Усилиями Модюи и других лиц строительство было остановлено. Комитет вновь рассмотрел проект Монферрана и внес в него исправления; это произошло в 1825 году, и именно проект 1825 года был в итоге воплощен в жизнь. Архитектор В. П. Стасов так характеризовал необходимость внесения поправок в первоначальный проект.
Главнейшая причина, побудившая перестроить Исаакиевский собор, была, по моему мнению, несоразмерность наружных и внутренних частей его к целому и формы сих частей, несообразные с правилами чистой архитектуры и с изяществом вкуса; первая из сих частей, поражавшая взор всякого, без сомнения, купол, был несоразмерно малый относительно пространства всего собора, освещал недостаточно внутренность, тогда отверстие купола внутри к пространству всего храма (без пристроек) содержалось как один к тринадцати.
По составленному проекту г-ном Монферраном внутреннее отверстие купола к пространству целого содержится как один к двенадцати; важная погрешность в рассуждении сей части здания исправлена весьма мало, и то только для наружного вида, а внутренняя нижняя часть под куполом оставалась без малейшего расширения; следовательно, по причине увеличения всей церкви, им новый проект сделан еще с большими погрешностями в сем отношении, нежели был старой собор.
Комитет сей разрешен в сделании всяких перемен против его плана, и перемены сии основать на правилах архитектуры и изящном вкусе, вместе с тем не отступать от сходства фасада, начертанного г-ном Монферраном.
Сообразя все сие по долговременном и прилежном размышлении, основанном на убеждении совести, принимаю слово «сходство» только в двух предметах, а именно: в пяти круглых главах и портиках, в сем последнем по причине готовых колонн, и ни в чем более, ибо, принимая иначе, будут два предложения, чрезвычайно противоположные, и избрать середину между ими нахожу совершенно невозможным, так что ежели соблюдется первое (изящество вкуса), то отступаешь от второго (сходство во всех частях с фасадом Монферрана), ежели держаться ко второму, то приступим против первого, и погрешение тем важнейшее для художника, что он вынужден изменить правилам искусства своего, не щадя и самым изяществом вкуса. <...>
Выбор нового проекта основать преимущественно на правилах чистой архитектуры и строгой критики, а не на особенном сходстве с фасадом Монферрана, ибо, основываясь на сем последнем – все так же, что основываться на ошибках, что и случилось, ибо по мнению выбор по баллам остановит суждение, без которого для определения настоящего достоинства невозможно открыть на сей предмет истинных правил и соглашения в изяществе, которыми бы должно руководствоваться и на которых повелено основаться, а потому в проекте сделанного нами последнего выбора по баллам и встречаются некоторые недостатки и излишества, несовместные для памятника величайшей важности, которых, впрочем, начертавшему и избежать было невозможно, основываясь преимущественно, вместо изящества архитектурного, на особенном сходстве с фасадом Монферрана. <...>
Вообще принадлежности внутренние сделались несколько велики и пышны, вопреки вкуса, нежели собственная часть здания храма, который непосредственно должен бы господствовать своим величием и соразмерностью над всеми окружающими его принадлежностями, как для него все созидаемой.
К 1836 году завершилось возведение стен и пилонов, с 1838 года начали возводить купол, а два года спустя приступили к работам в интерьере собора: в них принимали участие Ф. А. Бруни, К. П. Брюллов, П. К. Клодт, И. П. Витали. Освящение Исаакиевского собора состоялось в 1858 году. Современники, как жители России, так и иностранцы, единодушно восторгались итогом многолетних работ. Т. Готье писал: «Когда путешественник поФинскому заливу приближается на пароходе к Санкт-Петербургу, купол Исаакиевского собора, словно золотая митра, водруженная над силуэтом города, уже издали привлекает взгляд. Исаакиевский собор блещет в первом ряду церковных зданий, украшающих столицу всея Руси. Это только что завершенный храм, целиком построенный в наши дни. Можно сказать, что это наивысшее достижение современной архитектуры». А соотечественник Монферрана и Готье знаменитый А. Дюма писал в некрологе Монферрану: «Монферран... заставил подняться из земли, заставил возвыситься к небу... Пока две нации воевали, союз искусства устоял. Циркулем ее архитекторов и карандашом ее художников Франция подавала руку России...»
Наводнение, 1824 годАлександр Грибоедов
В декабре 1824 года, словно предвещая бурные события года следующего, в Петербурге случился природный катаклизм: наводнение, самое катастрофическое в истории города – вода поднялась на 180 см выше ординара. Очевидцем наводнения оказался драматург А. С. Грибоедов.
