— Конечно, Трофим Васильевич, — кивнула та.
— Ну вот и хорошо. Тогда приступим!
И закипела работа.
Шахматова с Пелагеей Демидовной и Серафимой Петровной отправились в перевязочный вагон разбирать хаос. Глушаков и Сидоренко пошли в штабной, пострадавший больше всего. Иван Павлович и Сверчок принялись разгребать мусор и щепки в третьем лазаретном, который тоже попал под удар. Туда же под предлогом помощи подошла и Евгения.
— Иван Палыч, в перевязочном управились, помогу здесь, — тихо сказала она. — К тому же там Шахматова с Ефимом Арнольдовичем… убираются, я решила им не мешать.
Иван Палыч вздохнул с упреком, но ничего не сказал.
Мели мусор, убирали крупные щепки, кое-где и ремонт делали — несколько пуль прошили ножки кроватей и пришлось колотить их и выправлять молотками. Несколько коек пришлось отодвигать, чтобы убрать за ними труху.
— Тяжёлые, черти, как сундуки, — проворчал Сверчок. — Женя, мети скорее! Сил держать эти проклятущие кровати нет!
— Так не держи, поставь вон туда! — проворчала девушка, ловко управляясь с веником.
— Туда нельзя — там уже чисто!
— Если это по твоему чистота, то тут и убираться уже не нужно!
— Не нужно, — кивнул Сверчок, покраснев от натуги. — Смести веничком только — и будет!
— Ты же санитар! — проворчала Женя. — Должен же понимать нормы гигиены.
— Мне от этой гигиены в суп мяса дополнительного не добавляют!
— Ты радуйся, что вообще хотя бы ешь мясо, — с упреком ответила Женя. — Две банки тушенки немецкой сожрал — еще и смеет ворчать на еду!
— Да какое это мясо? — фыркнул тот, стыдливо опустив глаза. — Не мясо, а жилы одни! Ей-богу, не вру! От того меня и скрутило! Я вообще мясо не люблю, а вот рыбу! Иван Павлович, вы рыбу любите?
— Не очень.
— Это потому что не пробовали хорошо приготовленную. Вот, к примеру, караси жаренные. В одно лето довелось мне таких карасей жаренных едать, м-м-м! Тетка родная у Валерки, — это знакомый мой один, тоже курсы проходил санитаров, — так вот тетка у него их жарила — язык проглотишь! Нажарит в маслице, на сковородке такой большой чугунной до золотистого цвета. И на тарелку. А в сковороду — лука кольцами. Да кусок масла сливочного. И до мягкости. А потом сметаны три ложки больших туды. И обратно карасей в подливку эту. И томит на самом медленно огне. А потом, когда они чуть размягчаться, зеленого луку и укропу сверху, да побольше! И на стол пока горячие! С хлебом деревенским…
— Сверчок! — взмолилась Женя. — Прекрати! Есть же охота.
— Да я же просто, на примере. Ты долго еще будешь мести там? Держать уже устал. Я эту койку… ох, сейчас уроню!
— Да ставь уже! Хотя, постой! Отодвинь!
— Ты издеваешься⁈
— Не кричи! — отмахнулась Женя, разглядывая стену. Одна из деревянных панелей обшивки отошла, обнажив щель. — Иван Палыч, глядите! — шепнула она, указывая на стену.
Доктор и Сверчок оттащили кровать в сторону, подошли.
— Что там? Мыши? — спросил санитар.
— Нет, не мыши.
Женя осторожно заглянула в щель, вытащила пожелтевший конверт. — Письмо лежит… «Рядовому Фёдору Травину».
— А от кого? — спросил Иван Павлович.
Женя перевернула конверт.
— «От Ольги Ковалёвой».
— Фёдор Травин… Солдат, верно, раненый был, — пробормотал Иван Палыч. — Как оно тут оказалось? Почему не дошло? Может, случайно завалилось?
— Под обшивку? — хмыкнул Сверчок. — Такие письмо берегут дороже денег, у сердца хранят. Не завалилось. Специально спрятали. Оно вон и не распечатано даже.
— Не успел что ли прочитать? — задумчиво спросила Женя.
— Его нужно на почту снести, — сказал Иван Павлович и протянул руку за письмом.
Но Сверчок опередил — выхватил конверт первым.
— Иван Павлович, давайте прочтём, раз оно тут! Может, важное! — воскликнул он, уже надрывая бумагу.
— Сверчок, не смей! Это же чужое!
Но санитар, не слушая, вскрыл конверт и развернул лист.
— Так нельзя! — возмутилась Женя. Но тут же спросила: — А впрочем, интересно, что там?
— «Милый мой Фёдор», — начал Сверчок.
— Ты что, будешь читать чужое письмо? — нахмурился доктор.
— Ну уж раз начал, — сказала Женя, закатив глаза. — Любовное письмо! Страсть как интересно! И романтично!
— «Пишу тебе из деревни, сердце рвётся от тоски. Каждый день молюсь, чтоб ты вернулся живым. Помнишь, как мы гуляли у реки, ты говорил про свадьбу после войны? Я верю, ты сдержишь слово. В селе холодно, берегу дрова. Угля мало. Греюсь в твоей старой шинели, она пахнет тобой. Выздоравливай, родной, ты же сильный, мой Фёдор. Мне сказали, что тебя ранило. Сказали, что ты в санитарном поезде, едешь в госпиталь. В санитарном поезде тебя вылечат, я знаю. Напиши, как только сможешь. Жду тебя, всегда твоя, Ольга Ковалёва. 10 октября 1916, с. Липовка»
Сверчок замолчал, его лицо покраснело. Женя, прижав руку к груди, выдохнула:
— Боже, как романтично… Она ждет его… Свадьба намечается!
