрен не нужен». Генерал осерчал: «Там что, умнее никого не нашли?» Посыльный еще раз почесался и отвечает: «Кто умнее, тех к другим, а меня — к табе». Вот и меня — к табе… Короче. За освобождение солдат-заложников выставят ультиматум: передать вооружение, технику и транспорт в целости и сохранности, а личный состав должен будет убраться без оружия.
— И откуда у тебя такие сведения?
— Сорока на хвосте принесла. Не перебивай. Заложников надо освободить. В ближайшие три-четыре часа. Местонахождение их известно.
— Но я же ни местности, ничего не знаю.
— Будет человек, который все знает. И одно отделение. Больше не могу, здесь люди нужны.
— Какой смысл тут держаться, если по приказу из Москвы, как ты говоришь, все равно сдадут братьям?
— Вот им! — Дурыгин выбросил руку со сжатым кулаком. — Вот им, а не вооружение с техникой! Сейчас приборы снимают, прицелы — все, что можно, все сделаем, чтобы не выстрелил и не поехало. Я им хрен да пустое место оставлю! Берешься заложников выдернуть?
— А ты не боишься такое предлагать? Совсем ведь меня не знаешь…
— У меня выбора нет. Личное дело передашь майору Иваницкому, он из особого отдела округа, с ним и на операцию пойдешь. Личное дело, как положено, двинется в обратном направлении, а тебе Иваницкий выправит бумагу, что полк расформировывают и капитан Богатырев направлен к прежнему месту службы…
— Слушай, так это же нарушение всех…
— Я же тебе сказал — бардак! А в бардаке все возможно. Иваницкий тебя знает по Афгану. Вот ему и будешь вопросы задавать.
— Я не помню такого. Иваницкий…
— И это у него спросишь. Хватит, Коля, разговоры говорить — время, время уходит. Так мы договорились? Выдернешь заложников?
Богатырев молча кивнул.
— Тогда действуем! — Дурыгин подошел поближе к фотографии матери и покаянно склонил голову: — Эх, мамонька моя родименька, ведь говорила мне, остолопу, иди, Сашенька, учиться на агронома, казенную машину дадут…
Странное все-таки происходило действо: ни обычного приказа, ни четко поставленной задачи, будто собирались тайком от начальства уйти в самоволку. Иваницкий, одетый в камуфляж без погон, мельком глянул на солдат, походя сунул руку Богатыреву, торопливо бормотнул свою фамилию и приказал:
— Без моей команды ни шагу. Вы, капитан, — в кабину, остальные в кузов.
Хрипловатый голос Иваницкого звучал жестко, отрывисто, до черноты загорелое лицо было непроницаемым. За руль ГАЗ-66 с брезентовым тентом он сел сам. Со скрежетом включил скорость и рванул с места, сразу сворачивая с накатанной дороги — под гору. Не поворачиваясь к Богатыреву, даже не взглянув на него, коротко спросил:
— Личное дело при тебе?
— При мне.
— Это хорошо.
— Разрешите вопрос?
— Не разрешаю. Не отвлекай, помолчи.
Накатанная дорога, вильнув, соскользнула в заросли и сразу же превратилась в какую-то овечью тропу. Машина забултыхалась на колдобинах, затряслась, но с быстрого хода не сбивалась. Маршрут Иваницкий, видно, знал: примерно через час дурной езды по полному бездорожью, нигде не остановившись, он заглушил машину возле каменного распадка.
— Прибыли, капитан. Запоминай. Дальше — пешком. Переходим ручей, за ним — поляна. Там старый кирпичный склад. Торчит прямо посередине, незаметно не подойти. План простой. Все окна выходят на ту сторону, с этой стороны — дверь. Берешь одного гвардейца, какой пошустрее, и подползаете с этой стороны, мы на той. Качнем макушку тополя — вы сразу к двери. Сделаем шум погромче, они к окнам кинутся, а вы в это время — к двери, одним махом. Предупреждаю — охрана вооружена. Никаких рукопашных? Если что — на поражение. Пошли.
