Похороны Кутузова состоялись 13 июня 1813 года. По словам газетных сообщений, в Петербурге «все дороги и улицы усыпаны были зеленью, а по иным местам и цветами». Рассказывали, что при въезде в город, у Нарвской заставы, народ будто бы выпряг лошадей и сам вез траурную колесницу до Казанского собора.
Накануне 1825 года
В первое десятилетие после победоносного 1812 года Россия переживала удивительный общественный подъем. В 1814-м с поистине античным размахом Петербург встречал вернувшиеся из Парижа, овеянные славой войска. Весь путь от Ораниенбаума, куда они прибыли на кораблях, до столицы был усеян цветами. Победителям вручали награды и подарки. В их честь произносили приветственные речи и возводили триумфальные арки. Но кроме блестящей победы и громогласной славы, молодые герои двенадцатого года вынесли из заграничных походов вольнолюбивые идеи, в лучах которых отечественные концепции крепостничества и самодержавия предстали совсем по-иному. Само понятие патриотизма приобрело в эти годы новую окраску, взошло на качественно новую ступень. Петербург жаждал общения. Один за другим создавались кружки, возникали общества, появлялись новые салоны. Но если раньше, говоря современным языком, в их функции входила организация досуга, теперь эти социальные объединения становились способом общения, средством получения информации, методом формирования общественного мнения. Вызревал 1825 год.
Однако чисто внешне все было благополучно. Городской фольклор тех лет отличается практически полным отсутствием таинственных легенд, чудесных преданий, невероятных мифов. За очень малым исключением, это просто полулегендарные эпизоды из жизни известных людей того времени, о которых сплетничали и судачили в Петербурге. Ничего интригующего. Обычная размеренная столичная жизнь. Сенатская площадь и явление Пушкина еще впереди.
В те годы, по воспоминаниям графа В. А. Соллогуба, поочередно то в Москве, то в Петербурге занимал должность обер-полицмейстера Архаров – кстати, именно от его фамилии отчаянные ребята-полицейские получили прозвище «архаровцы». Об Архарове сохранилось следующее предание. В то время как он руководил полицией в Москве, в Петербурге произошла значительная кража серебряной утвари. Возникло подозрение, что все краденое немедленно вывезли в Москву, о чем тут же сообщили Архарову. Обер-полицмейстер будто бы ответил, что серебро находится в Петербурге и спрятано в подвале возле его дома. Там оно, рассказывает легенда, и было найдено.
Интересно, что несколькими годами ранее петербургская молва такие же чудесные подвиги приписывала обер-полицмейстеру Ф. Ф. Эртелю. Когда он занимал такую же должность в Москве, ему доложили, что в Петербурге у какой-то вдовы украли икону в золотой ризе с драгоценными камнями. Полиция утверждала, что вор находится в Москве. Эртель ответил, что вор живет в Петербурге, на Итальянской улице, и назвал его имя, добавив, что его можно застать дома около семи часов вечера и что образ еще находится у него. По этому указанию, утверждает народная молва, вор был схвачен и драгоценная икона возвращена владелице.
При Александре I Эртель был генерал-полицмейстером всех действующих армий. Это ему Александр I будто бы сказал во время смотра войск при Вертю, любуясь с горы Монт-Эне выстроенной у ее подошвы русской армией: «Федор Федорович! Знаешь, чего здесь недостает? Пожарных команд всех частей Петербурга. Показать бы их иностранцам!»
Одно время в Петербурге, в целях пожарной безопасности, было запрещено курение на улицах. Как рассказывает давняя легенда, однажды император Александр Павлович, прогуливаясь в коляске по Невскому проспекту, чуть не наехал на явно ничего не подозревавшего француза с дымящейся сигарой в зубах. Император остановился и вежливо пригласил иностранца в коляску. «Я отвезу вас туда, где курение позволено», – сказал он. Приехав в Зимний дворец, император ввел гостя в курительную комнату и вышел. Выкурив сигару, француз обратился к сидевшим тут же молодым людям с вопросом: «Кто был этот учтивый господин?» – «Его величество император Александр Павлович», – ответил один из великих князей незадачливому французу.
Пожары того времени представляли собой серьезную опасность для Петербурга. Они были не только частыми, но и разрушительными. В канун Нового 1811 года, в ночь с 31 декабря на 1 января, сгорел Большой (Каменный) театр. Разрушения были столь значительны, что к восстановлению его долго не возвращались. Впоследствии на этом месте возвели здание петербургской Консерватории. Хотя, надо сказать, что и в той драматической ситуации новогодней ночи 1811 года находились остряки, которые утверждали, что для восстановления театра «надобно лишь уволить французских актеров и балетных артистов; одного их жалованья хватит на все с излишком». Шутки шутками, но на подготовку русских артистов тоже не скупились. В Петербурге, на Екатерининском канале еще со времен Анны Иоанновны существовало театральное училище. Традиционно покровителями подобных заведений становились царствующие особы. В 1806 году по инициативе директора императорских театров А. Л. Нарышкина училище обзавелось собственной домовой церковью. При согласовании этой идеи с императором, согласно легенде, Александр I будто бы сказал: «Ну, что ж, танцы – танцами, а вера в Бога сим не должна быть поколеблена».
