— Всё нормально, Александр Иваныч, — ответил доктор, устало улыбнувшись, но его глаза скользнули к Завьялову. Тот, поймав взгляд, отвернулся, пряча глаза, и что-то пробормотал, отступая к стене. — Марина родила девочку.
— Девочку? Мои поздравления! А бардак чего устроили?
Солдаты тут же притихли.
— Ребята марафет решили устроить, уборку начали.
— Уборку? Ну это хорошо. Ну я и к вам с хорошими тогда новостями.
Сидоренко кашлянул, потирая щеку.
— Там это… помощь приехала. Бригада с плугами. Занос уже расчищают, через час продолжим путь.
Раненые зашумели, на лицах мелькнули улыбки.
— Слава Богу!
— В честь рождения человека в «Санитарном поезде имени Императрицы Александры Фёдоровны сегодня будет праздничный ужин!» — приказал Сидоренко. — Марина, а как дочку о назовешь?
Девушка задумалась.
— Александра! В честь императрицы. И поезда!
Состав тронулся, медленно, со скрипом, словно пробудившееся со спячки животное. Все, кто был в поезде затихли. Ни один не проронил ни слова, с напряжением слушая как натужно гудит нутро поезда, как визгливо проворачиваются колеса и пыхтят его механизмы.
Прибывшая бригада снегочистителей расчистила занос даже не за час — помогли вылазки Сидоренко с санитарами. Поезд, вырвавшись из плена, теперь медленно приближался к маленькой станции под названием Ветлужская — захолустной, с единственной платформой, занесённой снегом, и деревянным зданием, едва освещённым тусклым фонарём.
В штабном вагоне Трофим Васильевич Глушаков, Иван Павлович и прапорщик Сидоренко сидели за столом. Пили чай. Лицо Глушакова было багровым от злости.
— Чёрт возьми, из-за одного человека развернули целый санитарный поезд! — рявкнул он, стукнув кулаком по столу. Начмед все никак не мог успокоиться по этому поводу. — Ветлужская, тьфу, дыра! А нам приказ: забрать какого-то «особо важного». Да я ему устрою сюрпризы, коли он так важен! Он еще за эту внеплановую остановку мне ответит. Чуть не замерзли!
— Да что вы так распаляетесь? — улыбнулся Сидоренко.
— А как мне не распаляться? Мальчишка какой-то… Ишь, поезд ему подавай! Я ему уши надеру за такие хлопоты! — Он сплюнул в угол. — Из-за него раненых чуть не угробили в заносе. Санитарку беременную чуть не потеряли.
— Роды прошли хорошо, — мягко напомнил Иван Павлович.
— Это хорошо, что прошли хорошо, — кивнул Глушков. — А если бы чего-нибудь… осложнения какие? А мы во льдах замерзшие стоим. Вот уже тогда не хорошо было бы.
Поезд замедлил ход, заскрипев тормозами, и остановился у платформы Ветлужской. Сквозь заиндевевшее окно виднелась фигура в шинели, одиноко стоявшая под фонарём. Видимо тот самый пассажир, за кем прибыли.
— Ладно, Трофим Васильевич, не бухти. Вон он, поднимается. Примем, расспросим — там видно будет кто такой. Глядишь еще финансирование выбьем от его папочки! — Сидоренко хитро подмигнул.
— Не нужны мне его подачки!
Дверь штабного вагона открылась, впуская порыв холодного воздуха. На пороге появился паренёк, лет восемнадцати, не больше — худощавый, с взъерошенными рыжими волосами, в шинели, великоватой для его тощей фигуры. Его лицо, покрытое веснушками, было бледным, но глаза горели живым, почти дерзким блеском. Он неловко отдал честь и шагнул внутрь.
— Здравствуйте!
Глушаков встал, строго спросил:
— Ты кто такой будешь, малец? — и не удержался, упрекнул: — Из-за тебя поезд гнали через степь!
