И началось томительное ожидание спасения.
В вагонах было холодно, печи едва грели — берегли дрова и уголь. Неизвестно сколько ее предстояло стоять в снежном плену, поэтому и экономили.
Прошёл первый день. Персонал работал без устали: Женя и сёстры милосердия меняли повязки, Иван Палыч проверял раненых, особенно рядового с осколочной раной живота, чья температура ползла вверх. Даже Завьялов, до этого смотревший на все скептически, в сторонке, стал чаще захаживать к раненным, особенно к солдатам. Подолгу засиживался там.
Сами раненые скучали. Кто мог, втихаря играл в карты, другие шептались, пересказывая слухи про фронт и войну.
Метель за окнами то ревела, сбивая с ног санитаров, проверявших паровоз, то ненадолго затихала, открывая вид на белую пустыню степи.
Ко второму дню начало ощущаться скапливающееся напряжение. Санитары шептались о проклятой степи, сёстры вздрагивали от каждого скрипа вагона, а раненые ворчали, устав от боли и неизвестности. Иван Палыч и сам устал — этот снежный плен давил на мозги.
Сидоренко от идеи победить затор не отказался. Хирургов не трогал, заручившись помощью лишь у санитаров Левкина, Харалампиева и фельдшера Антона Никешина. Этой компанией, после основной своей работы, они выходили на улицу и долбили лед — да так упорно, что во всех вагонах были слышны звонкие удары лома и хруст лопаты, отгребающей шугу.
Иван Павлович тоже вызывался помочь, но Сидоренко категорично отказывал. Хирургу следует лечить людей, а не лед долбить. Доктора это злило — он чувствовал, что словно бы отлынивает от важной работы.
Вот и сейчас, проходя по коридору, он услышал этот звон лома. Даже остановился у тамбура, чтобы прислушаться. Замер, вглядываясь в заиндевевшее окно, но метель скрыла всё. Прислушался, пытаясь определить где точно сейчас работает команда. Ишь, бодро как работают! Дзынь! Дзынь! Дзынь!
Однако помимо этого, Иван Палыч также услышал вдруг из лазарета другие звуки — голоса, один резкий, язвительный тон Завьялова и приглушённые ответы раненых. Доктор насторожился. Слова хирурга Степана Григорьевича резанули слух:
— А что вы ждёте, голубчики? Застряли мы тут, в степи, как в могиле. Бригада? Да её, поди, и не пришлют. Раненых бросили, а про нас и вовсе забыли.
Раненые зашумели: кто-то выругался, кто-то застонал, один солдат, молодой, с перевязанной рукой, простодушно пробормотал:
— Неужто конец нам? А я домой хотел…
— Хотел он! — хмыкнул Завьялов. — Забудь!
— Ну что, братцы, — буркнул кто-то из солдат. — Прав хирург. Сидим тут, в степи, как в гробу. Неужто до весны тут гнить?
— А кто знает? — задумчиво ответил доктор. — Война, кругом хаос. Может, и не до нас им. Да точно не до нас.
Да это что же такое? Завьялов, сволочь! Паникер! Чего творит то?
Иван Палыч, стиснув зубы, шагнул в лазарет. Хирург, стоя у койки, обернулся, его глаза, блестящие недобро, не дрогнули.
— Степан Григорьевич, — резко сказал Иван Павлович, — на два слова. Отойдем.
Не дожидаясь ответа, он схватил Завьялова за локоть и оттащил в угол вагона, где их бы не услышали.
— Ты что творишь? — начал Иван Палыч. — Раненых баламутишь, страху нагоняешь? Они и так напуганы, а ты им про смерть вещаешь! Хочешь, чтоб паника началась? Совсем с ума сошел⁈
Завьялов выдернул руку, скривив губы.
— А что, Петров, правду не говорить? Врать им? Застряли мы, а бригады нет. — Его тон сочился ядом, глаза сузились. — И не выберемся. Весной нас только найдут.
Иван Павлович хотел как следует встряхнуть паникера, чтобы немного поставить ему мозги на место, но Завьялов вдруг тоже схватил его.
— Драку хочешь? — с вызовом прошипел он.
Иван Павлович не успел ответить. Появилась Женя, мягко попросила:
— Господа, не ругайтесь, пожалуйста. И так тяжело, а брань душу не греет.
Солдат, с багровым от боли лицом, рявкнул в ответ:
— Легко тебе говорить, сестрица! Сколько нам тут гнить? Хочу в госпиталь, а не в этой консервной банке подыхать!
Его поддержали другие:
— Бригада где? Бросили нас! — Голоса слились в гул, кто-то стукнул кулаком по койке, другой швырнул кружку, и она звякнула о пол.
Иван Палыч, стоявший у входа, шагнул вперёд, подняв руки:
— Тихо, господа! Паника делу не поможет. Бригада идёт, мы делаем всё, что можем. Потерпите, ради себя же!
Но раненый, тот, что кричал первым, вскочил, несмотря на боль, и толкнул доктора в грудь:
— Потерпите⁈ У меня нога горит, а ты про терпение! Когда нас вытащите? — Гул усилился, санитары замерли, Женя отступила к стене.
Напряжение переросло в настоящий бунт — ещё немного, и вагоны могли вспыхнуть хаосом. Видно Завьялов уже успел как следует разогреть публику, что они так быстро вспыхнули.
«Вот ведь Завьялов!» — злобно подумал Иван Павлович. Довел до саботажа! И ведь намерено капал всем на мозги.
— Вы же военные люди! — крикнул Иван Павлович. — А устроили тут… цирк!