Я проснулся за час перед полднем; говорят, что вода чрезвычайно велика, давно уже три раза выпалили с крепости, затопила всю нашу Коломну. Подхожу к окошку и вижу быстрый проток; волны пришибают к возвышенным тротуарам; скоро их захлестнуло; еще несколько минут – и черные пристенные столбики исчезли в грозной новорожденной реке. Она посекундно прибывала. Я закричал, чтобы выносили что понужнее в верхние жилья (это было на Торговой, в доме В. В. Погодина). Люди, несмотря на очевидную опасность, полагали, что до нас нескоро дойдет; бегаю, распоряжаюсь – и вот уже из-под полу выступают ручьи, в одно мгновение все мои комнаты потоплены: вынесли, что могли, в приспешную, которая на полтора аршина выше остальных покоев; еще полчаса – и тут воды со всех сторон нахлынули, люди с частию вещей перебрались на чердак, сам я нашел убежище во 2-м ярусе, у Н. Погодина. – Его спокойствие меня не обмануло: отцу семейства не хотелось показать домашним, чего надлежало страшиться от свирепой, беспощадной стихии. В окна вид ужасный: где за час пролегала оживленная проезжая улица, катились ярые волны с ревом и с пеной, вихри не умолкали. К Театральной площади, от конца Торговой и со взморья, горизонт приметно понижается; оттуда бугры и холмы один на другом ложились в виде неудержимого водоската.
Свирепые ветры дули прямо по протяжению улицы, порывом коих скоро воздымается бурная река. Она мгновенно мелким дождем прыщет в воздухе, и выше растет, и быстрее мчится. Между тем в людях мертвое молчание; конопать и двойные рамы не допускают слышать дальних отголосков, а вблизи ни одного звука ежедневного человеческого; ни одна лодка не появилась, чтобы воскресить упадшую надежду. Первая – гобвахта какая-то, сорванная с места, пронеслась к Кашину мосту, который тоже был сломлен и опрокинут; лошадь с дрожками долго боролась со смертью, наконец уступила напору и увлечена была из виду вон; потом поплыли беспрерывно связи, отломки от строений, дрова, бревна и доски – от судов ли разбитых, от домов ли разрушенных, различить было невозможно. Вид стеснен был противустоящими домами, я через смежную квартиру Погодина побежал и взобрался под самую кровлю, раскрыл все слуховые окна. Ветер сильнейший, и в панораме – пространное зрелище бедствий. С правой стороны (стоя задом к Торговой) поперечный рукав наместо улицы – между Офицерской и Торговой; далее – часть площади в виде широкого залива, прямо и слева – Офицерская и Английский проспект и множество перекрестков, где водоворот сносил громады мостовых развалин; они плотно спирались, их с тротуаров вскоре отбивало; в самой отдаленности – хаос, океан, смутное смешение хлябей, которые отовсюду обтекали видимую часть города, а в соседних дворах примечал я, как вода приступала к дровяным запасам, разбирала по частям, по кускам и их, и бочки, ушаты, повозки и уносила в общую пучину, где ветры не давали им запружать каналы; все, изломанное в щепки, неслось, влеклось неудержимым, неотразимым стремлением. Гибнущих людей я не видал, но, сошедши несколько ступеней, узнал, что пятнадцать детей, цепляясь, перелезли по кровлям и еще не опрокинутым загородам, спаслись в людскую, к хозяину дома, в форточку, также одна [калека], которая на этот раз одарена была необыкновенной упругостью членов. Все это осиротело. Где отцы их, матери!! Возвратясь в залу к Столыпиным, я уже нашел, по сравнению с прежним наблюдением, что вода нижние этажи иные совершенно залила, а в других поднялась до вторых косяков 3 стекольных больших окончин, вообще до 4 аршин уличной поверхности. Был третий час пополудни; погода не утихала, но иногда солнце освещало влажное пространство, потом снова повлекалось тучами. Между тем вода с четверть часа остановилась на той же высоте, вдали появились два катера, наконец волны улеглись и потоп не далее простер смерть и опустошение; вода начала сбывать.
Между тем (и это узнали мы после) сама Нева против дворца и Адмиралтейства горами скопившихся вод сдвинула и расчленила огромные мосты Исаакиевский, Троицкий и иные. Вихри буйно ими играли по широкому разливу, суда гибли и с ними люди, иные истощавшие последние силы поверх зыбей, другие – на деревах бульвара висели над клокочущей бездною. В эту роковую минуту государь явился на балконе. Из окружавших его один сбросил с себя мундир, сбежал вниз, по горло вошел в воду, потом на катере поплыл спасать несчастных. Это был генерал-адъютант Бенкендорф. Он многих избавил от потопления, но вскоре исчез из виду, и во весь этот день о нем не было вести. Граф Милорадович в начале наводнения пронесся к Екатерингофу, но его поутру не было, и колеса его кареты, как пароходные крылья, рыли бездну, и он едва мог добраться до дворца, откуда, взявши катер, спас нескольких.
Все, по сю сторону Фонтанки до Литейной и Владимирской, было наводнено. Невский проспект превращен был в бурный пролив; все запасы в подвалах погибли, из нижних магазинов выписные изделия быстро поплыли к Аничкову мосту; набережные различных каналов исчезали, и все каналы соединились в одно. Столетние деревья в Летнем саду лежали грядами, исторгнутые, вверх корнями. Ограда ломбарда на Мещанской и другие, кирпичные и деревянные, подмытые в основании, обрушивались с треском и грохотом.