Экипажей от вокзала в город хватало! Пара «лихачей» даже обогнали сани, за ними, пыхтя, промчался автомобиль. Лихо мчал — верст сорок час, не меньше!
Эх-х… Иван Палыч с ностальгией вспомни свой верный «Дукс»… и вдруг заметил показавшуюся позади пролетку, в коей, за извозчиком сидел парень в кепке и темном полупальто. Тот самый? В галифе ли — было не видно…
— Тпру-у! Приехали, господа! — осадил лошадь извозчик. — «Гран-Палас-синема»! Три с полтиной!
— Хо! — возмутилась Пелагея Демидовна. — Прям, как в Москве! Это ж чистый грабеж, любезный!
— Так, барыня… Овес нынче дорог! Война-с…
Сошлись на двух целковых, что тоже было недешево, но, все-таки, не три пятьдесят.
Помогая сестричкам выбраться из саней, доктор наскоро осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, вслед за своим милым спутницами вошёл в помпезное здание местного кинотеатра.
В фойе было людно. В буфете торговали сушками и чаем.
— Те-омно-й тучей не-ебо накрыто… — проникновенно пела юная барышня под дребезжащий аккомпанемент старого фортепьяно.
Нынче давали «Танец смерти» — новую фильму с Иваном Мозжухиным, великолепную отлично снятую драму о сумасшедшем композиторе, убившем собственную жену и вдруг встретивший девушку, так на нее похожую.
Кто-то хрустел сушками. Кое-кто нервно курил. Сестрички, не стесняясь, рыдали.
Все же осторожничая, Иван Палыч вышел в фойе незадолго до окончания картины. За столиком в буфете, сидели юная певица, и ее аккомпаниатор — худой узкоплечий старик в диагоналевой паре времен еще Александра Третьего. Оба пили слабенький чай с сушками.
— Вы хорошо пели, — проходя к окну, улыбнулся доктор. — Спасибо.
Девушка улыбнулась. Худенькая, с тонкою шеей и большим — почти в пол-лица — глазами. Красивая… Если б не слишком уж бледное лицо. Недоедание? Анемия?
— Вам спасибо… Нет, вам, правда, понравилось?
— Ну да… — глянув в окно, молодой человек подошел к буфетной стойке и подозвал буфетчика, дюжего, с пошлыми усиками, молодца, коему самое место в окопах. А он вот почему-то здесь…
— Любезный, что там у вас есть покушать?
— Сушки-с! Чаёк, — тут же отозвался молодец. — Изволите-с?
— Изволю чего-нибудь посущественней! — Иван Палыч хмыкнул и вытащил портмоне. — Есть?
— Яичница с краковской. Пожарить?
— Давай. Две порции. Подашь вот им… — доктор кивнул на артистов.
— Сделаем. Будет стоить ровно один рубль.
Яичница с колбасой… Рубль! Одна-ако… Впрочем, чему удивляться? Война.
— Вот, любезнейший, получите…
Рассчитавшись, доктор вновь подошел к девушке и старику:
— Ищу здесь одного человека. Темное полупальто, галифе, кепка. Узкое такое лицо… Случайно, не видали? Не заходил?
— Нет, нет! — поспешно закивали артисты.
Пожалуй, даже как-то слишком поспешно.
— Прошу-с!
Буфетчик принес яичницу. Шипящую, с краковской колбасой.
Старик поднял глаза:
— Это что же — нам? Но мы не…
— Кушайте-с! Все оплачено…
Спрятав улыбку, доктор направился к выходу — встречать коллег.
— Постойте! — пообедав, окликнула барышня.
Оглянулась, понизила голос.
— Тот человек, про которого вы спрашивали… Он был здесь. И… это очень плохой человек.
— Спасибо, милая…
Сеанс кончился. Зрители повалили к выходу. Пошел и доктор, правда не спешил. Иван Палыч был готов ко всему.
И все же, даже не сообразил, откуда взялся тот, в галифе? С дерева, что ли, спрыгнул? Или выскочил из кустов?
Да откуда бы ни было.
Просто мелькнула тень! Стремительно, словно рысь.
Оп!
— Сумочка! — закричала Женечка. — Вон он, гад!
Не думая, доктор бросился в погоню. Парень в галифе и кепке, не выпуская сумочки из рук, на ходу обернулся и нырнул в подворотню.
В другое время Иван Палыч сломя голову бросился бы следом. Но, сейчас он был острожен. Остановился, достал револьвер, взвел курок.
Осторожно заглянул за угол.
Сверкающее лезвие ножа едва не воткнулось ему в горло!
Удар… Еще удар… и…
Доктор выстрелил, почти не целясь…
— Местный уголовник, кличка Лузгарь, — вернувшись из полицейского участка, уже вечером пояснял Арбатов. — Не то, чтоб солидный бандит… но и не шантрапа. Убить вполне способен. Так что, господин доктор, хорошо, что вы его, а не он — вас. А такое вполне могло бы случиться. Он вообще-то, по мелочи… А тут, ишь — к поезду присматривался. Небось, от варшавских пронюхал чего. Ну да ничего — завтра Велике Луки. Завтра сдадим!
— Да, это хорошо… — начмед Глушаков, вздохнув, покачал головою. — Ах, Иван, Иван… вечно с тобой… Ладно! Я тут циркуляр получил, по телеграфу… Велено командный состав ознакомить. В полной секретности! Это хорошо, конечно… Но… сижу вот, и думаю — кто у нас тут командный состав? Фельдшеров считать ли?
