Мы попытались рассмотреть только те легенды, которые рождались вокруг имени Ленина в период подготовки и осуществления октябрьского переворота. Они нелицеприятны. Легенды о камере, в которой Владимир Ильич «ел чернильницу из хлеба и запивал ее чернилами из молока», о человеке с ружьем, которому вождь мирового пролетариата помог раздобыть кипяточку, о детях, с которыми дедушка Ленин, позабыв о государственных делах, украшал елку, появились позже. Все они претендовали на абсолютную правду и потому к фольклору не имеют никакого отношения.
Однако вернемся в послереволюционный Петроград. В 1918 году столицу России перенесли в Москву. Разжалованный Петроград стал центром так называемой Северной коммуны во главе с Г. Е. Зиновьевым. Однако амбиции петроградских революционеров были столь велики, что центральные законы на территории коммуны действовали номинально и только с разрешения петроградского начальства. Рассказывают, что зиновьевские чиновники любили говаривать: «Нам Москва не указ».
Но несмотря ни на что Петроград в глазах всей страны оставался «самым святым городом во всей России». Эти вещие слова молва приписывает оптинскому старцу Нектарию, он будто бы сказал их в последние дни Оптиной пустыни.
Между тем надвигался красный террор.
В начале XIX века в Петербурге жила дочь действительного статского советника И. Ф. Фитингофа, правнучка фельдмаршала Б. К. Миниха, известная писательница баронесса Юлия де Крюденер. После смерти своего мужа она неожиданно для всех впала в мистицизм. Обладая незаурядной силой внушения, она решила попробовать себя в качестве пророчицы и даже преуспела на этом поприще. К ней обращались самые известные люди столицы. Затем она уехала во Францию и долгое время жила в Париже. В 1818 году Юлия де Крюденер вернулась в Петербург. Однажды, проходя мимо дома своего мужа на Гороховой, 2, она увидела через окна кровь, стекавшую по стенам комнат. Потоки крови заливали подвалы, заполняя их доверху. Очнувшись от видения, побледневшая Юлия де Крюденер будто бы проговорила, обращаясь к своим спутникам: «Через сто лет в России будет так же, как во Франции, только страшнее. И начнется все с моего дома».
Прошло сто лет. Один из ближайших сподвижников Ленина Феликс Дзержинский был назначен председателем Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Говорят, он был осведомлен о давнем пророчестве баронессы Крюденер. И то ли собирался опровергнуть его своей деятельностью, то ли хотел доказать миру, что речь в пророчестве шла о «кровавом царском режиме», но именно вспомнив о ее зловещем предсказании, будто бы решительно заявил: «Здесь, в этом доме, и будет работать наша революционная Чрезвычайная комиссия». Впрочем, если верить городскому фольклору, в подвалах дома на Гороховой только допрашивали и пытали. Затем арестованных привозили в Чесменскую церковь и здесь расстреливали. Тут же, на Чесменском военном кладбище, трупы предавали земле.
Остается только напомнить читателям, что в доме на Гороховой, 2 и до революции размещались учреждения подобного рода. В начале XX века здесь находилось Охранное отделение, ведавшее политическим сыском в России.
Едва ли не сразу после октябрьского переворота начались массовые реквизиции движимого и недвижимого имущества, сопровождавшиеся революционными погромами, в вихре которых исчезали не только драгоценности, принадлежавшие отдельным людям, но и ценности непреходящего общероссийского значения. Рассказывали, что разгрому подвергся даже музей Пушкина в Александровском лицее на Каменноостровском проспекте. После проведенной там «реквизиции» бесследно «исчезли пушкинские реликвии: пуля, найденная, по преданию, в жилете раненого поэта, золотые ножницы и перстень – невиданная редкость, вывезенная с востока и воспетая Пушкиным в одном из стихотворений».
Грабили всё подряд и не попасть под это «красное колесо» было практически невозможно. В объятом паникой Петрограде рассказывали легенду о «хитрой графине Клейнмихель», фешенебельный особняк которой удалось спасти только благодаря сообразительности графини. Она будто бы закрыла все окна ставнями, заперла двери, и вывесила перед входом в дом плакат: «Не трогать. Дом является собственностью петроградского совета. Графиня Клейнмихель отправлена в Петропавловскую крепость». Сама хитроумная графиня в это время находилась в доме и обдумывала план побега.
Но все же оставалось немало тех, кто искренне хотел верить в светлые идеалы революции. Среди них были и так называемые бывшие. Есть легенда о том, что один из молодых владельцев Шереметевского дворца на Фонтанке, после того, как его родственники уехали за границу, пришел в Смольный и положил ключи от дворца на стол некоему высокому чиновнику: «Они ваши». И услышал в ответ: «Нам подачки не нужны. Мы и так все возьмем».
Правда, как свидетельствует городской фольклор, не все сходило с рук. На танцевальном вечере, устроенном революционными матросами Кронштадта в одной из церквей, пьяный матрос решился пригласить на танец девушку. Та, видя его состояние, отказалась. «Хорошо, – вызывающе проговорил матрос, – тогда я найду себе другую пару». И, сорвав со стены икону Богородицы, «пустился с нею в непристойный пляс». Но через несколько минут он внезапно свалился тут же замертво. Смерть его, как рассказывают, была страшна и «произвела впечатление» на окружающих.
