«Конка, конка, обгони цыпленка!», – шутили петербуржцы, однако за первый год работы конка перевезла более миллиона пассажиров! Однако даже при такой востребованности три линии не могли «выйти в прибыль», для этого было нужно увеличить их количество, но этому воспротивились городские власти. Признавая, что конка облегчает сообщение, особенно для «недостаточных обывателей столицы», думская комиссия, созданная для решения вопроса о строительстве новых линий, обращала внимание на существенные неудобства, которые конка доставляет другой части столичного населения, конкой не пользующейся. Проще говоря, удобство богачей важнее удобства бедняков. Губернатор согласился с выводами комиссии. Однако интенсивный прирост населения, вызванный бурным развитием промышленности, в 1874 году вынудил отцов города пересмотреть своё решение и спустя два года число линий выросло до двадцати шести. Восемьдесят четыре версты[63] конки обслуживало три тысячи лошадей, для которых было выстроено шесть конных парков. Далеко не все линии оказались прибыльными, поэтому в 1879 году с разрешения Городской думы стоимость проезда была увеличена на копейку.
Рельсы конки ради экономии прокладывались в одну колею, а для того, чтобы встречные вагоны могли разминуться, через определенные промежутки устраивались петли-«разъезды». Входить в вагон разрешалось не только на остановках, но и на ходу, однако при этом вход разрешался только справа по ходу движения, чтобы исключить возможность попадания человека под встречный вагон на «разъезде».
Конный трамвай на Лиговской улице. XIX в.
Две лошади не всегда могли осилить крутые подъемы на мосты, поэтому в таких сложных местах в особых загонах под наблюдением мальчишек-форейторов стояли запряженные в постромки пары лошадей, которых припрягали к упряжке конки. В особо сложных случаях пассажиров могли попросить выйти из вагонов и пройти сложный участок пешком. «Да лучше вообще идти пешком, чем связываться с конкой!», – скажут некоторые. Но сидеть лучше, чем идти, да и двигалась конка как минимум вдвое быстрее…
Давайте прокатимся на конке с писателем Львом Успенским, оставившим интереснейшие «Записки старого петербуржца».
«Вот она погромыхивает по рельсам где-нибудь на Каменноостровском или на Кронверкском, погромыхивает тяжко и неторопливо: ну с какой скоростью может двигаться огромный железный вагон, влекомый двумя, пусть даже и не извозчичьими, хорошо кормленными лошадьми?.. И тем не менее чуть ли не каждый день в дневниках происшествий сообщалось: «Человек под конкой!», «Еще одна жертва городского транспорта». И борзописцы того времени изощрялись: «Пора обуздать наших коночных Гекторов!», «Автомедоны[64] из управления конно-железных дорог становятся угрозой жизни петербуржцев!» Сейчас представить себе не могу, какую находчивость надо было проявить, чтобы умудриться кончить жизнь под этой добродушной черепахой – тогдашней конкой. А умудрялись!..
На лошадином корме «Империал». XIX в.
Вагон подошел. На его передней площадке стоит, держа в руках вожжи, как античный боец на квадриге, не вожатый, не возница, – «кучер». Он действует, как и все кучера, – «браздами», но (это же все-таки – конка, новейший вид транспорта!) по правую руку от кучера – изогнутый штырь с рукоятью. Если вращать его, натягивается цепь, прижимает к колёсам колодки, и вагон со скрежетом останавливается.
Рукоять тормоза устроена затейливо. На ней укреплен небольшой (но и не маленький, с хорошую кухонную ступку, похожий на неё и по виду) медный колокол. У него не простой язычок. Он связан с особой муфточкой, движущейся вверх и вниз. Если ритмически опускать и поднимать муфточку на её стержне, язык качается вправо и влево и звонит… Внутри коночный вагон был оборудован двумя длинными крашенными красным маслом скамьями вдоль окон, из конца в конец. Над обеими дверьми висели фонарики; по вечерам в них горели, тускло освещая внутренность конки, свечи. Еще один малюсенький фонарик с рефлектором имелся на груди у кондуктора (никаких кондукторш не было), – без него он не смог бы разобраться в билетах… С раннего утра ползли они по улицам, огромные синие вагоны, зимой – залепленные снегом, с наглухо замерзшими стеклами, настылые, мрачные; летом – пестреющие женскими шляпками, с империалом, то над чем-то хохочущим, то мирно созерцающим окрестный пейзаж…»
В 1886 году по Большому Сампсониевскому проспекту и Второму Муринскому проспекту была проложена первая линия парового трамвая – вместо лошадей вагоны тянул маленький паровозик. Он сильно шумел, изрядно дымил, но зато развивал большую скорость, нежели конка – до двадцати километров в час. В более поздней модификации паровой трамвай уподобился современному: двигатель с кабиной водителя и пассажирский салон стали монтировать на едином шасси.