— Фельдшеров, полагаю, надо, — подкрутил усы комендант. — А вот сестер да санитаров — лишнее…
— Что ж, так и поступим, как Александр Николаич сказал. Так и поступим…
В секретном циркуляре, доведенном до сведения врачей и фельдшеров, говорилось об особо опасных преступниках. Давались их приметы, имена и клички.
— Репников Петр, матрос, анархист… Высокий брюнет, на левой руке татуировка — якорь… — вслух читал Трофим Васильевич. — Некто Иванов… Скорее всего — фамилия вымышлена. Лет тридцати, худощав, прихрамывает на правую ногу. Социалист-революционер… Еще один… На вид — лет сорок — пятьдесят, роста невысокого, крепкий. Шатен, может носить бороду и усы… Особая примета — на левом предплечье татуировка — русалка. Большевик. Установлена кличка — «товарищ Артем»…
— Иван Палыч! — несмотря на заперт, прорвалась в вагон взволнованная сестричка Женечка. — Там этому, новенькому… Гладилину худо! Жар, лихорадка… Мечется весь!
— Значит, осколок… Зовите санитаров — срочно в операционный вагон!
Ярко горели лампы. Лежащему на операционном столе Гладилину уже вкатили наркоз.
— Эх, Сергей Сергеич… Если б не ты… — доктор потеребил переносицу и, обернувшись, неожиданно кивнул санитарам и Женечке. — Ничего, провеемся. Чай, не впервой! Лишь бы выдержал организм… Ну, что стоите-то? Раздевайте его, живо.
Разрезав, санитары стащили с раненого рубашку.
— Так, теперь осторожно… повязку… Теперь…
Иван Палыч взял скальпель.
— Ага… Ага… есть! Вот он, осколок! Ага-а… Так! Тампон… Ага… еще… Зашивайте!
Вроде, кажется, быстро. Но два часа пролетело — вмиг!
— Ну, что ж… Руку, думаю, сохраним… Правая все же!
На левой же, здоровой руке… на предплечье… какой-то аляповатый рисунок, татуировка… Парусник… Но, такой… без изящества. Словно бы ребенок рисовал. Или… зарисовывал! Так бывает, когда одной татушкой забивают другую, надоевшую. Так, верно, и здесь? Ну да… так и есть! Вон, под килем — русалочий хвост… Русалка…
Русалка на левом предплечье?
Особая примета…
Черт… Русалка!
Неужели — «товарищ Артем»?
Глава 17
Закончив операцию, Иван Палыч вышел из вагона. Ночь была ледяной, темной и в ней вполне мог кто-то прятаться, но доктора это сейчас не заботило. Револьвер Сидоренко оттягивал пояс под шинелью и этого было вполне достаточно, чтобы не беспокоиться. Голов была занята совсем другим.
Было понятно, что Гладилин — это и есть тот самый преступник из секретного формуляра, с которым его ознакомили. Конечно, можно было бы предположить, что это чистая случайность, совпадение — и татуировка, внезапно сведенная непонятно для чего и описание внешности, приметы… Но Иван Павлович понимал, что таких случайностей не бывает. Это он. Товарищ Артем…
— Надо же… — хмыкнул доктор. — Зовут как меня…
И тут же прикусил язык. То было раньше, в другой жизни. Пора забыть об этом. Теперь другая жизнь.
Так что же делать с этим Гладилиным? Рассказать о нем Глушакову? Так жандармы вместе с Арбатовым его тут же и заберут. Прямо из лазарета, с койки. Да в тюрьму. Вроде бы так с теми и надо, кого в розыск объявляют.
«Но он же меня предупредил про Лузгаря, шкуру считай мне спас. А я его сдавать… как-то не хорошо, что ли»
А если нет? Если ничего никому не говорить?
Доктор сжал кулаки, глядя на тёмный силуэт поезда. То уже он сам преступником оказывается, покрывает другого получается. Вот ведь задачка.
— Иван Палыч, ты? — раздался с поезда знакомый голос.
— Я, — доктор обернулся. — Трофим Васильевич, я просто вышел воздухом подышать.
— Давай, заходи скорее, отходим уже, — Глушаков подал руку и доктор ловко заскочил внутрь.
Дали гудок, поезд дернулся, поехал.
— Устал поди с операций? — спросил Глушаков.
Доктор кивнул.
— Ну все, смена твоя закончена, иди отдыхать. Я Завьялову скажу, чтобы заходил на дежурство…
— Погоди, — сказал Иван Павлович, проходя вперед.
— Ты куда?
— В операционный. Проверить кое-чего нужно.
— Ну неугомонный! Завьялов проверит.
— Трофим Васильевич, я быстро!
— Ну ладно, иди. Но не долго — я должен следить, чтобы и врачи отдыхали. А то заснешь на операции — что я потом делать буду?
Иван Павлович прошел в операционный вагон. Завьялова еще не было, только сонная Женя ходила от кровати к кровати, проверяя состояние больных. Кто-то бойцов, увидев девушку, тихо окликнул ее.
— Воробьев, вы опять за свое? Если приставать будете, я вас живо… Клизму вам сделаю!
— Да я не приставать, так, поговорить, — слабо ответил тот. — Эх, Женя, будь бы силы, нарвал бы тебе цветов. Красивая ты, нравишься мне.
— Цветы? Зимой? — нахмурилась она.
— Для тебя — из-под снега достану! А ты замужем? Нет дружка? Ну чего молчишь? А хочешь… я тебе историю одну расскажу? А ты знаешь, сестричка… бывает поезд, что ходит по ночам? Только никто не знает — чей он и куда идёт.
— Про санитарный, что ли? — улыбнулась та.
— Призрачный. Говорят, он как наш, только совсем пустой. В нём ни кочегара, ни машиниста… Ни единого живого человека.