Аристотель же тут же поднялся на ноги, застегнул на все крючки шинель и, надев шапку с кокардой, отдал честь. Козырнув, офицеры разом повернулись и направились к выходу из вагона. Пожав руки доктору и коменданту, Субботин зашагал следом. При этом никто не сказал ни слова.
— Смотрите, смотрите! — первой к окну бросилась Женечка, а за ней и все остальные.
Поезд стоял в чистом поле, за которым синел смешанный лес. Межу лесом и железнодорожными путями виднелась накатанная дорога, подходящая почти к самым рельсам. На дороге стояло два автомобиля — шикарный лимузин с чёрным лаковым кузовом и броневик с пулеметной башней.
— «Руссо-Балт» — Эс — двадцать четыре — сорок, — в полголоса прокомментировал Сидоренко. — Мотор — сорок лошадиных сил!
В сопровождении офицеров Аристотель Субботин подошел к лимузину. Капитан открыл дверь. В салоне кто-то сидел, дожидался. Шикарные усы, очки с модной металлической оправе. Сверкнул золотом генеральский погон.
— Сам Рузский! — узнав, ахнул комендант. — Николай Владимирович Рузский… Генерал, командующий Северным фронтом. Ничего себе — родственничек!
Генерал сделал приглашающий жест. Субботин спокойно уселся рядом. Хлопнула дверь, заурчал двигатель. Обе машины быстро скрылись из виду.
Глава 12
Москва встретила санитарный состав шумом и суетою. На пощади, перед Виндавским вокзалом уже дожидались большие санитарные автомобили. Иван Палыч даже бы сказал — автобусы.
Раненых оформляли полдня. Медицинские карточки, вещевые аттестаты — всё требовало тщательности и не терпело спешки. Иван Палыч извёл три пузырька чернил, и его чёртов коллега Завьялов — ничуть не меньше. Начмед Глушаков носился по всему составу, выбегал на перрон, ругался, снова забегал в штабной вагон. Что-то там не сходилось по описи, то ли полотенца, то ли матрасы, и придирчивый тыловой чиновник, узколицый, плешивый, с венчиком седоватых волос, нехорошо щурился и ничего подписывать не хотел… Особенное недоверие его вызвала «Справка о захоронении санитара Михаила Бублика»…
Лишь только ближе к вечеру все раненые, наконец, были устроены по госпиталям. Последними забрали самых лёгких, уже выздоравливающих. В том числе и юную мамочку Марину. Ох, как та была благодарна! Впрочем, не только она… Юная девочка Александра, дочь Марины, оказалась звонкой и спать солдатам не давала.
— Спасибо вам, Иван Палыч! — прощаясь, раненый санитар Константин Бердников едва не пустил слезу. — За ногу спасибо… и вообще, за всё. Бог даст, свидимся. Я обязательно в наш поезд попрошусь!
— Выздоравливая, Костя, — улыбнулся доктор. — Если обратно к нам — будем рады… Санитары нужны!
Да, с санитарами образовалась проблема. Из пяти положенных по штату санитаров в поезде осталось трое, нужно было срочно искать замену, иначе весь груз мужских забот упал бы на хрупкие плечи сестёр милосердия.
— Поеду к тыловикам, что ж, — выходя из вагона, Глушаков устало вздохнул и вытащил папироску. — Бумаги все привезу, объясню… Может, кого и выбью.
— Может — с вами? — предложил Иван Палыч. — Чем смогу — помогу.
Закуривая, начмед неожиданно рассмеялся:
— Да чем ты там поможешь-то, Ваня? Там же это, сам знаешь — бюрократизмус! Так что в этот вечер советую отдохнуть. Но… не шибко! А то, знаешь, бывали кое с кем случаи… В театр с сестричками сходи или в синематограф, тут рядом, на Мещанской, есть. А на Сухаревке да на Сретенке — театрики… Ой, Иван Палыч, ты в Москве-то бывал?
— Да так…
— Ну, тогда у извозчиков спросишь! Да и сестрички знают… — выпустив дым, Трофим Васильевич подмигнуло доктору своим единственным глазом. — Это, Иван, у вас единственный вечер. Завтра — суматоха до самой ночи. Прибрать поезд, да всё получить: медикаменты, перевязочные, лекарства… Ещё ревизия пожалует! Ох, даст Бог, с салицилкой не разберётся… Так что сходи, сам проветрись, да женский состав поразвлекай — дамам, знаешь, иногда нужно в свет выбираться.
Доктор всё же решил воспользоваться светом начальства, и, успев отправить письма, вышел с вокзала не один, а в компании трёх сестричек, в числе коих, разумеется, была и Женечка… Евгения Марковна. Самая молодая. Две другие сестры выглядели куда как старше: худущая, лет тридцать пяти, Пелагея Демидовна, и юркая кругленькая Серафима Петровна, той было за сорок.
На площади у здания Виндавского вокзала толпились извозчики и таксомоторы. Углядев клиентов, многие тот час же подкатили ближе:
— Поехали барин! До Красной площади — всего за три рубля!
— Барышни, вам куда надобно? Домчим вмиг.
— Никуда нам пока что не надобно, — отозвалась за всех Женя. — Мы вообще хотим погулять…
— Так вам на бульвары надо, в парки… Мы отвезем!
Едва отвязались. Больно уж был навязчивый сервис.
— Я тут, знаю, синема поблизости есть, — Евгения с улыбкой глянула на коллег. — Ну, помните, ходили?
— Так и пойдём! — охотно согласились сестрички. — Иван Палыч, вы ж с нами?
