Идею все поддержали охотно. Что и говорить, время пока что имелось — раненых было не так и много. Вообще-то, в местных госпиталях их придерживали до обратного хода поезда — на Москву, однако же, госпитали-то располагались далеко не везде, не везде и больнички-то были, а раненых с фронта старались эвакуировать с любой оказией.
Послышался протяжный гудок. Засвистели пары, заскрежетали колеса. Состав плавно затормозил у низенькой платформы приснопамятной станции Шаховская. Той самой, где не так давно сбежал Иваньков… убив при этом ребёнка! Ну, да теперь на том свете воздастся… Жаль, конечно, что не судили да на расстрел! Впрочем, Иваньков поплатился за свое злодейство. Гореть теперь ему в аду.
Шаховская… Станция четвёртого класса. Низкая платформа, деревянный вокзал, выкрашенный в зеленовато-серый цвет с оливковыми фасками — официальные цвета Московско-Виндавской железной дороги. Правда, кое-где станционные сооружения давно повыцвели и, покрашенные как и чем придётся, давно потеряли «фирменную» цветовую гамму. Что и понятно — война. Не до красивостей.
— Ладно! Я побежал!
Накинув шинель, Арбатов махнул двум своим жандармам. Оба, кстати, ничуть не пострадали при недавнем налёте, хотя отбивались достойно. Одному пробило пулей околыш, второго не зацепило вообще.
Было ранее утро. Ещё не рассвело. Вчерашний морозец спал, сыпал мелкий легкий снежок. На платформе, поскрипывая, покачивались на ветру фонари. Спрыгнув, полицейские быстро зашагали к вокзалу.
— Интересно, есть ли там сейчас телеграфист? — хмыкнув, негромко промолвил Иван Палыч. — Сильно в том сомневаюсь.
Сидоренко повёл плечом:
— Ну, дежурный-то по станции должен быть! Он ведь и сбегает разбудить телеграфиста. Посёлок-то маленький — все рядом живут.
И впрямь, видно было, как окна вокзальчика озарились жёлтым дрожащим светом. Внутри замаячили тени… Кто-то в железнодорожной форме суетливо выскочил из дверей. Побежал. За ним вышли сыскные. Закурили.
— О! Что я говорил? — рассмеялся Александр Николаевич. — Точно за телеграфистом побежали. Пока разбудят… пока придёт… Ну, минут пять у нас есть, по крайней мере… Успеем спокойно покурить… Господа! Трофим Василич! Степан Григорьевич! Вы со мной?
— Да-да, пожалуй!
Курильщики спешно выскочили из вагона. Задымили не хуже того паровоза — основного в Российской Империи. Доктор с ними не пошёл — просто сидел да смотрел в окно. Думал. О том, дошли ли уже письма до Зарного. Верно, Аннушка уже получила, прочла… И успела уже написать ответ… Или не успела ещё… Ну, так успеет!
«А хорошо бы было — дня через три-четыре прибудем в Москву, а там, на почте — до востребования…»
За окном послышались голоса. Грубые, мужские… И — тоненький, просящий — женский… Точнее — детский!
Сквозь приоткрытую дверь тамбура долетали слова.
— Ну, пожалуйста, дяденьки! Ну, что вам стоит? Лёшку убили… что теперь? А у меня во Ржеве тетка… Военные составы не берут… Пассажирские нынче Бог знает как ходят…
— Не положено!
— Понимаю, что не положено… Ну, дяденьки!
Ага! Арбатов с жандармами скрылись на вокзале. Теперь уже скоро поедем!
— Ну, пожа-алуйста! Христом-Богом прошу.
— Сказано, не положено!
Вот жандармы вышли. За ним — сыщик…
Парнишка бросился к нему, схватил за руку.
Принося с собой утреннюю промозглую сырость, все поднялись в вагон. В том числе — и мальчишка! Лет четырнадцати. Щупленький. Со светлой, падающей на глаза, чёлкой.
