— Степан Григорьич, ваше беспокойство напрасно, — сухо ответил доктор. — Роды пока не начались, наблюдаем. Работы хватает, как и у вас.
Завьялов фыркнул, затянувшись.
— Работы, говоришь хватает? А ты сам ее находишь, причём дополнительную. — Он бросил окурок на пол, растирая его каблуком. — Мы беременных вообще-то не берем на поезд, или забыл? Только раненных и военных. По уставу санитарного поезда гражданских, да ещё беременных, брать запрещено. Военный состав, не богадельня. А ты её в лазарет определили, как герой.
Иван Палыч нахмурился. Усталость мешала спорить, но слова Завьялова задели.
— Степан Григорьич, не бросать же её было. Станция разбомблена, врачей нет, роды вот-вот. Оставь её там — и она, и ребёнок погибли бы. Устав уставом, а совесть где?
Завьялов фыркнул, затянувшись.
— Совесть, говоришь? А если она рожать начнёт, а мы под обстрел в это время попадем? Или карантин ужесточат из-за неё? Ты подумал, Петров? Или ты за славой бегаешь?
Иван Палыч, сжал кулаки.
— Я не за славой гонюсь. Если устав важнее жизни, то какие мы к черту врачи?
Завьялов скривил губы, но ничего не сказал. Швырнул окурок под ноги, развернулся на каблуках и ушел.
«Чует сердце еще доставит проблем», — понял Иван Павлович, провожая коллегу взглядом.
Санитарный поезд мчался сквозь ночь, рассекая бескрайнюю степь, укрытую снегом. Вьюжило. Метель набирала силу, завывал ветер, швыряя в окна вагона колючую снежную крупу. Мигали тусклые лампы в коридорах, отбрасывая дрожащие тени на стены, стук колёс тонул в рёве бурана.
Иван Палыч, стоя у окна в жилом вагоне, смотрел в темноту. Смену сдал и уже давно пора было спать. Но не спалось. Думалось о разном, но все больше о Зарном. Как там все? Как Аглая? Справляется ли с больницей? Как Гробовский? Как отец Николай? И конечно же как там Анна Львовна?
В вагонах было холодно, несмотря на топившиеся печи; пар от дыхания оседал на стёклах. За окном степь казалась бесконечной — ни огонька, ни деревца, только белый хаос снега, кружащего в свете паровозного фонаря.
Вьюга усиливалась. Ветер бил в борта вагона, словно пытаясь сорвать его с рельсов.
Внезапно поезд замедлил ход, лязг сцепок стал тяжелее, и паровоз издал протяжный гудок. Иван Палыч, придерживаясь за поручень, нахмурился — остановка в такой глуши? Зачем?
Не спалось. Поэтому решил узнать в чем дело у коменданта — он наверняка сейчас тоже еще не спит.
В штабном вагоне, за откидным столом, заваленным бумагами, сидел Александр Иванович, хмурый, с покрасневшим от холода лицом. На столе дымиться кружка с чаем. Рядом Трофим Васильевич Глушаков, поправляя повязку на глазу, листал рапорт.
— Александр Иваныч, что стряслось? Почему стоим? — спросил Иван Палыч, входя.
Сидоренко, подняв взгляд, буркнул:
— Снежный занос, чёрт его дери. Рельсы завалило, паровоз не тянет. Пришлось тормозить. — Он сплюнул в сторону, явно злясь.
— Так надо почистить, — предложил доктор. — Выгоним мужчин, кто может стоять, лопаты найдём. Расчистим и поедем.
Сидоренко скривился, отмахнувшись.
— Не снег там, Иван Палыч, лёд. Ходил только что, смотрел. Всё сковало коркой, толщиной в ладонь. То ли влажность большая. То ли еще из-за чего. Настоящие торосы! Не отдолбить и за три дня. — Он стукнул кулаком по столу, чай плеснулся. — Проклятая степь!
Глушаков, отложив рапорт, тихо вздохнул:
— А раненые ждут… Если застрянем, беда. Что делать-то, Александр Иваныч?
Сидоренко молчал. Ответа у него не было. Молчал и Иван Павлович, не зная что предложить. И только вьюга выла все громче, словно насмехаясь над ними.
Глава 10
— Телеграф работает? — спросил Иван Павлович, кивнув на аппарат, стоящий у стены. — Надо в управление железной дороги сообщить. Пусть высылают помощь.
Глушаков, поправляя повязку на глазу, буркнул:
— Телеграф-то работает, но в такую бурю…
— А что, Трофим Васильевич, других вариантов то нет, — согласился Сидоренко. — Надо пробовать. Вызовем помощь. Ну и сами с утра попробуем еще подолбить лед.
— А сейчас?
— Сейчас выходить наружу нельзя — ночь и сильная метель. Слышишь как завывает? — строго ответил Сидоренко. — Персоналом не нужно рисковать. Лучше переждать до утра. А телеграмму…
— Александр Иванович, давай ты на аппарате этом, — сказал Глушков. — Ты умеешь.
Сидоренко сел за стол. Спросил:
— Что отправлять?
— Пиши, голубчик: «Санитарный поезд, двести верст западней станции Шаховская, застрял в заносе. Лёд на рельсах. Срочно нужна бригада со снегочистительными машинами, роторными или плугами. Есть раненые, и… роженица. Ждём ответа».
Сидоренко застучал ключом, отправляя депешу. Вагон опять дрогнул от порыва ветра.
— Вот ведь занепогодилось! — вздохнул Глушков.
— Есть! Отправил.
— Теперь что? — спросил Иван.
