После молебствия весь синклит направляется по Дворцовой набережной к Марсову полю. По бокам, образуя проход, стоят шпалерами гвардейские части. Слышится музыка многих духовых оркестров, играющих «Коль славен...» У портала моста процессия останавливается. Ее встречают городской голова и другие гражданские чины. Наступает торжественный момент: к ленточке, натянутой у входа на мост, подходит царица и перерезает ее. Тотчас же на мост вступают церемониальным маршем войска и члены добровольных пожарных дружин в ярко начищенных медных касках. Красивейший мост Петербурга открыт.
Журналист В. Г. Авсеенко в книге «200 лет Санкт-Петербурга» подвел итог второму столетию со дня основания города.
Поэт (Пушкин. – Ред.) не узнал бы «Петра творенье»: столько перемен, столько улучшений с тех пор! Петербург за последние 70 лет разросся, разбогател, благоустроился, население его учетверилось, бюджет расширился до 28 миллионов. «Мосты повисли над водами» уже не деревянные, а чугунно-каменные; главные улицы осветились электричеством, и в этом отношении с минувшей зимы, когда проложены новые кабели и поставлены новые фонари, Петербург не уступает ни одной из европейских столиц... Все обещает в будущем такое развитие городского благоустройства, которое сделает Петербург вполне достойным его значения – столицы русской империи и резиденции ее царей.
Впрочем, за блеском праздника скрывались и «язвы Петербурга», и нараставшее брожение среди рабочих и студентов, а природа, словно в нарочитом стремлении испортить праздничный год, преподнесла малоприятный сюрприз: осенью случилось сильное наводнение. Как писали газеты, «Петербург постигло страшное стихийное бедствие. Давно небывалое по силе и размерам наводнение причинило большие опустошения, всей силой обрушившись, главным образом, на столичную нищету, подвальную голытьбу. Есть человеческие жертвы...»
Очевидцем этого наводнения оказался А. Н. Бенуа.
Одним из памятных событий осени 1903 года было то наводнение, в котором чуть не захлебнулся Петербург. Это бедствие не достигло тех размеров и не имело тех трагических последствий, которыми прославилось наводнение 1824 года (повторившееся почти день в день через сто лет), однако все же вода в Неве и в каналах выступила из берегов, и улицы, в том числе и наша Малая Морская, на несколько часов превратились в реки. Из своих окон мы могли «любоваться», как плетутся извозчики и телеги с набившимися в них до отказа седоками и с водой по самую ось и как разъезжают лодочки, придавая Питеру вид какой-то карикатуры на Венецию. Мне это наводнение пришлось до чрезвычайной степени кстати, так как я получил тогда новый заказ сделать иллюстрации к «Медному всаднику» от Экспедиции заготовления государственных бумаг. Стояла не очень холодная погода (южный ветер нагнал нам бедствие), и когда вода довольно скоро отхлынула, то я смог пройтись по-сухому по всей набережной. По дороге, под все еще всклокоченным небом с быстро мчавшимися розовыми облаками, очень жуткими показались мне огромные дровяные баржи, выброшенные на мостовую Английской набережной!
Сохранилось много фотографических свидетельств этого наводнения, не в последнюю очередь благодаря самому модному фотографу Петербурга начала XX столетия К. К. Булле, который также иллюстрировал юбилейное издание «Невскийпроспект», посвященное 200-летию города. По фотографиям Буллы выпущено более 1000 открыток с видами Санкт-Петербурга.
Отметив двухсотлетие и пережив наводнение, город погрузился в привычную повседневную суету, не подозревая о грядущих испытаниях...
«СТАЛЬНОЕ СЛОВО “ПЕТЕРБУРГ”»Третье столетие
Трамваев скучные звонки,
Автомобиль, кричащий дико.
Походки женские легки,
И шляпы, муфты полны шика.
Вдруг замешательства момент.
Какой-то крик, и вопль злодейский…
Городовой, как монумент,
И монумент, как полицейский.
Не видно неба и земли,
Лишь камни высятся победно
И где-то Русь живет вдали…
Живет загадочно и бедно.
В третьем столетии со дня основания Санкт-Петербург пережил столько, сколько иные крупные города не испытывали за всю свою историю: три революции (даже три с половиной, если считать очевидно революционные настроения в обществе второй половины 1980-х годов), три переименования, утрату столичного статуса, разгул бандитизма в 1920-х годах, голод, восстановление промышленности, войну и страшную двухлетнюю блокаду, возрождение из военного пепла, прозябание в годы застоя, обретение полуофициального титула «культурной столицы» и превращение в современный город с характерными для мегаполиса проблемами и несомненными достижениями... Пожалуй, ничего подобного – и все за каких-то сто лет – не выпадало ни одному городу в мире.