Тот самый гаврош, который… — узнал Иван Палыч. — Тогда, на станции… Его младшего сотоварища убил Иваньков при побеге… А парни, между прочим, тогда помогли полиции…
Арбатов обрадовал с порога:
— В Великих Луках передадим груз! Не так и далеко осталось. Там и мы вас покинем.
— Понятно, — искоса посматривая на гавроша, протянул Иван Палыч.
— С нами поедет до Ржева, — кинув на пацана, пояснил начмед. — С разрешения господ полицейских.
— Ну-у… кашу ему на завтрак всяко найдём! — рассмеялся доктор. — Тебя как звать-то, парень?
— Михаил… Миша…
— Ну, Михаил-Миша… раздевайся, грейся… В шахматы играешь?
— Ага!
Паровоз уже дал гудок, когда со станции выскочил какой-то парень в накинутой наспех шинели.
— Гляди-ко — телеграфист! — углядел в окно комендант. — Видать, забыл что-то…
— Телеграфист?
Арбатов быстро выбежал в тамбур.
Паровоз дал ещё один гудок. Состав медленно отошел от платформы.
— Чаттануга — чух-чух! — подмигнув Мишке, напел известный джазовый стандарт Иван Палыч.
Вернувшись, сыщик довольно улыбнулся:
— Груз возьмут ещё раньше! На Ржеве-Балтийском. Вот, только что телеграфировали… Хорошо, не успели отъехать…
— Ну, вот… Мамка моя померла от тифа, — передвигая шахматные фигурки, вполголоса рассказывал Мишка. — Сестёр тетка забрала, а я к ней не пошёл — уж больно злая да нудная. Папка — на фронте. Верно, может, и жив. А меня соседи хотели в богадельню, да я убежал. Встретил вот, Лёху… так и того… — парнишка всхлипнул. — Теперь вот, к тётке, во Ржев. Сестёр навещу… да и сам, может, до лета останусь. Не прогонит ведь, всё же — тётка… У неё там яблоневый сад!
— Яблоки, это хорошо! — потёр ладони начмед. — Шах тебе, Мишка!
— Не беда! А я — вот так!
— А вот мы ферзём!
— Точно?
— Ну да!
— Тогда мат вам, господин хороший!
Гаврош неожиданно счастливо рассмеялся, и Глушаков обиженно засопел:
— Ты где так играть научился?
— В реальном! У нас батюшка, отец Гермоген, «Закон Божий» вёл… Шахматист заядлый!
— Надо же — батюшка! — Женечка сама в шахматы не играла, но, посмотреть, как играют другие, любила. И всегда болела за Ивана Палыча…
— Евгения Марковна, как там Мария Кирилловна? — всё же поинтересовался доктор.
— В перевязочный пошла, — сестра милосердия улыбнулась. — На Ефима нашего Арнольдыча глянуть. Попить ему понесла. В кухонном компот из сушёных яблок сварили! Вот ведь… такая строгая женщина… и такая душа!
Отношения свои княгиня Шахматова и Ефим Арнольдович по-прежнему не выпячивали, скрывали, насколько было возможно. Ну, кто знал — те знали, и языками не трепали. Вот и Иван Палыч, устыдясь своего вопроса тот час же перевел разговор на другую тему:
— А вот, как приедем в Москву, вы бы, Евгения Марковна куда б хотели? Снова на Вертинского?
— С вами? Да хоть куда! Ой… — Женечка вовремя спохватилась, пушистые ресницы её трепетно вздрогнули, небольшая грудь колыхнулась под платьем. — Ну… я бы, верно, на поэзо-вечер сходила! К Игорю Северянину. Помните афишу? Или вот, на Блока… да-да, вот бы на Блока!
— На Блока… Ночь, улица, фонарь, аптека?