Те, кто ясно понимал, что происходит в России, стремились уехать из Петрограда. В первую очередь город покидали иностранцы. Есть легенда о некоем американце, случайно оказавшемся в Петрограде в те трагические «окаянные дни». Перед тем как отбыть, он запальчиво обратился к провожавшим: «Зачем вам, большевикам, такой прекрасный город? Что вы с ним будете делать?»
В 1919 году был арестован шестидесятилетний великий князь Николай Михайлович, известный историк, председатель Русского географического общества. Он был в оппозиции к Николаю II и называл его не иначе, как «наш дурачок Ники». Николай Михайлович был расстрелян 28 января того же года. По преданию, перед расстрелом пожилой князь снял сапоги и бросил их солдатам: «Носите, ребята, все-таки царские…»
Однажды в день рождения Лермонтова поэт Николай Гумилев заказал по нему панихиду. Как вспоминает Ирина Одоевцева, во время службы Гумилев повернулся к ней: «Скажите, вы не заметили, что священник ошибся один раз и вместо „Михаил“ сказал „Николай“»? – «Нет, не заметила. Я ведь очень внимательна. Я бы услышала», – ответила ему его спутница. Гумилев недоверчиво улыбнулся: «С той минуты, как мне послышалось „Николай“ вместо „Михаил“, все мне не по себе». В 1921 году Гумилев, обвиненный в контрреволюционном заговоре, был расстрелян. По преданию, это произошло вблизи станции Бернгардовка по Финляндской железной дороге.
Бытовала легенда о вскрытии большевиками захоронений великокняжеской усыпальницы Петропавловского собора. Будто бы извлекли останки всех тринадцати погребенных там великих князей, свалили их в кучу и сожгли в общем костре, причем, как утверждает легенда, сожгли не где-нибудь, а на паперти собора, в чем рассказчики видели особую иезуитскую изощренность новых хозяев России. Эта зловещая легенда жила в народе более семидесяти лет, и только совсем недавно, в ходе плановых реставрационных работ, к счастью, не подтвердилась.
В то же время, вопреки старинным традициям, согласно которым хоронить вне церковной и кладбищенской оград не полагалось, большевики устраивали погосты прямо посреди города, на его площадях. Созданный на Марсовом поле кладбищенский мемориал в то время породил мрачную шутку о том, что скоро «Петрополь превратится в Некрополь».
Впоследствии, пытаясь понять истоки такой беспримерной жестокости и, как это обычно бывает, стараясь персонифицировать казавшиеся безликими события, стали копаться в биографиях большевистских вождей. Рассказывали легенду из дореволюционной жизни Ленина. Находясь вместе с Крупской в Швейцарии, Ленин стал очевидцем смерти матери Надежды Константиновны, которая была с ними. Оба поочередно дежурили у постели умирающей. По договоренности, они должны были разбудить друг друга, если случится непоправимое. Мать умерла во время дежурства Владимира Ильича. Ленин в это время что-то писал. Наутро Крупская с ужасом обнаружила, что мать умерла, а Ленин все еще продолжал работать. Крупская потребовала объяснений. «Но ты же просила тебя разбудить, если матери потребуется помощь. Она умерла. Твоя помощь не нужна», – ответил будущий вождь революции.
В конце концов поиски истоков привели к определенному результату. По утверждению христианских мистиков, если из слова «коммунизм» убрать одну букву, то сумма цифр этого слова составит «звериное число „666“». А если это слово, продолжали они, сложить «из шестнадцати спичек, то из них же можно составить фамилию „Ленин“». Это удивительным образом, утверждали они, было предсказано еще Иоанном Богословом в 15-м стихе 13-й главы его Откровения: «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтоб убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя».
Впрочем, жестокость новых хозяев России распространялась только на тех, кого стали презрительно называть «буржуями». Пролетариат ждал от большевиков не только «светлого будущего», но и безусловных преимуществ перед бывшими эксплуататорами. Эти ожидания трансформировались в самые невероятные слухи. Ирина Одоевцева вспоминает, как соседка остановила ее в коридоре «уплотненной» квартиры вопросом: «Правда ли, скажите, Ленин издал декрет, что нам, пролетаркам, носить всего шесть месяцев, а буржуйкам двенадцать?»
По революционному городу ходили тревожные слухи, будто на улицах «орудуют ночные разбойники, которые прыгают выше домов при помощи особых пружин, прикрепленных у них к сапогам». Говорили также, что одеты они в саваны. Возглавлял банду некий Иван Больгаузен по кличке Живой труп, а его подруга Мария Полевая будто бы собственноручно шила саваны.
Мы уже говорили, что в Петрограде было много китайцев, которые, как говорили в народе, приходили по ночам в ЧК за душами замученных и расстрелянных людей. Эти китайцы были якобы приглашены во время Первой мировой войны русским правительством для строительства оборонительных сооружений, но, оставшись после революции не у дел, пошли работать палачами. «Ходя, ходя, почему у тебя походя руки в крови?» Говорили, что однажды всех этих китайцев перебили на рынках «и передушили, как лягушек, на улицах».