Строительство трамвайной линии на Невском проспекте. Июль. 1907 год
Вагон трамвая на остановке «Александровский сад» в день открытия трамвайного движения. 1907 год
«Кавалергарда век не долог», – сказал поэт. Эти слова можно отнести и к конке, и к паровому трамваю. Конка прекратила свое существование в сентябре 1917 года, а «паровики» продержались на пригородной Невской линии до 1922 года. Оба этих вида транспорта вытеснил электрический трамвай, запущенный 29 сентября 1907 года и действующий поныне. Первая линия прошла от Главного штаба до Восьмой линии Васильевского острова, а в 1914 году электрический трамвай ходил практически по всем основным улицам Петербурга. «Одним из самых «типичных» уличных звуков Петербурга перед Первой мировой войной было треньканье трамваев, – вспоминал академик Дмитрий Сергеевич Лихачев. – Я различал четыре трамвайных звонка. Первый звонок – перед тем как трамваю тронуться. Кондуктор… на остановках выходил с задней площадки, пропускал всех садящихся вперед, сам садился последним и, когда становился на ступеньку вагона, дергал за верёвку, которая шла от входа к звонку у вагоновожатого. Получив такой сигнал, вагоновожатый трогал вагон. Эта верёвка шла вдоль всего вагона по металлической палке, к которой были прикреплены кожаные петли, за них могли держаться стоящие в трамвае. В любом месте трамвая кондуктор мог позвонить вагоновожатому. И это был второй тип звонка. Вагоновожатый предупреждал неосторожных прохожих с помощью ещё одного звонка, действовавшего от ножной педали. Здесь вагоновожатый звонил иногда довольно настойчиво, и звук этот часто слышался на улицах с трамвайными линиями. Потом появились и электрические звонки. Довольно долго ножные педальные звонки действовали одновременно с ручными электрическими. Грудь кондуктора была украшена многими рулонами с разноцветными билетами. Билеты разных цветов продавались по «станциям» – на участки пути, и, кроме того, были белые пересадочные билеты, с которыми можно было пересесть в определенных местах на другой маршрут… Время от времени, когда кончался тот или иной отрезок пути и надо было брать новый билет, кондуктор громко возглашал на весь вагон: «Жёлтым билетам станция!», или «Зелёным билетам станция!», или «Красным билетам станция!».
А вот какой представлялась поездка в трамвае поэту Грааль-Арельскому:
На остановках, с яростью звериной,
В трамвай, толкаясь, торопясь,
Cадятся люди. И опять витрины,
Дома и фонари и уличная грязь
Мелькают в окнах сетью непрерывной.
Знакомо всё – дома, дворцы, мосты.
Огни трамваев в радости призывной…
Мелочные лавки
«Наши мелочные лавки изобретены во время построения Петербурга, – писала газета «Северная пчела». – Лавки или магазины с различными товарами, часто противоположного свойства, долгое время были только принадлежностью английских и голландских факторий, учрежденных в чужих, не мануфактурных землях. Таким образом возникли и у нас английский магазин, голландские и нюренбергские лавки».
«Москва – кладовая, она наваливает тюки да вьюки, на мелкого продавца и смотреть не хочет, – говорится в «Петербургских записках» Гоголя. – Петербург весь расточился по кусочкам, разделился, разложился на лавочки и магазины и ловит мелких покупщиков. Москва говорит: «коли нужно покупщику, сыщет»; Петербург сует вывеску под самый нос, подкапывается под ваш пол с «Ренским погребом»… Москва не глядит на своих жителей, а шлет товары во всю Русь; Петербург продает галстухи и перчатки своим чиновникам. Москва – большой гостиный двор; Петербург – светлый магазин. Москва нужна для России; для Петербурга нужна Россия… Сказал бы еще кое-что, но – дистанция огромного размера!»
Мелочная лавка – предок современного супермаркета. Идея хороша. Зачем покупателю идти к булочнику, затем к мяснику, от него – к бакалейщику, а после – к москательщику, если всё необходимое, от хлеба до скипидара, можно приобрести в одном месте? Идея хороша, только вот реализация её хромала. Булочники да мясники, иначе говоря – «узкие специалисты», торговали свежим товаром, а в мелочной лавке свежесть могла быть и второй, и третьей. Работать с широким ассортиментом было сложно, и вообще мелочные лавки привлекали покупателей не столько удобством, сколько ценой, поэтому продукты здесь изначально могли быть не очень-то свежими, купленными по дешёвке у «узких специалистов».
«Где есть мелочные лавки? В одном только Петербурге, – писал в одном из своих очерков Фаддей Булгарин. – Они не подражание чему-либо иностранному, но настоящая петербургская оригинальность. Сколько порядочных людей начали молодость свою тем, что не только лакомились из мелочной лавки, но и составляли трапезу в черные дни из съестных припасов мелочной лавки. В ней есть всё, что только нужно человеку… Мне невозможно исчислить все товары мелочной лавки. Одним словом, здесь продается всё, что только нужно для потребления в хозяйстве, всё, исключая дров и сена… А как это всё уложено и расставлено в лавке! Не стыдитесь и загляните. Пряности, бакалии, москательный товар в баночках; образчики разной муки и крупы в ящиках; кули с зеленью и овсом на полу; съестное точно как на выставке. Чай, табак и постное масло стоят дружно вместе, не боясь заразить друг друга. Глинян