И если бы не паровозный гудок, вырвавший доктора из этой недвижимой немоты, то неизвестно сколько бы еще так стоял.
Скорее! Сообщить начмеду и коменданту! Пока поезд не уехал.
Побежал. Рассказал. Сообщили начальнику станции. Тот — в полицию. Резкие голоса, топот сапог, суета, и толпа народа возле будки.
— Поезд задерживают, — сокрушенно сообщил начмед Глушаков, после долго разговора со следователем. — Пока не разберутся с Бубликом.
— Они что, думаю, что убийца в поезде…
— Видимо да, из наших, — кивнул Глушаков. — Хотя, что за чушь? Кому он нужен этот Бублик? Тут же все и так понятно. Снюхался с каким-нибудь местным жуликом. Предложил сыграть в карты, повздорили, ну и в пылу ножичком тот его… Вот ведь напасть какая! Задерживаемся. Не хотелось бы, все-таки ждут нас, раненные ждут.
Впрочем, задержать поезд было логичным. Убийство санитара нужно расследовать. А как его расследовать, если поезд умчится в неведомую даль? А вместе с ним и подозреваемые…
Кстати, о них.
— Иван Палыч, ты видел кого-нибудь рядом подозрительного? — шепнул Глушаков.
— Нет, — покачал доктор головой. — Хотя, постой. Видел. Не подозрительного, но видел.
— Кого?
— Из наших, из раненных. Не знаю имени. Стояли на перроне, курили. Я у одного спросил — он то и отправил меня в эту самую будку.
— Как выглядел?
— Рябой такой, редкозубый.
— Узнаешь, если увидишь?
— Узнаю. А вы что, Трофим Васильевич, преступника собрались искать?
— Собрался, — кивнул тот. — Потому что чем быстрей найдем и сдадим полицаям — тем быстрее двинемся в путь. Простой, Иван Павлович, это ведь, помимо раненных, еще и незапланированный объем питания — лишний день тут, лишние объемы продуктов. А у нас все строго лимитировано, сам видел сколько у нас тушенки и прочего. Да и сидеть в вагоне с убийцей — если он правда из наших, — нет особого желания.
— Так полиция должна…
— Как же, надейся на них! — буркнул начмед, махнув рукой. — Сейчас разговаривал с одним — лениво так почесывается и еле языком шевелит. Спит на ходу! Нерасторопный. А нам быстрее нужно. Сами найдем душегуба! Пошли.
Направились к вагону. У входа к каждому уже приставили по солдатику — следить, чтобы никто не выходил. Внутри тоже стояли часовые. Прошли мимо, сухо поздоровавшись.
В лазаретном вагоне крепко пахло пОтом. Раненые, лежавшие на койках, перешёптывались, бросая взгляды на вошедших. Евгения Марковна, менявшая повязку бородатому солдату, приметив Ивана Павловича, подняла глаза, но, увидев Глушакова, быстро вернулась к работе.
Солдат-часовой у двери молча следил за всеми.
— Проветрили бы тут что ли, — проворчал начмед. — Хоть топор вешай!
— Не разрешают, — шепнула Женя, кивнул в сторону часового. — Сказали нельзя окна открывать.
Глушаков беззвучно выругался. Потом, повернувшись к своему спутнику, спросил:
— Ну, Иван Палыч, где тот раненный?
— Вон он.
Они подошли к койке, где лежал молодой парень — лицо в оспинах, редкие зубы видны даже в слабой улыбке, правая нога в лубке.
«С переломом, значит», — отметил про себя доктор.
— Вы тоже допрашивать? — увидев подошедших, догадался раненный.
— Не допрашивать, — покачал головой Глушаков. — Мы же ведь не полиция. Мы просто поинтересоваться. Тебя как вообще звать?
— Сенька я, — ответил тот, попытавшись приподняться.
Но Глушаков махнул рукой:
— Лежи, Семён. А что значит «тоже»? Тебя уже допросили что ли?
— Ага. Следователь уже приходил, — кивнул солдат.
— Вот вам и нерасторопный, — улыбнулся Иван Павлович.
— Ладно, — буркнул Глушаков. — Сеня, ты нам просто расскажи, что знаешь про Бублика. Ты доктору про «мамзель» шепнул, с которой он якобы пошел в тот сарай злополучный. Что ты видел?
Сенька кашлянул, потёр шею.
— Ну, господин доктор, я ж вам всё сказал… Курил я с Мишкой на платформе, трепались за жизнь. Он, как всегда, хвалился — то карты, то бабы. Вдруг смотрит — а у вокзала дама стоит. Красивая, в шляпке, пальто чёрное, с вуалью. Мишка аж папиросу выронил, говорит: «Сень, это судьба моя!» — и побежал к ней. Я ржу, думаю, опять врёт. Потом вижу — они в будку обходчика идут. Ну, я покурил ещё, отвлёкся на другие разговоры — а что мне, на него все время смотреть что ли? А как доктор побежал к будке, я смекнул — дело нечисто.
Иван Палыч нахмурился.
— Дама, говоришь? В шляпке, с вуалью? Лицо видел?
— Лица… не разглядел. Вуаль закрывала, да и далеко дамочка стояла. А у меня зрение уже не то. После ранения…
— Да погоди ты со своим ранением! А как же ты говоришь, что она красивая, если лица не разглядел?
— Ну дык в такой одежде, с такими плечиками — какое у нее еще лицо будет? Лицо должно соответствовать наряду.
— Ну ты эксперт женской красоты! Хорош, ничего не скажешь! — хмыкнул Глушаков. — А эта дамочка выходила из будки? Или кто ещё туда заходил?
Сенька пожал плечами, морща рябое лицо.