Гость явно не ожидал такой холодной встречи, поэтому даже растерялся и не представился.
— Так я же… так приказ же…
Иван Палыч, приглядевшись, вдруг замер. Лицо паренька показалось знакомым — те же острые скулы, тот же взгляд… Сердце ёкнуло, и доктор, шагнув ближе, удивленно выдохнул:
— Аристотель⁈ Аристотель Субботин?
Глава 11
Вот так встреча!
— Знакомый твой? — деликатно спросил Глушаков.
Иван Павлович кивнул.
— Знакомый, очень хороший знакомый.
Глушаков и Сидоренко переглянулись.
— Ладно, тогда не будем мешать, — сухо сказал комендант.
— Ну? И какого же важного начальника ты сын? — улыбнулся, доктор посмотрев на Субботина.
Тот не ответил, лишь покосился на только что вошедшего в тамбур Завьялова, да, достав из кармана шинели портсигар, вытащил папироску.
— Ого! «Фамоз»! — подойдя, усмехнулся Завьялов. — До войны тридцать копеек за десять штук стоили, а уж сейчас и не знаю. Впрочем, такому человеку не дешевые же курить! Угостите?
— Да, пожалуйста! — пожав плечами, Аристотель протянул портсигар.
Оба закурили. Субботин вдруг закашлялся, так, что Степан Григорьевич участливо похлопал его по спине, выпустив дым, покосился на коллегу:
— Смотрю, вы старые знакомцы. Секретничаете?
— Да так… Раньше пару раз встречались, — уклончиво отозвался Иван Палыч. — Вот, вспоминаем общих знакомых.
— Хорошо таких знакомых иметь. Поди всё — высший свет?
Завьялов рассмеялся. Смех его вдруг показался Ивану неприятным, каким-то ненатуральным, напускным, недобрым. Впрочем, чего ждать от такого коллеги? Чуть не подрались… взрослые люди, хирурги… Срам!
Ишь, стоит, выспрашивает. Докуривал бы уже скорее да уходил бы.
При Завьялове разговаривать не хотелось. А тот и не думал уходить.
— А вы, значит, в Петроград? — Степан Григорьевич перевел взгляд на Субботина. — Эх, хороший город! Когда-то доводилось частенько бывать… Да-а-с, частенько… А вы там где жили?
— Да мы, в общем, в пригороде… — молодой человек явно замялся… и снова закашлялся.
— Вижу, с непривычки? — гаденько улыбнулся Завьялов. — Понимаю. Поди, «Герцеговину Флор» раньше курили? Портсигар какой красивый у вас. Вижу, серебро… Фамильный?
— Трофейный, — Аристотель покусал губы.
Нынче он сильно изменился: исхудал, повзрослел, и вообще, сделался солиднее. Даже отпустил куцые рыжеватые усики. И держался так… как человек уже много чего повидавший. Сразу было видно — фронтовик, и не штабной — окопный. Таких людей доктор различать уже научился. К тому же ещё и видавшая виды шинель с погонам младшего унтер-офицера. Дослужился уже… Быстро! В окопах нашивки зря не дают…
— Ну, пожалуй, пойду… Секретничайте дальше!
Приоткрыв дверь тамбура, Завьялов выбросив окурок и, уже уходя, вдруг обернулся:
— Забыл спросить… А мы вас прямо до Петрограда доставим? Так сказать, в родные пенаты?
— Нет, — Субботин нервно дернул шеей. — Думаю, меня встретят раньше. И уже очень скоро, да.
— Ну, слава Богу, — погладив лысину, скривился не в меру любопытный хирург. — Значит, на Москву повернем. А то у нас, знаете, раненые…
Махнув рукой, Завьялов окатил коллегу недобрым взглядом и скрылся в вагоне.
— Ну, наконец-то, ушёл! — перевел дух Иван Палыч.
Только он так сказал, как в тамбур вошла Женечка. Поздоровалась.