— Завьялов прав! Начальству плевать на нас. Уголь кончается, замерзнем! — Он швырнул жестяную миску, и она загремела по полу.
Третий, с повязкой на груди, заорал:
— Хватит нам врать, доктор! В госпиталь хотим, а не в этой дыре сидеть! — Гул голосов перерос в рёв, кулаки стучали по койкам, кто-то пнул табурет, и он с треском упал.
— Господа, успокойтесь! — попыталась вмешаться Женя, но её голос потонул в гневе.
Один раненый, с налитыми кровью глазами, схватил Ивана Палыча за халат:
— Ты заодно с ними, да? Бросили нас, а ты покрываешь! — Он рванул доктора к себе, и тот едва удержался на ногах.
Иван Палыч, стиснув зубы, вырвался и поднял руки:
— Хватит! Вы солдаты, а не базарные бабы! Под трибунал захотели? Паникой себя не спасёте!
Но его слова заглушил новый рёв:
— Врёшь! Замёрзнем тут! — Ещё один толчок, сильнее, сбил доктора с ног, и он упал на колено, ударившись о край койки. Вагон задрожал от криков, конфликт перерастал в открытый бунт. Санитары бросились разнимать мужиков, но их оттеснили. Женя вскрикнула, закрыв лицо руками.
Неизвестно чем бы все закончилось, если бы не истошный женский крик. Все разом повернулись в сторону Жени. Но та лишь недоуменно пожала плечами.
— Это не я.
И вновь крик.
— Марина! — поняла медсестра.
Голос девушки, полный боли и страха, прорезал шум, как нож.
— Рожаю!
— Уже? — удивленно вскрикнул Иван Павлович.
И тут же мысленно отругал себя — ведь срок сегодня, девушка же говорила! Забыл, прокараулил! Чертов занос отвлек от всех дел…
Марина, сжала простыню руками, её лицо исказилось от боли. Иван Палыч быстро осмотрел девушку.
— В операционную? — спросила Женя.
— Поздно, — сухо ответил он. — Здесь рожаем!
И кивнул Марине.
— Чего молчала, не говорила? Что воды отошли и схватки начались?
— Да когда бы? — с упреком ответила та. — Вы тут как дети малые распетушились! Ор подняли.
Солдаты стыдливо опустили глаза.
— Женя, простыни, карболку! Кипяток несите, живо! — медсестра кинулась за инструментами.
Раненые, ещё минуту назад кричавшие, засуетились: один сгрёб чистые простыни с соседней койки, другой, хромая, побежал за кипятком. Даже Завьялов, стоявший в углу с недобрым взглядом, шагнул вперёд и молча подал доктору свёрток бинтов.
— Схватки часто идут? — спросил Иван Павлович.
— Часто… — Марина не сдержалась, закричала.
— Дыши глубоко, вот так, вдох-выдох!
Женя отгородила угол простынями. Прикрикнула на солдат:
— Ну, чего встали? Не мешайте. По койкам! Живо! И молчать — ниже травы, тише воды!
На удивление, еще секунду назад полностью неуправляемы бойцы, послушно разбрелись по койкам.
— Больно, господи, больно! — простонала Марина.
— Потерпи. Тужься, когда скажу. Ты сильная, мы справимся.
Марина закричала снова.
— Не могу, Иван Палыч, не могу!
Она вцепилась в руку Жени, ногти впились в кожу.
— Можешь, Марина, можешь! Тужься сейчас, сильно, давай! — Он проверил положение ребёнка.
— Женя, держи её, — приказал он, когда Марина выгнулась от новой схватки. — Ещё раз, Марина, тужься! Уже близко!
— Больно, господи! — Но, следуя командам доктора, она тужилась, стиснув зубы.
Иван Палыч, сосредоточившись, поддерживал её:
— Молодец, ещё чуть-чуть! Дыши, тужься!
Завьялов подал чистую ткань.
Через несколько минут напряжённой работы раздался тонкий, пронзительный крик младенца. Иван Палыч, перерезав пуповину и быстро обработав её, поднял ребёнка, завернул в простыню.
— Ну? — тихо спросил кто-то из солдат.
— Девочка!
Раздались одобрительные возгласы, которые тут же переросли в настоящие овации.
— Ну Марина! Молодец! Еще одну медсестричку родила!
— Как назовешь?
— Вьюгой назови — в честь непогодицы!
— Да какая к черту Вьюга? Иваном надо — в честь доктора!
— Да девочка же, говорят тебе, пустая ты голова! Какой Иван? Аленушкой надо, у меня жену так зовут, хорошее имя!
Солдаты принялись живо выбирать новое имя ребенку, окончательно позабыв о недавней эксцессе.
Иван Павлович передал младенца Жене, которая осторожно уложила её рядом с Мариной. Марина, обессиленная, улыбнулась сквозь слёзы, касаясь ребёнка дрожащей рукой.
Иван Палыч, вытирая руки, проверил состояние Марины.
— Всё хорошо, ребенок здоровый, отдыхай теперь. — Он кивнул Жене: — Следи за ней, я скоро вернусь.
Раненые зашумели, но уже без злости, напротив, радовались появлению новой жизни, кто-то хлопнул в ладоши. Завьялов, отведя взгляд, пробормотал:
— Слава Богу… — и отступил в тень.
Дверь лазарета скрипнула, и в вагон вошёл прапорщик Сидоренко.
— Это чего… — растеряно произнес он.
Даже остановился, удивлённо оглядывая бардак: перевёрнутый табурет, разбросанные миски, простыни, скомканные после родов, и раненых, уставившихся на младенца.
— Вы чего тут? — буркнул он, переводя взгляд с солдат на ребёнка и на Ивана Палыча.