«Блистательный Петербург» навсегда остался в прошлом; новый Петербург пишет новую историю – конечно, не с чистого листа, но смотря вперед, а не оглядываясь назад.
Кровавое воскресенье, 1905 годНиколай II, Петр Рутенберг, Анатолий Кони
Едва успели отгреметь фанфары в честь юбилея города, как страна вступила в «десятилетие невзгод», по выражению В. В. Шульгина. Открыла это десятилетие русско-японская война; неудачи на суше и на море усугублялись агитацией марксистов и прочих оппозиционных партий в столице и других крупных городах и привели к резкому всплеску антиправительственных выступлений. В Петербурге к тому времени уже сложилась «традиция бунтов»: в 1901 году забастовка рабочих Обуховского сталелитейного завода переросла в столкновения с полицией (так называемая Обуховская оборона).
«Собрание русских фабрично-заводских рабочих», которое возглавлял священник Георгий Гапон, также решило начать забастовку. Бастующие верили в «доброго царя» и полагали, что император не ведает «о бедах народных», поскольку «дурные министры» скрывают от него правду.
О том, как Николай II воспринимал происходящее, позволяют судить его дневниковые записи.
8 января. Суббота. Ясный морозный день. Было много дела и докладов. Завтракал Фредерикс. Долго гулял. Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120 000 человек. Во главе союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером с докладом о принятых мерах.
9 января. Воскресенье. Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь.
Рабочие собирались подать императору петицию о народных нуждах, причем эту петицию (в ней содержались требования разрешения деятельности профсоюзов, введения восьмичасового рабочего дня, свободы и неприкосновенности личности, свободы слова, печати, собраний, свободы совести и созыва парламента) предполагалось передать в Зимний дворец.
В шествии ко дворцу приняли участие около 200 000 человек. Путь им преградили армейские кордоны, которые, поскольку уговоры разойтись не подействовали, в конце концов открыли огонь. Это событие вошло в историю города и России как Кровавое воскресенье.
Священник Гапон бежал за границу, но позднее вернулся и по подозрениям в сотрудничестве с полицией был убит социалистом-революционером (эсером) П. М. Рутенбергом, который четыре года спустя опубликовал мемуары «Убийство Гапона». В своих мемуарах он поведал об этих событиях.
Восьмого января войскам роздали боевые патроны. Они заняли все опасные для правительства пункты Петербурга. Отрезали окраины от центра города. Гапона я мог увидеть только 9-го утром. Я застал его среди нескольких рабочих, бледного, растерянного.
– Есть у вас, батюшка, какой-нибудь практический план? – спросил я.
Ничего не оказалось.
– Войска ведь будут стрелять.
– Нет, не думаю, – ответил Гапон надтреснутым, растерянным голосом.
Я вынул бывший у меня в кармане план Петербурга с приготовленными заранее отметками. Предложил наиболее подходящий, по-моему, путь для процессии. Если бы войска стреляли, забаррикадировать улицы, взять из ближайших оружейных магазинов оружие и прорваться во что бы то ни стало к Зимнему дворцу.
Это было принято.
Пошли в ближайшую часовню и принесли хоругви и кресты. Гапон немного успокоился и оправился.
Во дворе «собрания» собралось уже много народу. Ко мне стали обращаться за распоряжениями. Группа рабочих спросила, что хоругви-де имеются, так не взять ли и царские портреты.
Я осторожно отсоветовал.
Предстоявшая бойня казалась настолько бессмысленной, не соответствовавшей интересам правительства, что я опасался возможной патриотической манифестации. Не мне же ей содействовать.
Прежде чем двинуться в путь, надо было предупредить собравшихся, на что идут. Предупредить разброд в случае каких-нибудь неожиданностей.
Гапон так ослабел и охрип, что сказать ничего не мог. От его имени я предупредил рабочих, что солдаты в них, может быть, будут стрелять и ко дворцу не пропустят. Хотят ли все-таки идти?
Ответили, что пойдут и во что бы то ни стало прорвутся на площадь Зимнего дворца.
Я объяснил, какими улицами идти, что делать в случае стрельбы. Сообщил адреса ближайших оружейных лавок.
Когда раздалось последнее «с богом», люди стали усердно креститься. Дрогнули хоругви. Дрогнула толпа. Суетливо сжалась у мостика. Еще раз сжалась, стиснутая у ворот. И вылилась на широкое шоссе.