Между прочим, история Большого театра хранит в своих анналах и другие печальные события. Так, еще в 1780-е годы, почти в самый разгар строительства, его архитектор Антонио Ринальди свалился с лесов, и заканчивать здание пришлось инженеру Бауэру и художнику Тишбейну. Через двадцать лет театр капитально перестроил архитектор Тома де Томон. И вот, согласно преданию, осматривая его после пожара, зодчий оступился и упал со стены сгоревшего театра.
Из множества обществ, возникших в Петербурге при Александре I, два оставили след в городском фольклоре. Первое из них – это масонская ложа, возрожденная Александром I после 1812 года и упраздненная им же только в 1822 году. Управляющим Великой Директориальной Ложей был скромный инспектор и преподаватель математики и физики во 2-м Кадетском корпусе Иван Васильевич Вебер. Предание гласит, что Веберу удалось добиться аудиенции у императора и привлечь его в масонскую ложу. Александр I состоял в ней без малого десять лет.
О втором так называемом обществе «братьев-свиней» сохранилось скандальное предание. Небезызвестный провокатор, активный сотрудник Третьего отделения И. В. Шервуд письменно сообщил генералу Милорадовичу, будто «одну даму уговаривали вступить в общество, где брачуются на один вечер, и не по выбору, a par hasard (как случится)», но «она с отвращением сказала: „Mais c'est une cochonerie (но ведь это свинство)“. Что же, что cochonerie, – ответили ей, – ведь и свиньи точно, как и люди, – дети природы. Ну, мы будем frères-cochons (братья-свиньи), а вы soeurs-cochons (сестры-свиньи)». Дама убедилась, и название frères-cochons осталось за обществом.
Известный богач того времени Александр Львович Нарышкин слыл в Петербурге гостеприимным и щедрым хозяином. Дом этого вельможи был открыт для всех и, по традиции давних времен, все званые и незваные были его желанными гостями. В его доме на Большой Морской, который в Петербурге прозвали «Новыми Афинами», и на даче на Петергофской дороге собирались «все лучшие умы и таланты того времени». Между тем он постоянно был по уши в долгах. Об этом злословил весь Петербург. Рассказывали, что однажды, во время Отечественной войны 1812 года, некто при Нарышкине похвалил храбрость его сына, который, заняв во время боя какую-то позицию, отстоял ее у неприятеля. «Это уж наша фамильная черта, – отозвался остроумный Нарышкин, – что займем, того не отдадим».
На одном из праздников, устроенных Александром Львовичем на своей даче, присутствовал Александр I. «Во что же обошелся этот великолепный праздник?» – спросил император. «В тридцать шесть тысяч рублей, Ваше величество, – заметил Нарышкин, – я заплатил тридцать шесть тысяч рублей только за гербовую бумагу подписанных мною векселей». Спустя какое-то время император послал Нарышкину книгу, в которую были вплетены сто тысяч ассигнациями. Находчивый Нарышкин просил передать императору свою глубокую признательность и при этом добавил, что «сочинение очень интересное и желательно бы получить продолжение». Говорили также, что Александр I вторично прислал книгу с вплетенными в нее ста тысячами, но приказал устно передать, что издание окончено.
В начале XIX века весь Петербург знал сенатора Ивана Алексеевича Соколова, страстного любителя шахмат, готового в любое время дня и ночи сесть за шахматный столик. Между прочим, он был дедом сильнейшего шахматиста России первой половины XIX века, шахматного теоретика и автора первого учебника шахматной игры Александра Дмитриевича Петрова. Так вот, Иван Алексеевич Соколов был известен и тем, что калитка его дома была расписана большими клетками зеленого и желтого цветов, на которых были изображены шахматные фигуры, представлявшие собой шахматную задачу. А решение задачи было изображено на другой стороне калитки. «Смерть как хочется нарисовать последний мат, который я задал Котельникову», – говорил сенатор. По воспоминаниям его знаменитого внука, эта легенда о шахматной калитке была весьма живуча в Петербурге.
К последнему десятилетию александровского царствования поздняя петербургская легенда относит расцвет и становление знаменитой торговой фирмы купцов Елисеевых. Родом Елисеевы были из деревни Новоселки Ярославской губернии. Существует предание, что житель этой деревни Петр Елисеев был некогда крепостным графа Шереметева. Он слыл умелым садовником и однажды среди зимы угостил графских гостей свежей земляникой, за что и получил от хозяина вольную. Недолго думая, Петр пришел в Петербург и стал работать портовым грузчиком. Этот петербуржец в первом поколении, не лишенный недюжинных организаторских способностей, вскоре сколотил артель по погрузке и выгрузке судов. А через несколько лет предприимчивый ярославец уже владел несколькими столичными магазинами и торговыми судами, курсировавшими между Петербургом и Москвой.