— Бессмысленный и тусклый свет… — тут же подхватила девушка. — Но, мне больше другое нравится — Бушует снежная весна, я отвожу глаза от книги… Миша! А ты стихи любишь? Шахматы вот, я вижу, да. А стихи?
— Ну-у… — обыграв Иван Палыча и начмеда, гаврош принялся за Сидоренко.
Все остальные с интересом смотрели.
— Я Майн Рида люблю! И про сыщиков. Про Ната Пинкертона, про Шерлока Холмса!
— О как! Про сыщиков. Наш человек! — поглаживая раненое плечо, восхитился Арбатов.
Мальчишка порозовел от похвалы и даже «зевнул» пешку:
— У меня, между прочим, на лица память очень хорошая… А позапрошлым летом мы с ребятами в дедуктивном методе практиковались!
— В дедуктивном методе? — ахнул Иван Палыч. — Иди ты!
— Да вот, ей-богу! — Мишка легко съел Сидоренского коня и продолжил. — На старшем воспитателе тренировались. Такой был вредный! Так мы…
— Завтрак! Господа, прошу всех на завтрак! — войдя, позвал Харлампиев, санитар.
В Ржев-Балтийский прибыли уже ближе к обеду. Снег перестал, и в небе показалось тускло-желтое зимнее солнце. Хорошо, хоть такое — надоели уже снега да метели! За окнами медленно проплывала платформа. А вот уже показалось и здание вокзала. Паровоз дал протяжный гудок.
Как обычно, санитарный поезд загнали на третий путь, самый дальний от платформы. Пыхтя, подкатил какой-то воинский эшелон и вообще загородил всё.
— Ну вот, — потуже подпоясывая армячок, гаврош-шахматист шмыгнул носом и потянулся за шапкой. — Спасибочки вам за всё, господа!
Иван Палыч нагнал его в тамбуре:
— Слышь, Мишка… Ты б не торопился! У нас обед скоро… супчика бы горячего похлебал. Хоть и пустоватый супчик, а всё-таки. Пока ещё доберешься до своей тётки…
— Супчик? — мальчишка заулыбался. — Да я бы не прочь… Спасибо вам, Иван Палыч! Добрый вы человек, так бы и всякий!
— Да это не я, — отмахнулся доктор. — Это Евгения Марковна посоветовала. Говорит, от миски-то супа не обеднеем. Ты вот что… Ты в жилом пока посиди, пойдём. В штабном нельзя сейчас… лишним…
Лишними в штабном вагоне нынче оказались все, кроме коменданта, начмеда и полицейских. Ждали комиссию для приёма ценностей.
— Верно, они, — подойдя к месту Ивана Палыча, Женечка посмотрела в окно.
Доктор тоже глянул, увидев четырех человек в длинных шинелях с офицерскими шашками и воинских барашковых шапках-папахах. Сверкнули на солнце погоны и кокарды с золотыми имперскими орлами.
Верно, они и есть — комиссия, — подумал Иван Палыч. Странно только, что не от вокзал идут, а откуда-то из-за путей, что ли… Так и невозможно сейчас от вокзала — воинский эшелон все перекрыл!
Четверо. Один — толстый, с одутловатым лицом и погонами майора — два просвета — две звездочки. Видимо — старший. За ним сразу длинный, сутулый… пустой с одним просветом погон — капитан или ротмистр. Лицо какое-то… желтовато-серое… Поджелудочная? Печень? Впрочем, чему удивляться?
Позади шли нижние чины, ефрейтор и младший унтер-офицер. Видать, для охраны.
Хлопнула дверь. В вагоне показался озабоченный комендант:
— О! А ты, Михайла, чего к тётке-то не ушёл?
Женечка улыбнулась, ответив за парня:
— Так пусть пообедает!
— А… ну да, пусть… А я, собственно, за тобой, Иван Палыч! Пошли… Если что — понятым тебя запишем. А то мне, понимаешь, нельзя, жандармом — тоже. Вот вы с Трофимом Васильичем и будете.