— Степан Григорьевич, доброго здравия! И вам всем, господа, не хворать.
Вот и сейчас, перед ужином, поручик заглянул в жилой вагон… хотя сие начмедом и не приветствовалось, а для нижних чинов было прямо запрещено. Впрочем, на завязавшуюся дружбу Заявьлова с пациентом Трофим Васильевич смотрел не то, чтобы сквозь пальцы, но, даже и с некоторым одобрением. Все же Степан Григорьевич человек был сложный, конфликтный и, что там греха таить, злопамятный. Так, может, хоть так душою оттает…
— А, Леонид Андреевич! Проходите, проходит, голубчик! Как ваша рана?
— Вашими стараниями, доктор!
— Ничего, ничего, завтра перевязочку сделаем… там уж и до Москвы недалеко…
— Так вы постоянно этим маршрутом?
Иван Палыч досадливо отвернулся к окну. Ну, не нравился ему почему-то Кобрин. Все время с улыбочкой, все время ко всем — рад… да и разговорчики эти… Вот, кажется, какая тебе разница, постоянно ли санитарный поезд ходит в Москву, или, бывает, еще куда-то? Вот что за дело-то? Лишь болтать… О, тут уж господин поручик — мастер! Никого не пропустит, всех зацепит языком.
— Ну-с, партеечку?
Кобрин явился не просто так — с шашками. Раздобыл где-то, скорее всего — у солдат…
— В поддавки, Степан Григорьевич?
— Да уж, Леонид Андреевич, не в щелчки ж!
Хохотнув, Завьялов уселся за столик напротив партнера. Поручик снял с плеча вещмешок, пристроил рядом с собою, и принялся расставлять шашки.
Вот опять же — вещмешок, — зло покосился Иван Палыч. И что он его постоянно с собой таскает? Ценности великие там? Боится, что украдут? Это в офицерском-то лазарете? Ну-ну… Странный тип.
— Вы бы, господин поручик, мешочек бы наверх, на полочку, кинули, чтоб не мешал, — поднялся доктор. — Ну, коли уж лень, так давайте, хоть я…
Кобрин дернулся было к мешку, да не успел — Иван Палыч живенько забросил его на верхнюю полку.
Ухмыльнулся:
— А тяжелый у вас сидорок! Золото везете?
— Да какое там золото, скажете тоже! — на полном серьезе возразил поручик. Рыжие усы его обиженно встопорщились. — Обычное все. Кружка, фляжка, табачок… Да, кстати!
Нырнув рукой в карман кителя, Леонид Андреевич вытащил пачку сигарет — глянцевито-красивую, с золотистыми буквами «Juno Josetti».
— Угощайтесь! Трофейные, немецкие… Славный турецкий табак! Это вам не какие-нибудь «Тары-бары» за копейку десять штук!
Пять копеек — за два десятка, вообще-то… — неприязненно подумал Иван Палыч. Это даже он знал, некурящий…
— А вы что не берете, господин доктор?
— А он у нас не курит. Здоровье бережет!
Завьялов расхохотался и сделал первый ход.
— А мы — так!
— А я — вот… Кушайте, Степан Григорьевич, на здоровье!
Здороваясь, мимо прошли санитары — Харлампиев и Сверчок. За ними — фельдшер Никешин, как всегда, с книжкой под мышкою. Видать, собрались пораньше на ужин, перед дежурством.
— О, господин Харлампиев, наше вам! — повернувшись, заулыбался поручик. — Купили свои газеты? Успели? Ну, и слава Богу.
Дернув шеей, он тут же обратился к Сверчку:
— Федор Прокофьич! Сигареточку?
— Ну-у… коли не жаль… — Сверчок даже смутился, чего обычно за ним не водилось. Но тут — господин офицер сам предложил… со всем уважением!
— Бери, бери! Обещал же… О! Антон, наше вам нижайшее! Ну, что там, всего Достоевского прочли? Как там Сонечка Мармеладова?
— Я вообще-то сейчас «Бесов» читаю…
— «Бесов»? Ужас какой!
Сестер милосердия Кобрин тоже не пропустил — немного погодя те как раз пошли на ужин:
— Пелагея Демидовна! Серафима Петровна! Рад вас видеть! Очень рад. Чем там сегодня потчуют? Овсяной кашей? Ах, еще и яйца? Шарман! Ох, Евгения Марковна… вы прямо, как солнышко! Как там у Блока? Или у Северянина? Эх, уже и помню… А вы? Вы-то помните, душенька?
— Да уж и не знаю, — замедлив шаг, растерянно заморгала Женечка. — Есть ли у Северянина что-то про солнышко… или у Блока…
— Ну а как же? — передвинув шашку, поручик расхохотался. — Мороз и солнце, день чудесный!
— Так это же Пушкин!
— Что вы говорите?
— Да ну вас, Леонид Андреевич… Иван Палыч! На ужин идете?
— Да, да! Сейчас…
Уходя, доктор покосился на игроков:
— А вы что же не идете?
— Успеем еще, — хохотнув, Завьялов передвинул шашки. — Ну, что, господин хороший? Кушайте-ка теперь вы!
А, может, он просто хороший человек, этот самый Кобрин? — шагая вслед за сестричками, подумал вдруг Иван Палыч. Просто очень уж дружелюбный… и даже в чем-то навязчивый. Но, ведь бывают же и такие люди! И кто сказал, что это плохо? Кто…
О, опять болтает с Женечкой! Та смеется… Нет, ну каков фрукт? Конечно, до них обоих нет никакого дела, но… Почему-то неприятно как-то! Чутье какое-то? Может быть. Оно обычно не подводило. Скорей бы уж Москва. Ну да, всего-то ничего и потерпеть осталось господина поручика… А Завьялов-то, Завьялов! Гоголем ходит. Распушил хвост… с-спаситель…
После ужина Женечка нагнала доктора в тамбуре:
— Иван Палыч! Ну, подождите же.
