— Станцевать казачка!
Глушаков вытащил игральную карту.
— Бублик, твое что ль? Давай, пляши!
Мишка, осклабившись, вскочил.
— Казачок? Легко! — Он закружился, неуклюже притопывая, но споткнулся о стул, вызвав хохот. Женечка прикрыла рот ладошкой, а Ефим Арнольдович хлопнул себя по колену.
— Ну Бублик! Не танец, а острый приступ панкреатита!
Глушаков снова полез в фуражку.
— Следующий фант: что делать?
Сидоренко, подмигнув, предложил:
— Рассказать анекдот, да посмешнее!
— Вот и расскажи нам — твоя пуговица, Александр Иванович!
— Анекдот? — задумался Сидоренко. — Ну хорошо. Вот такой. Почему в лавке нет сахару, хлеба и мыла? Потому что на складе есть генерал.
Взрыв смеха.
— Александр Иванович, остро шутите! — утирая слезу, произнес Глушаков. — Осторожнее нужно быть с таким юмором, тем более в такое время!
— Да тут все свои! Ну, продолжаем? Что с этим товарищем делать?
— Пусть… прыгнет, как заяц, три раза! — крикнула Женечка.
— Вот, уже интереснее задания придумывают! Ну пусть прыгнет! Кто там?
— Бублик! Опять он! — произнес Глушаков. — Ты что же, опять фант подкинул?
— Так я же не знал, что забирать нужно фант!
— Ну вот за невнимательность и выполняй еще задание! Мишка, прыгай!
Бублик присел и подпрыгнул трижды, его тощие ноги болтались, как у марионетки. Ефим Арнольдович засмеялся так, что едва не упал со стула.
— Мишка, ты ж как вошь на сковородке!
Фуражка пустела. Глушаков, прищурив единственный глаз, спросил:
— Ну, господа, что дальше? Задание посложнее?
Ефим Арнольдович, жуя леденец, хихикнул:
— Поцеловать нашего нового хирурга Ивана Палыча! В щёку, за спасение Бердниковской ноги!
Вагон взорвался смехом. Иван Палыч кашлянул, чувствуя, как жар заливает лицо.
— Господа, помилуйте… — начал он, но Глушаков уже тянул фант. Из фуражки появилась серебряная брошь Женечки.
— Евгения Марковна! — объявил Глушаков. — Ваш фант. Целуйте доктора!
Женечка вспыхнула, её голубые глаза растерянно забегали.
— Ой, Трофим Васильевич… это ж… — Она встала, теребя колпак, и шагнула к Ивану Палычу.
Вагон затих, даже Бублик вытянул шею. Женечка, покраснев до корней волос, быстро чмокнула доктора в щёку, едва коснувшись.
— Вот… — пробормотала она, хватая брошь и садясь на место. Гости загудели, Сидоренко хлопнул в ладоши.
Иван Палыч, смущённый, провёл рукой по щеке, улыбнувшись.
— Евгения Марковна, вы… храбрая, — сказал он, вызвав новый смех. Женечка уткнулась в кружку, пряча улыбку. Глаза ее заблестели. Она глянула на доктора, вновь залилась краской.
— Ну, господа, ещё круг? — Глушаков поднял фуражку.
— Нет, я пожалуй пас, — произнес Иван Павлович. — Отдохнуть хочу.
— Ну Иван Павлович… — начали гости.
Женя тоже не удержалась:
— Иван Павлович, останьтесь!
— Прошу извинить меня, правда устал.
— Господа, не приставайте к доктору, — произнес Глушаков. — Он и вправду устал. Давайте отпустим его. Да и нам пора уже закругляться. Повеселились — и хватит.
— Ну, может, еще круг? — спросил Сидоренко.
— Ну… если только один? — улыбнулся Глушаков.
Иван Павлович вернулся в жилой вагон для персонала. Снял скрипучие сапоги, сел на койку. Перед тем, как завалиться спать, решил глянуть еще на родное лицо подруги Анны Львовны.
Сунул руку в карман халата, где оставил медальон, но… карман был пуст.
Глава 4
Первая мысль — просто потерял, обронил. А вдруг медальон не в халате был? Машинально в китель сунул… и обронил…
Иван Палыч бросился обратно в штабной вагон. Там ещё теплилась компания, правда, уже изрядно поредевшая и поувядшая. Собственно, только три человека и осталось. Глушаков, воинственно сверкая единственным глазом, о чём-то спорил с Ефимом Арнольдовичем, сам же виновник торжества привалился к стеночке и клевал носом.
— О! Иван! — завидев доктора, начмед удивлённо приподнял брови. — Не спится? Или потерял что?
— Да так… — Иван Палыч замялся.
Не хотелось втягивать в это дело официальных лиц, тем более — собственное начальство. В конец концов — мог ведь и в самом деле, потерять. Выронил просто…
— Я насчет завтрашнего дня, уточнить… Трофим Васильевич, говорят, завтра какая-то большая станция?
— Да, Ржев-Балтийский. Самых тяжелых там скинем… — штабс-капитан покачала седой головой и хмыкнул. — Вот же сказал — скинем! Ну да ведь так и есть. Там госпиталь, небольшой, но… Это хорошо! Так что ты, Иван, своих проверь. Коли в ком сомневаешься, что не довезем…
— Да таких-то, в общем, нет, — задумчиво протянул доктор. — Разве что среди тифозных… Этих гляну.
— Вот и молодец! Это хорошо! Заодно там, на платформе, и подежуришь. Приглядишь! — разведя руками, Глушаков хрипловато рассмеялся. — Ну и мы все будем, да. Думаю, к вечеру уже прикатим, а то и раньше!