— Не видал, господин доктор. Говорю же — не следил. Может, выходила, может, нет. И кто входил — не знаю. Я ж не сыщик, курил себе…
Глушаков прищурился.
— А ты точно ничего не утаил?
— Да ничего, господин штабс-капитан! — Сенька заморгал. — Бублик только по пути крикнул мне, чтобы я прикрыл его, в случае если ломиться кто в будку будет. Я доктору Ивану Павловичу все сказал тогда же, мол если срочно нужен он вам, то он в будке, с мамзелью, а если не срочно, то и не беспокойте человека почем зря. Все.
Иван Палыч переглянулся с Глушаковым.
— Ладно, Семён, отдыхай, — вздохнул начмед. — Если что вспомнишь — зови нас.
— Ну, что думаешь? — угрюмо спросил Глушаков, когда они вышли в тамбур.
— Думаю, что ничего не прояснил этот Семен. Но мне покоя другое не дает — эта карта загадочная, — шепнул Иван, потирая переносицу. — Эта дама треф на теле, рядом с раной… Убийца оставил её словно бы нарочно, как метку. Подчерк, чтоб мы заметили.
Глушаков, прищурив единственный глаз, хмыкнул.
— Метку, говоришь? Может, просто в пылу драки упала?
— Вся колода в стороне валялась, а эта — прямо у него на груди. Сам видел. Вроде как намерено оставили.
— Ну, допустим. Но зачем? — начал вслух рассуждать начмед. — Чтоб нас запутать или напугать? Бублик-то шулером был, может, кто из его должников мстил? Знаешь, красиво так, с издевкой. Вот мол тебе, Бублик по горлу за обман карточный, а вот и сама карта — чтобы на том свете с чертями играть.
— Сверчок?
— Он кулон спёр чтобы долг погасить, это да, — задумался Глушаков. — Но горло резать? Кишка тонка. Да и не стал бы — на него же первого подумают.
— Мне тоже кажется, что не убийца он, но со счетов его не списываем. Проверим.
Иван Палыч покачал головой, глядя в заиндевевшее окно.
— Может, и в самом деле месть. А может быть убийца хочет, чтоб мы так думали? След путает. Вроде бы вот карта как подсказка, а Бублик в карты всех обыгрывал, значит дело в этом.
Глушаков задумался.
— А что если эта дама треф и была убийцей?
— Не понял.
— Ну вот карта — это подпись. Убийца хочет, чтоб его боялись. Или ее… Для фарту так делает. На удачу бандитсткую. Дама треф — прозвище. Или… — Он замялся, вспоминая слова Сеньки. — Или это связано с той дамой, что Бублик видел. В шляпке, с вуалью. Сенька сказал, они в будку вместе зашли. А если она и есть убийца? Та сама дама треф!
— Дама? Горло резать — не женское дело. Хотя… — Иван Павлович задумался.
— Поверь мне, дамы еще как могут горло резать! Проверить эту версию с дамой надо. Тем более, что у нас дам в поезде полным полно…
Убийство санитара стало для всего персонала санитарного поезда имени Императрицы Александры Фёдоровны удручающим событием. Стоящие повсюду солдаты только усугубляли и без того тягостное настроение.
Чтобы хоть как-то отвлечься от всего этого, а еще больше, чтобы прекратить болтовню среди персонала, начмед Глушаков приказал всем работать — и кто был в смене, и кто со смены вышел. Когда руки делом заняты, и голова о постороннем не думает.
Иван Палыч обходил послеоперационных раненых, осматривал швы, проверял повязки на воспаление, щупал пульс, делая заметки в потрёпанной тетради. И вправду помогало отвлечься.
К доктору, осторожно ступая между коек, подошла Евгения Марковна. Её светлые волосы выбились из-под колпака, а голубые глаза, обычно живые, были полны тревоги.
Она поправила фартук и, понизив голос, спросила:
— Иван Палыч… правда, что Бублика убили? В поезде только об этом и шепчутся. Раненые говорят, его зарезали… в будке.
Иван Палыч ответил сухо, не поднимая глаз от пациента:
— Правда, Женечка. Зарезали. Жандармы разбираются.
Женя замялась, теребя край фартука. Её голос стал мягче, почти шёпот:
— Страшно то как…
— Евгения, вы не думайте об этом, отвлекитесь. Убийцу найдут, уверен.
— Да как тут не думать… Переполох такой был, все бегали, а я перевязки в тот момент меняла. Шепнули, что убили кого, и все. Мне так страшно стало. Еще как назло Мария Кирилловна пропала, весь вечер ее не было нигде. Хоть она обычно всех проверяет. Без нее и вовсе страшно.
Иван Палыч замер, слова Жени о Марии Кирилловне эхом отозвались в голове. Старшая сестра милосердия, княгиня Шахматова, не была на месте в вечер убийства? Интересно…
Он отложил бинты, посмотрев на Женю.
— А вы, Иван Палыч, как держитесь? — продолжила девушка. — Вы ведь его и нашли… Переживаете, наверно? — Она шагнула ближе, будто невзначай коснувшись его локтя. Глянула в глаза. — Может, я вам чем помочь могу?
Иван Палыч замер, ощутив знакомый укол неловкости. Женечка, юная и милая, ну чего же ты, дуреха, прицепилась то? Ведь говорил же…
Доктор отложил бинты, повернулся к медсестре и, стараясь говорить деликатно, сказал:
— Евгения Марковна, вы девушка красивая, добрая, и я ценю вашу заботу. Но, вы сами знаете, у меня есть подруга, в Зарном. Анна. Я ей верен, и других у меня быть не может. Вы поймите, Женечка, я не хочу вас обидеть, но так будет честнее. Вы уж извините. Не хочу давать вам надежд на что-то большее, кроме дружеского общения в рамках нашей с вами работы.