— Конечно, не просто так, — хмыкнул контрразведчик. — Но вам, доктор, спасибо! За наблюдательность! Правильно все приметили! Значит… Значит, можно считать, что телеграмму Кобрин отправил… сообщил, кому надо… Что ж!
Азартно хлопнув в ладоши, Ланц подозвал солдата:
— Лещенко! Берешь дрезину — и дуй на ближайшую станцию. Телеграфируй «молнией» в штаб… Лично начштаба Данилову! Что — я скажу.
— Есть, господин капитан.
— Так! Трофим Васильевич! Срочно связывайтесь с машинистом и возвращайте поезд назад!
— Как назад? — опешил начмед.
— Так! — капитан светски улыбнулся. — Минут на двадцать. К тому самому полю… Раненым объясните — мол, пропускаем состав — мешаем… По законам военного времени, как капитан фронтовой контрразведки, всю ответственность беру на себя! О чем вам, Трофим Василевич будет оставлено письменное распоряжение.
И вновь поезд тащился чистым заснеженным полем. Правда, теперь уже в обратную сторону. А, едва проехав поле — встал. Намертво.
Раненым начмед так и объявил:
— «Литерный» пропускаем. Так что часа два простоим. Считайте — до темноты.
Да уж, темнело в феврале рано.
Зачем такой маневр? Как уклончиво пояснил Ланц:
— А вдруг что? Да и всегда лучше наблюдать своим глазами.
Что именно наблюдать, капитан так и не пояснил, а сам насел с расспросами на Ивана Палыча. Больше всего контрразведчика интересовал фотоаппарат.
— Говорите, маленький?
— Ну, не такой уж… С пару ладней. Да пленочный, обычный… с кассетами.
— Хм, обычный! — Ланц хмыкнул и покачал головой.
Оба сидели друг против друга за столиком штабного вагона. Сидоренко заполнял в соседнем отсеке бумаги, а Трофим Васильевич ненадолго ушел в перевязочный, на чай. У Марии Кирилловы нынче случился какой-то личный праздник.
— Как вы сказали — «Лейка»?
— Да, так было написано…
— Отличная камера! — неожиданно похвалил капитан. — Конструкция Оскара Барнака. Снимает на тридцатипятимиллиметровую кинопленку… Малоформатный кадр! Представляете, сколько всего можно наснимать? В начале войны были сделано несколько таких… И в продажу они не поступали!
— Да что же тут снимать-то? — Иван Палыч потер переносицу, словно бы поправляя несуществующие очки. — Мосты, станции, разъезды?
— И это — тоже, — закуривая, спокойно кивнул Ланц. Потому улыбнулся, протянул доктору портсигар. — Угощайтесь!
— Спасибо, не курю.
— Бывает, — капитан развел руками. — За каждый кадр знаете какая борьба идет? Все важно. Даже снимок поля. Это ведь не просто поле для них. Это уже потенциальный аэродром или место дислокации войск. Все важно. Что же касается пленок… Этот черт много чего нафотографировал! Даже систему секретной беспроводной связи — представляете! То-то решил улизнуть, не дожидаясь Ржева.
— Ржев?
— Там у него явка. Мы о ней знаем, ждем. Увы, не дождались бы…
— Иван Палыч упрямо набычился:
— Все равно не пойму! Кобрин убежал в чистое поле! Зачем? На верную гибель?
— Скоро поймете, — капитан посмотрел окно, на все еще светлое небо. — Еще час-полтора — и сумерки. Думаю, им уже пора…
— Чего — пора? Кому — им?
— Да вот, извольте-ка глянуть! — увидев что-то в небе над полем, радостно выкрикну Ланц. — Смотрите, смотрите!
Глянув в окно, Иван Палыч вдруг увидал какую-то быстро приближающуюся птицу…
Нет, не птицу!
Аэроплан!
Ну, точно — аэроплан.
Серебристый, без опознавательных знаков, триплан с лыжами-шасси, приблизившись, сделал над полем круг… и вдруг пошел на посадку!
— Вот это — да! — невольно воскликнул доктор. — Но! Что же мы сидим? Надо бежать, перехватить…
— А вы видите, где он? — капитан был спокоен… как хирург во время сложной операции. — Верстах в трех отсюда… Предлагаете по снегу бежать?
— Но, что же делать?
— Не беспокойтесь, доктор. Все уже делается… — улыбнулся Ланц. — «Фоккер». Надежная быстрая машина. С весьма приметным силуэтом. Чтоб на той стороне фронта свои же не обстреляли…
Забавная был привычка у контрразведчика. Все пояснять. А, может быть, не столь забавная, сколь полезная — структурировала мозги и помогала думать.
— Ой… смотрите, смотрите! Взлетает! — Иван Палыч вновь глянул в окно. — Что же вы… упустили!
— Знаете такую пословицу — не говори гоп, пока не перепрыгнешь?
— Причем тут пословица… Тем более, это, кажется — поговорка…
— Да без разницы, — контрразведчик скрестил на груди руки. — Смотрим дальше! У нас тут нынче театр… И, полагаю, действие не затянется! Да вон…
Вот это было красиво!
Из-за набежавших облаков со стороны солнца вдруг вынырнули три стремительные машины и, ловко развернувшись, спикировали на «Фоккер». Послышались пулеметные очереди… Вражеский триплан вдруг дернулся, задымился и, завалившись на левое крыло, с воем устремился к земле…
В синем небе подснежниками раскрылись парашюты…
— Впервые такое видите? — негромко спросил капитан. — Это ранцевый парашют, изобретение инженера Котельникова! Да-да, у немцев они тоже появились…
Три биплана с бело-сине-красными российскими кругами на крыльях пронеслись прямо над поездом и скрылись из виду.