— Ждать, — пожал плечами Сидоренко. — Сейчас получат, потом начальнику отнесут, потом тот доложит выше, решение примут, ответ состряпают… в общем не раньше утра. Пока отдыхать, Иван Павлович, набираться сил. Завтра будет трудный день.
Утро хороших новостей не принесло. Телеграф молчал, а погода… Бушевало в бескрайней степи. Бушевало так, что занесло поезд снегом почти под самую макушку. Серое и тяжёлое небо не обещало просвета.
Закутавшись в шинель, Иван Палыч вылез из вагона. Для этого правда пришлось некоторое время помахать лопатой, чтобы освободить двери.
— А снег какой… плотный! — проворчал доктор. — Будто прессуют его.
— В здешних краях всегда такая погода, — сообщил Глушаков, следуя следом. — До самого декабря тихо. А потом как даст мороз в один день, да как снега начнут идти. У меня из этих мест тетка родом, в детстве ездил к ней как-то в гости. Помню, так же было. Дальше проедем, там спокойней погода будет.
Вышли наружу. Степь. Бескрайная и белая. Ни домика, ни огонька. Даже стало как-то не по себе.
Решено было осмотреть более подробно состояние дел у затора.
— Может, найдём слабое место в этом льду! — Сказал Глушаков, обвязывая Ивана Палыча веревкой.
— А это зачем?
— На всякий случай, чтобы не заблудиться. Ишь как метет — света белого не видно!
С ними пошли также еще двое санитаров. Кто взял лопату, кто лом.
С трудом пробираясь вдоль поезда, группа держалась за поручни, чтобы не сбиться с пути. У головы состава, где паровоз уткнулся в занос, их встретил сплошной вал снега, скованный льдом. Иван Палыч, прикрывая глаза от ветра, ткнул ломом в занос — инструмент отскочил, едва оставив царапину. Лёд был плотный, как камень, толщиной в две ладони, а местами и толще.
— Чёрт возьми, — пробормотал Глушаков, стряхивая снег с усов. — Это не занос, это крепость! Как такое вышло?
Иван Палыч, оглядев белую стену, задумался.
— Степь, Трофим Васильич. Здешний климат — он коварный. — Он указал на горизонт, где метель скрывала всё. — Вчера днём было тепло, почти под ноль, снег таял, намок. Ночью ветер поднялся, замело линию горкой. Потом ударил мороз, да с ветром. Снег сперва подтаял, потом замёрз, а вьюга накидала ещё сверху. Ветер спрессовал его, а мороз сковал в лёд. Вот и вышла горка ледяная — ни ломом, ни лопатой ее не взять. Айсберг настоящий.
Санитар добавил:
— В степи так часто, господин доктор. Ветра тут дикие, снег сбивают в пласты. А как оттепель с морозом сменяются — всё каменеет.
Глушаков сплюнул в снег.
— А ну-ка, дай я!
Он взял лом и принялся бить. Работал упорно, минут тридцать, но за эти полчаса отдолбил разве что небольшую ямку размером с ведерко.
— Туды тебя в коромысло! — тяжело дыша, выругался он. — И в самом деле крепкий! А ну давай все вместе! Навались!
Пыхтя, принялись за работу.
Долбили час, на совесть, выкладываясь, но очистили лишь малую часть — узкую полоску в ледяной корке, едва на локоть вглубь.
Санитар Левкин выдохнул:
— Господин доктор, это каторга! Лёд как камень, а занос длинный, саженей на десять. Если в три смены, день и ночь, то… дней пять уйдёт, не меньше.
Иван Палыч, тяжело дыша, опёрся на лом.
— Пять дней… — Он оглядел занос, потом паровоз, засыпанный снегом. Как не печально, но расчеты Левкина были близки к истине. — Раненых столько не продержим, да и Марина… — Он замолчал, чувствуя, как усталость сковывает плечи. — Да и хватит ли столько угля?
Глушаков сплюнул в снег.
— Пять дней, чёрт возьми! А если вьюга ещё накидает? — Он махнул рукой. — Пошли назад, в поезд. Перемёрзнем тут, толку мало. Там будем совещаться.
Группа, продрогшая и измотанная, побрела к вагонам.
В штабном вагоне принялись отогреваться горячим чаем. Едва прикоснулись к кружкам, как затрещал телеграф.
— Лента! — радостно воскликнул Сидоренко. — Ответ пришел! — он подслеповато принялся читать: — Из управления Зубцовской линии пишут: помощь будет, бригаду с клиновидными плугами вышлют. Но не сразу — вся техника занята на расчистке линии у Ржева-Балтийского. Там два эшелона застряли.
— Это хорошо, — осторожно произнес Глушаков. — Но вот то, что сроков не сказали… Можем тут и день, и два, и три простоять.
— Проклятая степь, — тихо буркнул Сидоренко. — Тогда долбить лед будем.
— Пять дней?
— Ну может и не пять. Может меньше.
— А разве это что-то меняет? Людей только почем зря измотаем — а им, помимо расчистки, еще и основные свои обязанности выполнять нужно будет. Представь, как трястись руки будут у Ивана Павловича, когда он после таких дополнительных работ на операцию пойдет! Я бы не хотел в такой момент ему под скальпель попасться.
— Что же тогда делать? — спросил Иван Павлович.
— Ждать, — сухо ответил Глушаков.
Сидоренко собрал персонал в штабном вагоне. Сообщил:
— Господа, все вы уже прекрасно знаете, что наш поезд встал из-за ледяного заноса. Хочу лишь сказать, что мы получили ответ — бригада снегочистителей идёт, но придётся подождать. Грейте печи, берегите силы. Сообщите всем. Раненым — лежать, сёстрам — следить за повязками. — Он кашлянул, потирая щёку, обожжённую пулей Иванькова. — И главное — без паники! За работу!