— Ха! Свои? Да где ты их видел?
— Так у нас! Под Двинском…
Такие вот разговоры…
А еще поручик часто выходи покурить. Правда, почему-то исключительно днем. Иван Палыч специально проследил: бывало даже, поезд тронется, а минут через десять Кобрин уже бежит в тамбур с вечным своим вещмешком. И — да, у господина поручика, как у всего офицера, имелось при себе личное оружие — пистолет «Парабеллум» образца одна тысяча девятьсот восьмого года. Трофейный. Под девятимиллиметровый патрон. Как раз такие раны были у покойных спутников Кобрина.
Совпадение? А не слишком ли много совпадений? Впрочем, может быть он, доктор Петров, и впрямь, придирается к новому приятелю Завьялова?
Иван Палыч как-то попытался войти в тамбур сразу же за Кобриным… Дверь оказалось запертой! А потом, буквально через двадцать секунд — вновь открылась… Как так?
— Да тут защелку заедает…
Так пояснил поручик. Ой, не-ет! Сам же он эту дверь и открыл! Выходит, у него есть железнодорожный ключ? И поручик зачем-то запирается в тамбуре… Зачем? От кого прячется? И что прячет?
Не худо бы проверить его вещмешок, не зря ведь он с ним не расстается.
Однако, в таком деле без сообщника не обойтись. И доктор решил привлечь Сверчка, благо Федор Прокофьевич был благодарен за прошлое. За то, что его не выгнали из поезда, не предали военно-полевому суду.
— А что, если ночью? — выслушав, предложил санитар. Азарт уже искрился в его глазах. Легок на подъем парень. — Только бы он не проснулся… Снотворное бы ему в чай… А, Иван Палыч?
Снотворное… А что? Это была мысль…
Доктор все же поморщился: эх, не одобрили бы такие мысли ни Гробовский, ни становой. Незаконно все это как-то. Самоуправством попахивает. С другой стороны — княгине Марии Кирилловне слово дал заняться этим делом.
Правда, еще до снотворного…
Сверчок придумал, как посмотреть, чем занимается поручик в тамбуре… Сам придумал, сам и сделал — доктор лишь подстраховывал.
Санитар следил за Кобриным в оба глаза. И, едва тот, подхватив вещмешок, направился в тамбур, тут же поспешил туда же, да, невежливо обогнав господина поручика, скрылся в соседнем вагоне. Там и затаился… Осторожно выглянул…
— Да ничего такого, — объяснил он потом доктору. — Их благородие стоял лицом к окну… ну, к двери, что наружу… Да щелкал себе зажигалкой. Прикуривал. Меня увидал — улыбнулся. Тоже предложил закурить…
— Ты, конечно, не отказался…
— Не! — Сверчок улыбнулся во весь рот. — Зачем же отказываться-то?
— И что у него за зажигалка? — зевнув, поинтересовался Иван Палыч.
— Зажигалка? — санитар озадаченно заморгал. — Так он это… Спичку зажег!
— Он спичку зажег… или ты? — удивленно переспросил доктор.
— Он! Он! Их благородие.
Та-ак… Спички. А где же тогда зажигалка? Чем Кобрин щелкал-то? Зажигалка… эка невидаль! На фронте зажигалки обычно делали из гильз — умельцы имелись повсеместно… Заправляли бензин, керосином… что у кого было. Так, может, просто бензин кончился? Или что-то с кремнем — раз уж долго щелкал?
Иван Палыч едва дождался, когда все уснут. И, прихватив керосиновый фонарь, и Сверчка, направился в лазаретный вагон.
— Если что Федор Прокофьич, скажем — бирки проверяем. Ну, чтоб все, как должно… — шепотом инструктировал на ходу доктор. — Так что ничего не бойся!
— Да я и не боюсь, — санитар гулко хохотнул. — Мы ж, Иван Палыч здесь — власть! А все остальные — пришлые.
А ведь он прав! — невольно усмехнулся Иван Палыч. — Мы здесь — власть. Именно!
Вот и нужный отсек, полки… Кобрин занимал левую нижнюю. Сверху задавал храпака какой-то юный прапорщик.
Вещмешок спокойно висел на крючке.
Чуть выждав, доктор спокойно снял «сидор» с крючка, передал санитару. В конце вагона тут же и развязали. Миска, кружка… немецкие сигареты… портянки… И ничего такого…
— Что ж… повесим обратно, — разочарованно протянул Иван Палыч. — На, отнеси… Черт!
Он вдруг подкинул вещмешок на руке:
— А что он такой легкий-то?
И впрямь… в прошлый раз Кобринский «сидор» казался куда тяжелее. Да что там казался — был!
— Может, он под полку что спрятал? — покусал губу санитар. — Целый день там, у себя сидел, с гармонью возился… Я специально три раза мимо прошел…
— Гармонь! — вдруг осенило доктора. — А ну-ка…
Гармошку принесли сюда же, в конец вагона. Обычный с виду инструмент, не новый — явно купил у кого-то с рук. Подцепили деревянные планки ножом…
Сверчок едва успел подхватить выпавшую небольшую коробку. Выглядела она довольно странно.
— Что это, Иван Палыч? — спросил он, рассматривая предмет.
— А ну-ка…
Вытянутый металлический корпус… по размерам… как старый советский фотоаппарат «ФЭД», Артем такие видел…
Вот и объектив, видоискатель… колесико выдержки… шильдик с надписью — ' Leica'…
Ну да — фотоаппарат! Только для этого времени — весьма необычный. Компактный и… похоже, рассчитанный на кинопленку… Ага, вот и кассеты… Наверное, дорого стоит.
— Похоже, фотоаппарат… Да-а… в магазине такой не купишь.