— Эс-шестнадцать, — Ланц скромно улыбнулся. — Новый тип аэропланов конструкции Сикорского. — Называются — истребители! А здорово они его, а? Хотя «Фоккер» — штука серьезная…
— А эти… парашютисты… — Иван Палыч потер переносицу. — Они… не улизнут?
— Не улизнут! — довольно рассмеялся капитан. — На каждой станции — наши люди! Да и зря, что ли, мы здесь стоим?
Глава 21
Кобрин был схвачен прямо тут же, в поле. И взял его Ланц. Азартный контрразведчик попался. Азартный и бесстрашный.
— От меня не уйдешь! Слишком долго я за ним бегал, чтобы вот так отпускать, черт возьми! — произнес он, выхватил пистолет из кобуры.
И рванул прямо по полю. Отчаянный человек!
Кобрин, было видно, сильно устал — весь день бегал по полю, ожидая спасения. Но даже в таком состоянии, раненный в ногу, попытался убежать. За что и получил еще одну пулю туда же, в ногу. И на этот раз шпион отделался не так легко. Истошно закричав, Кобрин завалился в снег. Но опомниться ему Ланц не дал — подскочил, навалился, закручивая за спину руки.
— Стоять! От нас не уйдешь, сволочь!
Кобрин попытался вырваться, но уже не смог. Все было кончено, шпион пойман.
Помощь оказали тут же, в поезде, хотя никто и не горел желанием спасать его. Кто-то даже крикнул Завъялову «Спасай дружка своего!», но тот лишь стыдливо потупил взор. Вызвался Иван Павлович, не из жалости, а только чтобы не дать гаду умереть и довести его до честного суда. Перевязал рану, особо не церемонясь и не тратясь на обезболивающие. Кровь остановлена — и достаточно.
Уже позже, когда поезд добрался до станции (Кобрина при этом заперли отдельно, никого к нему не пуская и приставив охрану), шпиона вывели на улицу. Лицо лжепоручика, лишённое привычной улыбки, было серым, рыжие усы свисали, а глаза, всё ещё холодные, глядели на охрану. Ланц, стоя рядом, сжимал наган, проверяя кассеты с плёнкой и шифрованный блокнот, изъятые у шпиона.
Все, кто был в поезде, конечно же прильнули к окнам — было интересно посмотреть на шпиона, хотя и так все его до этого уже видели и не раз, некоторые и вовсе сдружились…
Кобрин хромал, морщась от боли, но держался прямо, пока не заметил лица в окнах поезда. Иван Палыч, Евгения Марковна, Глушаков, Сидоренко, остальной персонал — все прильнули к стёклам, их взгляды были полны скорби и гнева. И лишь Завьялов стыдливо опустил глаза и не глядел на идущего. На недавнего своего друга он почему-то не желал смотреть.
Кобрин, увидев всех, вдруг остановился. Его лицо, всегда улыбчивое, исказилось злобой, глаза сверкнули, как у загнанного зверя. Маска рубахи-парня, добряка, угощавшего сигаретами, спала в один миг.
— Проклятые! — выкрикнул он, его голос сорвался в хрип. — Думаете, поймали? Всех вас перехитрил бы, если б не этот доктор! Всех вас надо было прирезать, как этого санитара.
— Заткнись! — рявкнул Ланц и тукнул того в раненную ногу. — Хватит лаять.
Кобрин свернулся калачиком от боли. Его подхватили солдаты, увели прочь.
Закончив с жандармами, Ланц вернулся к штабному вагону, где его ждал Глушаков. Начмед, потирая повязку на глазу, протянул руку капитану.
— Ну, Трофим Васильич, будем прощаться, — сказал Ланц. — Спасибо тебе за помощь! Поручик Кобрин, он же Карл Вебер — шпионаж, убийства. Важного ферзя взяли. С твоей помощью!
— Ну скажешь тоже! — отмахнулся тот. — Твоя дрезина, твои Сикорские — вот кто схватил шпиона. Без тебя он бы в Германию улетел.
Ланц рассмеялся.
— Сикорские — не мои, Трофим Васильич. Это инженеры наши, Котельников с парашютами, Сикорский с истребителями. А я… просто догнал. По твоей же телеграмме. — Он посерьёзнел. — Жаль Сверчка — ваш санитар вроде? Этот Карл Вебер не одного человека на тот свет отправил. Ну ничего, ответит за все.
Распрощались и поезд медленно отошёл от станции, колёса застучали, уносясь в морозную степь.
— Вот ведь как бывает! — вздохнул Глушаков, отходя от окна. — Вроде такой хороший человек на вид, общительный, ко всем нужное слово найдет, а оказался… что грязь болотная. Шпион!
— Еще и Сверчка на тот свет отправил, — вздохнул Сидоренко. — Он хоть и жуликоватый парнишка был, но все же с делами своими справлялся, да и душевный парень. Сирота. Пел хорошо.
Иван Палыч стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. В памяти всплыл окровавленный тамбур, кухонный нож, застывшие глаза санитара. Доктор стиснул кулаки, но гнев растворялся в тоске.
По случаю кончины Сверчка решили устроить что-то вроде поминок: накрыли небогатый стол в кухонном вагоне, сварили каши, Глушаков даже разрешил взять немного спирта из запасов. Спирт по известной пропорции развели, получилось всем ровно по рюмке — помянуть погибшего санитара. А больше и не нужно. В личном деле отыскали фотокарточку. Наполнили стакан, накрыли хлебом, поставили рядом фото. Каждый, кто хотел, мог помянуть Сверчка.