В напарники себе Богатырев взял Кузина. Они по зарослям доползли до края поляны и залегли, ожидая сигнала. С широкого веснушчатого лба Кузина срывались крупные капли пота, падали беззвучно и исчезали в траве. «Не подведи, родной…» — мысленно попросил Богатырев своего напарника, помня о том, что Дурыгин перед погрузкой успел шепнуть: «Кузина возле себя держи, надежный парень…»
Качнулась макушка пирамидального тополя, еще раз… Поехали! Бухнул одиночный выстрел, второй, третий… Взлетели истошные крики, смешались, слились в дурной ор, но звуки эти доходили до сознания уже невнятно и приглушенно, намного громче стучала кровь в висках, отзываясь на неистовый бег, в котором выкладывался Богатырев, целясь к низкой, чуть открытой двери старого склада. Спиной чуял, что Кузин не отстает. И холодила в подсознании боязливая мысль, что на открытой поляне — как на ладони.
Дверь. Пинком Богатырев отхлестнул ее настежь, влетел в склад и сразу — влево, чтобы не маячить в проеме. Кузин, бежавший за ним след в след, метнулся вправо. Две короткие очереди ударили в потолок почти одновременно.
— На землю! Клади оружие! На землю! — заорал, срывая голос, Богатырев.
И еще одну очередь, длинную, в стену. Пули визгнули, уходя рикошетом, осыпая вниз каменную крошку. Высокий бородач, обернувшись, судорожно, рывками, поддергивал автомат, словно тот был неимоверной тяжести. Навскидку, не целясь, Богатырев пластанул его по ногам. Бородач выронил автомат, ткнулся головой в пол и покатился, оглашая склад пронзительным визгом.
Будто отзываясь на этот визг, в пустом проеме окна возник Иваницкий, гибкий, как хищная рыба, соскользнул вниз, сшиб одного из охранников с ног, вырвал у него автомат. Остальные сами побросали оружие. Солдаты, заскочившие следом, держали теперь всех под прицелами. Иваницкий, тяжело дыша и почему-то беспрестанно отплевываясь, быстро и сноровисто вязал руки охранникам, сдергивая с них брючные ремни.
Скоро все было кончено.
Богатырев перевел дух. Огляделся. И растерянно опустил автомат. В складе не было никаких перегородок, все — перед глазами. Не было и солдат, взятых в заложники. Во взгляде Иваницкого скользила та же растерянность. Но он ее сразу же погасил, резко обернулся к охранникам, сидевшим теперь у стены, отрывисто бросил:
— Где солдаты?
Охранники не отозвались.
— Ладно. Если не скажете — угроблю здесь до единого. До единого! Повторяю — где?
Молчали.
Даже раненый Богатыревым перестал визжать и кататься по полу. Тянулся руками к штанинам, набухшим кровью, прислушивался.
— Кузин, перевяжи его, — скомандовал Богатырев.
Но Кузин вдруг пошел вдоль стены и, дойдя до угла, опустился на колени. Разгреб сухую, сыпучую землю, нетерпеливо позвал:
— Товарищ капитан! Смотрите!
Под землей оказались доски. Разгребли еще и увидели деревянную крышку с прибитым к ней металлическим кольцом. Потянули, крышка медленно и тяжело подалась, обнажая прямоугольный лаз. Внизу мутно колебался огонек. Богатырев, не опуская автомат, осторожно спустился по крутым ступеням узкой лестницы вниз. Глубокий подвал, обложенный кирпичом, едва освещался одной стеариновой свечкой. Возле стен была набросана сухая трава, на которой сидели солдаты. Они вскочили, увидев Богатырева, и на смутно различимых лицах ярко прорезались глаза, в которых вспыхнуло лишь одно: «Спасены!»