— Да, Евгения Марковна? — обернулся доктор.
— Мария Кирилловна хочет с вами поговорить… конфиденциально.
— Как-как? — не на шутку изумился Иван Палыч.
— Именно так она и сказала! — голос сестрички звучал загадочно и как-то тревожно. — Мария Кирилловна ждет вас в перевязочном вагоне. У Ефима Арнольдовича…
Ефим Арнольдович, к слову сказать, уже шел на правку, но еще был слишком слаб, чтоб исполнять свои прямые обязанности, хотя и неоднократно порывался. Заботы администратора нынче легли на плечи Глушакова… ну и еще помогал комендант.
— В перевязочном… что ж… Спасибо, Евгения…
Мария Кирилловна встретила доктора у медотсека, занятого Ефимом Арнольдовичем. Белые простыни, узорчатые занавески, вышитые салфетки. Уют! Что ж, все княжны умели работать руками. Даже в Смольном институте благородных девиц учили шить, готовить, солить огурцы, делать наливки и все такое прочее. И это было правильно.
— Я… я не знаю, как и начать, уважаемый Иван Павлович… — негромко произнесла княгиня, явно растерявшаяся.
— Что-то беспокоит? — спросил доктор. — По здоровью?
— Нет, со здоровьем, славу богу, все в полном порядке, — начала Шахматова и вновь смутилась.
— Это я посоветовал обратиться к вам, — Ефим Арнольдович приподнялся на койке. — Знаете, к Глушакову или к Сидоренко — было бы уже официально… А мы пока не знаем, что да как. Одни лишь догадки… Мария Кирилловна, скажи! Не томи!
— Речь идет об одном из наших раненых. О поручике Кобрине.
— Так-так! — насторожился доктор. — И что Кобрин?
— Вы видели его шрам на левой щеке? — княгиня посмотрела доктору в глаза. — Что скажете, как хирург?
— Шрам давний, — покусал губу Иван Палыч. — Я, честно говоря, и не присматривался. Может, осколок когда-то зацепил… или клинок…
— Вот-вот, господин доктор! Клинок! — сестра милосердия повысила голос. — Это след от удара студенческой шпагой! Студенческие дуэли — традиция старых немецких университетов. Я видела много таких… и, поверьте, знаю, о чем говорю.
— Мария Кирилловна изучала международное право в Гейдельберге! — кашлянув, негромко пояснил Ефим Арнольдович.
Иван Палыч все понял сразу:
— Так вы полагаете, поручик Кобрин — немец?
— Отнюдь! Но, учился в Германии — точно. Эрфурт, Трир, Лейпциг… тот же Гейдельберг… С учетом нынешней обстановки… в общем, сами понимаете…
— Что ж… спасибо…
— Конечно, мало ли кто где учился… — продолжала Мария Кирилловна. — Скорее всего, поручик — честный русский офицер, я не хочу наговаривать… Но… Я спросила его про Германию — не учился ли? Он солгал. Сказал, что никогда там не был. Почему?
Слова княгини не выходили из головы доктора. Еще один плюс ко всем его сомнениям. Однако, может быть, и он сам, и Мария Кирилловна с Ефимом Арнольдовичем ошибаются. Да, скорее всего, так оно и есть. И все же, не мешает проверить. Если вспомнить… Иваньков, Яцек, товарищ Артем, наконец! Сколько людей на поверку оказывались вовсе не теми, за кого себя выдавали. С двойным дном так сказать. Вот и на этот раз…
Только в этот раз проверять и делать выводы придется самому. Мария Кирилловна просила не вмешивать в это дело представителей официальной власти — начмеда и коменданта поезда. Все-таки ничего еще не доказано, а почем зря обвинять парня она не хотела. Так что, сначала во всем разобраться самому.
Одному придется сложно. В конце концов, он, Петров Иван Палыч Петров, не сыщик, а врач.
И все же, нужно было с чего-то начать… Примечать все странности Кобрина, особенно те, что нельзя было объяснить просто.
Вот, к примеру, на одной из станций он вдруг купил гармошку. Обыкновенную деревенскую гармонику, на каких играют на гулянках простые сельские парни. Сказал, что хочет научиться играть. Однако, вдруг выяснилось, что у гармоники меха отклеились от деревянных частей — нужно было чинить, но поручик просто-напросто забросил инструмент на самую верхнюю полку, да, похоже, про нее и забыл.
Странно…
Еще что странного? Ну-у, как сказать… Да, Кобрин перестал выспрашивать персонал поезда. Перекинулся на раненых: кто где служил, в каком полку и все такое прочее. Вроде бы, безобидное любопытство, от нечего делать…
Но, все эти разговоры…
Иван Палыч как-то прислушался…
— Вот, у немцев и сигареты хорошие… и аэропланы! — зайдя «в гости» в лазаретный «солдатский» вагоне, начал очередные россказни господин поручик. — Вот «Фоккер», красный такой триплан! Три крыла! «Альбатрос» — шустрый и быстрый. А у нас? У нас-то что есть?
— У нас «Илья Муромцы»! — ответил кто-то из раненых бойцов. — Это ж сила!
Кобрин махнул рукой:
— Ну, пока он до фронта доберется — немцы уже триста раз собьют!
— Так у нас и другие аэропланы есть! Для прикрытия. «Фарманы», «Вуазены», «Моран-Солнье»! И свои есть — «Лебеди»! Ну, моторы, конечно, французские…