— И вам не хворать, Евгения Марковна!
Сестричка чуть задержалась, и видно, хотела что-то спросить, или вообще — поболтать с новым человеком, но, наткнувшись на холодный глаза доктора, поспешно покинула тамбур.
— Вот ведь! Не дадут поговорить, — Иван Палыч пристально посмотрел на Субботина.
— Как Зарное? — вдруг спросил тот. — Вы давно оттуда?
— Да больше месяца уже… А кажется — годы прошли!
Юноша согласно кивнул:
— На фронте — оно так… Значит, забрали? Сейчас, говорят, всех берут — особенно врачей. Нехватка.
За окном проносился унылый заснеженный лес. Мерно стучали колеса.
— А в Зарном всё, как обычно, — чуть помолчав, протянул доктор. — Но, есть и недобрая весть. Отца твоего арестовали. Вместе с Сильвестром.
— Арестовали? — Аристотель невольно дернулся. — Ну, этим и должно было когда-нибудь кончиться. Тем более, в компании с Сильвестром. Эх… хорошо, мать успел отправить. Не так давно письмецо от нее получил! А отца… Отца, честно говоря, жаль.
— Жаль? — не сдержавшись, переспросил доктор.
— Не глупый же человек… был. Всё водка да морфин… чванство это дурацкое… Эх… Если бы не это все, глядишь по другому все бы было.
Махнув рукой, унтер выбросил недокуренную папиросу и усмехнулся:
— Угадал ваш коллега. Не привык я к таким… У нас, знаете, в окопах махра. Ох, Иван Палыч… не ожидал что вы — здесь! Это как же вас… Единственный же доктор! А кто же теперь в Зарном, в больнице? Нового, получается прислали?
— Да нет, — вдруг улыбнулся хирург. — Аглая пока справляется.
— Аглая⁈ — рыжеватые брови парня удивленно поползли на лоб. — Эта та девчонка-то? Она ж неграмотная! В школу не ходила — точно.
— Ничего, Аристотель Егорович. Выучилась! Ты, я смотрю, тоже не в рядовых ходишь?
— А, вы про погоны… Это под Виндавой. Тяжелый был бой… Наши из окружения выходили… Мы прикрывали… — вздохнув, Субботин вновь вытащил портсигар. — А вообще, война — мерзкая штука.
Вот с этим доктор был полностью согласен, правда, вслух ничего не сказал.
— Иван Палыч! — покрутив папиросу в руках, парень поднял глаза. — Вижу, вы в догадках теряетесь? Но, поймите, не всё я могу рассказать.
— Да я понимаю, что просто так, за кем ни попадя, целый состав не отправят, — покивал доктор. — И лишнего, как ты заметил, не выспрашиваю.
— Но, кое о чём всё же намекну…
Убрав папиросу обратно в портсигар, Субботин покусал губы и мечтательно посмотрел в окно, на пробегавшие мимо ели:
— Может быть, вы потом и в Зарном расскажете… когда вернётесь. Я же… Я даже не знаю — в окопах долго не живут. Ах, Иван Палыч, верно, это судьба, что мы с вами встретились! Хоть какая-то память обо мне останется… надеюсь, что добрая… Вы про братания слышали?
— Ну-у, вообще, да, — доктор отрывисто кивнул. — Раненые рассказывали. Это когда наши с немцами… ну, в гости друг к другу ходят, что ли. Вместо того, чтоб стрелять.
— Именно так, — скупо улыбнулся унтер. — Вот и у нас бывало… Начальство, конечно, с этим боролось… Кое-кого расстреляли даже! Да вот только потом тех, кто отдал приказ… и самих убитыми нашли. Фронт — дело такое! Потому, братались и дальше… И вот как-то подошёл ко мне один наш поручик… из фронтовой разведки. Хороший парень, от пуль не прятался… Не просто так подошёл, с приказом… даже, скорей — с просьбой…