Ну, а куда е ещё-то? В Зарное всё одно не успеть, а в самой Москве доктор никого не знал. Эх, если б Петроград — вот там, да. Там знакомых много…
«Синематограф 'Варшавский шик» — так именовалось культурное заведение, располагавшееся не так и далеко от вокзала. Как раз сейчас давали одну за другой две фильмЫ — отечественную «Умирающий лебедь» и американскую «Бродяга-Музыкант» с Чарли Чаплиным.
— Пойдёмте на «Бродягу»! — сразу же предложил молодой человек. — Хоть посмеемся.
— А «Умирающий лебедь» — чудо, как хороша! — неожиданно возразила Серафима Петровна. — Такая вся волнительная. И там — Вера Коралли…
Женечка улыбнулась:
— Не спорьте! Пойдём сразу на обе. Они ж одна за другой!
Сеанс «Умирающего лебедя» Иван Палыч позорно проспал. Хорошо, ещё не храпел… наверное. А, может, и храпел, да тактичная Евгения Марковна ничего не сказала. Хотя, могла бы, наверное, и разбудить.
В перерыве заглянули в буфет, заказали сельтерской с пирожными. Выбирали самое дешёвое — жалованье-то ещё не заплатили. Женщины обсуждали фильмУ… Иван тоже, как мог, поддерживал беседу:
— Интересное какое название — «Варшавский шик». К чему б такое?
— Так владелец — поляк, — вдруг обернулся сидевший за соседним столиком юноша. Рыжеватые волосы, бритое, как у актёра, лицо, впрочем, довольно приятное. Одет небогато — студенческая тужурка, помятые штучные брюки. Модный бордовый галстук заколот дешевой булавкой.
— Я и сам поляк… Из Белостока.
Звали парня Яцеком, а фамилию Иван Палыч не расслышал… Вообще, приятный и воспитанный молодой человек. Явно — студент.
— Санитарный поезд? — узнав, кто такие его новые знакомые, неподдельно восхитился юноша. — Это как? И куда же он едет? На запад… К Риге! Уже завтра! Ого… А пассажиров… Нет? Не берёте? Жа-аль… Как-как, говорите? Имени императрицы Александры Фёдоровны? Ага-а… Знаете, мой любимый актёр, Саша Вертинский, тоже был санитаром! И как раз на санитарном же поезде. Его потом ранили… и даже наградили… Как! Вы не знаете, кто такой Вертинский? Ну, такой… в костюме Пьеро! Ну песня же — «Кокаинетка»!
Что вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы!
— с чувством продекламировал новый знакомец.
— Ну, афиши ещё по всему городу… Неужели, не видали? Ах, да, вы ж всё время в пути. Тогда я вам советую сходить на выступление! Знаете, где театр миниатюр господина Арцыбушева?
А ведь заинтриговал! Сестрички, словно охотничьи собаки, тут же встали в стойку. Ну, интеллигентные же женщины — не чужды современному искусству.
Что ж, после Чаплина поймали извозчика…
«Поэзо-вечеръ Игоря Северянина» — кричала афиша со стены. Рядом висела другая: «Печальныя песенки А. Н. Вертинскаго»…
Песенки действительно были печальные. Как и сам артист. Он появился, возник, словно бы ниоткуда, в мертвенном свете лилово-лунной рампы. Худой неврастеник в костюме Пьеро, с выбеленным гримом лицом… Посланник иного мира…
Встал… вытянул руки… запел, грассируя и растягивая слова…
Где вы теперь, кто вам цАлует пальцы?
Куда умчал ваш китайчонок Ли?
Иван вдруг поймал себя на мысли, что песенку эту он хорошо знает… по крайней мере — первый куплет… Где-то уже ее слышал… где?
Ну да! Так ведь…
— Вы, может быть, ещё любили португальца…
— Ого, Иван Палыч! Вы подпеваете? — восхищенно прошептала Женечка. — Знаете эту песню? Откуда?
— Классику надо смотреть! «Место встречи изменить» нельзя называется…
— «Место встречи…» Не, я такой фильмЫ не видела…
На сцене еще стояло два баула. Один — черный, другой — белый. Зачем — непонятно, но, служитель их периодически переставлял. Наверное, для антуража!
— Посвящается Вег-ре Холодной. Г-русской актг-риссе…
— Ах, где же вы, мой маленький кг-реольчик…
После концерта вся компания вышла потрясённой.
— Ах, надо же — так! — покачала головой Серафима Петровна. — Вот ведь и голоса-то никакого нет… А как берёт за душу! Особенно — «Креольчик»… Ах, Вера Холодная, ах…
— А костюм какой? — Пелагея Демидовна сняла песне. — И баулы эти… Хорошие баулы, крепкие — у меня папенька кожевенник, я разбираюсь. Чёрный и белый! Акмеизм!
— Символизм, Пелагея Демидовна! — поправив, Женечка тут же сбилась. — Или этот… футуризм. Ой! В следующий раз на Маяковского надо.
— И на Блока! — улыбнулась Серафима Петровна.
— И на Блока! — хором повторили все.
— А мы, между прочим, вчера на «Пиковую даму» ходили! Гм… кое с кем, — не удержавшись, похвастался на следующий день администратор Ефим Арнольдович.
Иван Палыч улыбнулся:
— А мы — на Вертинского!
— А кто это?
— О-о!
Комендант поезда Сидоренко вчера вечером встречался с бывшими однополчанами и нынче выглядел помято.
Ждали начмеда, и тот не преминул появиться, правда, не точно к восьми, как было назначено.
Отдав распоряжения, Трофим Васильевич устало потянулся к графину… увы, пустому — выхлебал Сидоренко.