Иван Палыч, нахмурившись, забрал письмо.
— Постой… — задумался Сверчок. — Травин? Фамилия знакомая. Так я же помню его! Точно, был у нас такой! — Его глаза загорелись. — Хороший такой парень, кудрявый. Хвалил меня, как я пою, говорил, звонко я исполняю, как соловей. Даже шутил, что с девушкой своей, Ольгой, сходил бы на мой концерт, если б я пел на сцене. Польстил, чертяка! — Он улыбнулся, но тут же осёкся.
— И что с ним стало?
— В лазарет его привезли, помню, ночью, как раз в мою смену, — наморщив лоб, стал вспоминать санитар. — Ранение в грудь у него было, тяжёлое. В бою каком-то получил. — Его голос стал тяжелее. — Сразу на операцию повезли. Вытащили пулю. Вроде все нормально было, потом дня два где-то лежал, я ходил к нему. Он тоже детдомовский, на этом нашли общий язык. Разговаривали много с ним. Интересный он был. Потом хуже ему стало вдруг резко. Вроде внутреннее кровотечение открылось. Еще одну операцию назначили ему. Не выжил. Умер на операционном столе.
Женя ахнула, её глаза наполнились слезами.
— Как же так…
— Такое бывает, — задумчиво вздохнул Иван Павлович. Внутреннее кровотечение после операции может возникать по нескольким основным причинам. Тут тебе и повреждение сосуда, когда хирург может случайно повредить сосуд, и недостаточная перевязка и лигатура, нагрузка, нарушения свертываемости крови. В обычное то время риск большой, а в военное, да еще и в санитарном поезде… От хирурга конечно многое зависит.
— А кто его оперировал не помнишь? — спросил Иван Павлович.
— Как не помнить? Конечно помню! Наш Завьялов и оперировал, — ответил Сверчок.
— Что же теперь делать с письмом? — осторожно спросила Женя.
— Что с ним делать? Отправить обратно Ольге, — ответил Иван Павлович. — Вернуть положено.
— Если Травин погиб, это её убьёт! — воскликнула Женя.
— А куда же тогда? Обратно в стену спрятать?
Медсестра, глотая слёзы, прошептала:
— Да, наверное, вы правы. Надо отправить. Она должна знать.
Сверчок кивнул:
— Верно, Иван Павлович говорите, — кивнул Сверчок. — Адрес есть на конверте, село Липовка. Найдём и отправим.
— Но это потом, — ответил доктор. — Сейчас продолжаем уборку!
— Будь она неладна! — проворчал санитар, но послушно взялся за веник.
Третий лазаретный (а вместе с ними и второй, и первый) Иван Павлович, Сверчок и Женя привели в порядок под самый вечер. Устали сильно, но всех грело одно ожидаемое дело — сходить на почту и отправить письмо адресату.
Глушаков обошёл состав, кивнул:
— Молодцы, господа. За день управились! Я думал — дольше будет. По такому поводу час свободный, отдыхайте, но далеко не разбегайтесь. К ужину будьте в депо.
— Пойдём на почту, — тут же оживился Сверчок. — Да скорее! Пока не закрыли. Надо узнать про Липовку, адрес проверить.
— Верно, — кивнула Женя.
На станционной почте, за деревянной стойкой, сидел старик — почтальон с седыми бакенбардами и усами, желтыми от табачного дыма.
Иван Палыч кашлянул, привлекая внимание:
— Добрый вечер. Нам бы узнать, где село Липовка. Хотим письмо отправить.
— Липовка? — переспросил старик, подслеповато прищурившись. — Липовка-то недалеко будет, верст двадцать. А что за письмо?
Доктор протянул конверт.
Почтальон взял синим от чернил пальцами конверт, прочитал адрес, удивленно поднял брови:
— Ковалёва? Ольга? Да зачем туда писать, коли она здесь, в депо работает! Чинит ваш санитарный поезд, небось, прямо сейчас молотком стучит.
— Здесь? — хором воскликнули спутники.
— Ну да. Она сама то из Липовки, но ездит сюда. Так что удачно вы зашли.
— Работает в депо? Кем? — спросил Иван Павлович.
Старик пожал плечами:
— Слесарь она, помощница в ремонтной бригаде. Девка крепкая, с инструментами управляется, как мужик. Хотя по ней и не скажешь — красивая, что глаз не отвести! Работает день и ночь, говорят, от тоски спасается. — Он посмотрел на конверт. — Это письмо ей? От кого?
— От Федора Травина, — ответил Иван Павлович.
— Надо же! Жених ее! Так вы сами отнесите! Она так обрадуется! Каждый день ко мне заглядывает, все спрашивает — нет ли весточки? А тут вы.
Иван Павлович замялся — понимал, что вместе с письмом принесет еще одну весть, не радостную, горькую.
— Нужно отнести, — шепнула Женя, тоном, не терпящим возражений.
Доктор и сам это понимал.
— Хорошо. Отнесем.
Холодный ветер пробирал до костей. Трое шли по запасным путям, вдоль санитарного поезда, в сторону депо. Вдалеке лаяла собака.
Иван Палыч было хмурым. Евгения, кутаясь в платок, шагала рядом, её глаза, обычно живые, были теперь полны тревоги.
— Эх, не дело это, не дело… Как ей сказать? — все не умолкал Сверчок.
Депо раскинулось вокруг: приземистые кирпичные здания с закопчёнными стенами, ржавые рельсы, заваленные углём, деревянные сараи.
У путейца довольно быстро узнали где можно найти Ольгу. Над ее мастерской торчала жестяная труба, выпуская слабый дымок. Фонари, подвешенные на столбах, мигали, отбрасывая пятна света на груды досок и старых шпал.