— Ну, ты и сказал, Трофим Василич — к вечеру! — пригладив бакенбарды, скептически ухмыльнулся администратор. — Коли б в мирное время — таки да, так бы и прибыли. Как говориться — точно по расписанию. Нынче же время военное. Сколько на стрелках простоим — один Бог знает!
— Ну да, ну да, — согласно покивал начмед. — Иван Палыч! Ты что под столом-то высматриваешь? Уронил что?
— Ну… да… уронил… вещь одну… Так, безделушку, но… Я поищу?
— Поищи, поищи… Чайку с нами хлебнёшь?
— Да, пожалуй…
Доктор быстро осмотрел все помещение, да так ничего и не нашел, разве что разбудил спящего именинника.
— О! Иван! И ты здесь? — потянувшись, комендант смачно зевнул и прикрыл рот рукой. — Всё ещё сидите? А я, пожалуй, спать.
— Да и я, верно, тоже… — протянул доктор. — Ох, Трофим Васильевич, чуть не забыл! Говорят, завтра письма можно будет отправить?
— Можно-то можно, — заваривая пахучий, на травах, чаёк, начмед покивал, искоса посматривая на Петрова. — Только я б на твоём месте потерпел до Москвы! Прав Ефим Арнольдыч — время-то военное. А из Москвы уж, всяко, быстрее дойдут.
— Ну, верно, так и сделаю.
— Это хорошо!
Всё ж таки выпив за компанию чаю, Иван Палыч отправился в жилой вагон, спать. Вроде бы и заснул под мерный стук колес, а потом вдруг проснулся от тишины. Поезд стоял на каком-то разъезде прямо посреди леса. Снова пропускали воинский эшелон.
Вот тут-то и полезли в голову разные нехорошие мысли. О пропавшем кулоне, о чём же ещё?
Если не потерял, если, всё-таки вытащили, украли… Так кого подозревать? Всех? Самый подозрительный, конечно, санитар Мишка Бублик. Судя по рассказам — тот ещё тип! Это мог, да… Но, он всё время на глазах был. Да, как и все! Та-ак. если предположить, что всё же украли… Кто-то должен был видеть, знать! Хотя… нет, могли просто по карманам пошарить. Тот же Бублик… Но, н-нет… он же на виду был, плясал, коленца выкидывал… Тогда — кто?
Так, Артём — вспоминай, думай! Когда халат снял? Так, как позвали на день рождения. Снял, на крючок повесил, пошёл… Вернулся — кулона нету! Значит, именно в этот период… да-а…
Всё же доложить начальству? Нет! Не начальству… Посоветоваться с Сидоренко! Так, как бы между прочим… Поделиться сомнениями — то ли потеря, то ли… Прапорщик — человек умный, и не болтун. Поймёт, и, будем надеяться, поможет. Ну и самому приглядеться… коли возможность представится, так и пообщаться с людьми, поговорить… Глядишь, что и выяснится.
И письмо — да. Надо написать письмо… Потом в Москве отправить…
Письмо Иван так и не написал. Просто не присесть было! День напролет все — врачи, фельдшеры, санитары, сестрички — возились в перевязочном вагоне, потом еще плановый обход лазаретов — а это три вагона! Да не забыть еще про изолятор — глянуть тифозных… Да! Кого-то можно было уже и выносить… вперёд ногами. Что ж, на то и санитарный поезд — жизнь и смерть рядом ходят, рука об руку.
Хорошо хоть Бердников пошёл на поправку. Это было заметно сразу, едва доктор подошёл к нарам. Ну да, именно так раненые в шутку называли лежачие места в перевязочном и в лазаретных вагонах. В лазаретных, кстати, ещё имелись и сидячие места — и тоже все были заняты.
— Иван Палыч! — увидев доктора, Бердников радостно улыбнулся и дернулся, такое впечатление, что даже попытался вскочить.
Пришлось для острастки прикрикнуть:
— Лежать! Лежать, кому сказано? Вставать, Константин, тебе ещё рано. Вот, в Москве, в госпитале, подлечат…
Раненый снова дёрнулся, с мольбой посмотрев на врача:
— Иван Палыч! А я не хочу в Москву… А можно… можно мне здесь долечиться?
— Ну, Костя, — развел руками доктор. — Ты ж сам понимаешь, что нельзя. Ничего, ничего, отлежишься, подкормишься — и снова к нам!
— Ох, доктор… Век вас не забуду! Не вы бы, так…
— Лежи, лежи, Костя. Набирайся сил.
В лазаретных вагонах было куда веселее. Повсюду слышались разговоры, смех. Кто-то играл в шахматы, кто-то — в лото, а кто-то — и в карты, хотя и запрещено было — комендант картёжников гонял.
Вообще-то, в лазаретных управлялись и фельдшера с сестричками, но, положено было, чтоб и доктора появлялись, приглядывали. Тем более, раз уж появился молодой врач.
Осматривая раненых, Иван Палыч невольно прислушивался к разговорам. Кто-то рассказывал про газовую атаку…
— И ползёт такое на тебя облачище! Зелёное, с жёлтым… Смертушка лютая! И ветер гонит, гонит…
— А у нас в деревне — беда, — доносилось из другого «отсека». — Мать пишет — корова сдохла, да ещё реквизировали коня… Для нужд фронта, будь он неладен. Как теперь жить? Скорей бы уж эта война проклятущая кончилась!
— … и мы сидим в окопах… и немец сидит… Вдруг слышим — гармошка! Губная, ну, у германов много таких. Чего бы, думаем? Глядь — а немцы к нам! Без оружия, с музыкой, даже шнапс несут! Давайте, говорят… плохо так, по-русски, но понять можно. Мол, хватит друг в друга стрелять… посидим, выпьем… Рождество же!
— Да уж, в окопах-то со всех сторон такие же мужики…