— Фотоаппарат? Они же здоровенные! — ахнул санитар…
Черт!
Так вот чем щелкал поручик — затвором! Фотографировал станции, мосты, эшелоны… и все такое прочее. Потому и днем… в светлое время! Хитро придумал!
— Здоровенные, — доктор согласно кивнул. — А это вот — маленький, компактный… Шпионский!
Глава 19
— Что же это получается? — выдохнул Сверчок. — Кобрин этот — шпион?
— Получается что так. Не даром он мне с самого начала не понравился. Но прямых улик у нас нет.
— Так как же нет? А это? Ну что нашли.
— Да он тут же скажет, что это не его, это ему подкинули. На нас же и кивнет — взяли без спроса его вещмешок, подложили какие-то непонятные штуки и пытаются обвинить честного русского офицера, — скривился доктор. — Знаю таких — скользкие как ужи. Их нужно неопровержимыми доказательствам к стенке прижимать.
— Но как же шпион сюда проник? — после паузы спросил Сверчок. — Как он вообще попал на нашу территорию? Границы ж закрыты, война идёт, жандармы везде. Неужто так просто просочился? — удивлению Сверчка не было предела. Было видно, что с таким он сталкивался впервые.
— Шпион — он не с германским штандартом через границу лезет. Такие, как Кобрин, хитрые. Может, он и не немец, а наш, но в Германии учился, как княгиня сказала. Гейдельберг, Лейпциг… Там их вербуют, учат. Паспорт поддельный, акцент спрячут, а то и вовсе без акцента — из наших же, из Прибалтики, поди, или с Волыни, где немцев полно.
Сверчок почесал затылок.
— Все равно не сходится. Его же ранили! немцы ранили! А двоих в грудь смертельная пуля нагнала. Свои что ли стреляли по нему и его бойцам?
— Ранили! — хмыкнул доктор. — Простая царапина. А солдаты…
Иван Павлович вдруг задумался. Задумчиво повторил:
— А двоих в грудь смертельная пуля нагнала т в самом деле… С одного пистолета… Твою мать!
— Иван Павлович, вы чего ругаетесь?
— Сверчок, неужели ты не понял как все произошло?
— Пока нет, — растерялся санитар.
— Если честно я и сам только сообразил, голова дырявая! Кобрин сам себя подстрелил, чтобы на поезд попасть. И тех двоих… Это он их, чёрт возьми, из своего «Парабеллума» убил!
Сверчок округлил глаза.
— Как это… сам себя? Да кто ж так рискнёт?
Иван Палыч вытер пот со лба, его лицо побледнело от ужаса.
— Хитро, Леонид Андреевич, дьявольски хитро. Солдат — в грудь, почти в упор, чтобы ничего не смогли сказать. А у самого — царапина в бедре. Знал, что с такой раной выживет, врачи его подлатают, и на поезд его возьмут. Раненый офицер, кто заподозрит? — Доктор стиснул кулак, его голос дрожал от ярости. — Он их убил, чтобы замести следы. Может, они знали про него, или просто свидетели были. А может просто, чтобы в количестве затеряться — мол, целым отрядом попали под обстрел, ребят убило, а ему повезло. В суматохе войны кто разберёт? Вот ведь гад!
— Иван Палыч, это ж… зверство какое. И всё ради чего? Чтобы станции снимать?
— Ради этого самого, — кивнул доктор. — Фотоаппарат, «Leica» эта… Он мосты снимает, эшелоны, укрепления. Для немцев. Любая информация сейчас важна. Всё спланировал, гад.
— И что теперь, Иван Палыч? Сдадим его?
— Говорю же, прямых улик нет. Прижать его нужно. Шпион в поезде — как зараза в изоляторе. Один неверный шаг, и всем нам конец. Помни, что у него при себе личное оружие имеется — пистолет «Парабеллум». осторожными нужно быть.
— Думаете, стрелять будет? — одними губами прошептал Сверчок.
— Он в людей стрелял уже, так что не сомневайся. Понадобиться — будет. Пока будем следить за этим Кобриным. А я переговорю с Глушаковым.
— О чем это вы собрались говорить с Глушаковым? — раздался вдруг голос Завьялова.
Сверчок и Иван Павлович одновременно обернулись.
— Степан Григорьевич… Здрасьте! — произнес от неожиданности Сверчок.
— О чём это вы шепчетесь, а?
Хирург вышел из тени. Встал у стены, скрестив руки, с привычной ухмылкой, но в голосе сквозила настороженность.
— Что это там у вас, Сверчок? Гармошка Кобрина?
Иван Палыч успел спрятать «Leica» за спиной, но как выкрутиться сейчас из возникшей ситуации не представлял ни малейшего понятия. Нельзя допустить, чтобы Завьялов, что уже ходил в друзьях Кобрина, рассказал ему о случившемся. Тогда все будет пустое. Кобрин уйдет на дно и достать его уже будет невозможно.
Спас Сверчок.
— Да я, Степан Григорьич, вот, починить хотел! У поручика меха отходят на инструменте, жаловался он, — выпалил он. — Думал, подлатаю, песню спеть к утру, «Комаринскую»! Да не успел, — Сверчок выдавил улыбку, потирая веснушки. — А Иван Палыч вот вошел, увидел… Сказал, что чужое я взял.
Сверчок зыркнул на доктора и незаметно подмигнул. Иван Палыч, вдруг все поняв, театрально стиснул зубы, бросил на санитара суровый взгляд и рявкнул:
— Вот именно! Фёдор Прокофьич, кто ж тебя просил чужое брать без спросу? Совсем стыд потерял? — Он шагнул ближе, загораживая Сверчка от Завьялова. — Прости, Степан Григорьич, не уследил за ним. Вернём гармошку, как было.