А на четвертом венке (о нем не посмел упомянуть репортер, описывавший эти похороны), совсем не пышном, скромном, с горящей на ленте надписью, воздававшей дань памяти великого заступника народного, чернели буквы: «От социалистов».
Среди женщин, несших этот венок, сменяясь поочередно, появлялись то Вера Засулич, то ее подруга и соратница по кружку южнорусских бунтарей Маша Каленкина, то Малиновская, то сестры Корниловы – дочери известного петербургского фабриканта фарфоровой посуды, сочувствовавшие революционерам. А сбоку, в цепи молодых мужчин, шагали Плеханов и Фроленко, смуглый южанин с худощавым лицом, знаменитый впоследствии шлиссельбургский узник, человек поразительной биографии. Скажем тут же: судьба судила этому человеку перешагнуть из прошлого века в наш, и умер он уже в 30-х годах, будучи коммунистом.
Понятно, репортер не отважился упомянуть о венке «От социалистов». Но как, однако же, мог появиться в траурной процессии такой венок? В столице как раз в эти дни шел судебный процесс 193-х революционеров, схваченных за хождение в народ и пропаганду бунтарства среди крестьян. И это был уже не первый такой процесс за последнее время. Все тюрьмы столицы (и Шлиссельбург, и Петропавловская крепость, и Литовский замок, и даже высящаяся на Шпалерной «предварилка» – Дом предварительного заключения) были переполнены.
И вдруг – венок «От социалистов»!
Но был, был такой венок, и вот свидетельство человека, имя которого само по себе достаточно много говорит: это Плеханов Георгий Валентинович, в ту пору студент Петербургского горного института.
«Я предпочитаю рассказать о том, какое участие приняли в похоронах Н.А. Некрасова революционеры-народники 70-х гг. в лице общества „Земля и воля“.
Впрочем, не только этого общества. Как раз в то время… в Петербурге… собралось немало виднейших представителей южнорусского „бунтарства“. Тут находились Фроленко, Волошенко, Валериан Осинский, Чубаров („Капитан“) и еще многие другие. Все это был народ „нелегальный“, смелый, энергичный, прекрасно владевший оружием и весьма склонный к рискованным выступлениям. Заручившись содействием этих испытанных удальцов, общество „Земля и воля“ решило открыто явиться на похороны в качестве революционной социалистической организации. С этой целью оно заказало венок с надписью: „От социалистов“. Не могу припомнить, кем именно исполнен был этот заказ, но я хорошо помню, что он был исполнен».
Вот как, оказывается, обстояло дело с необычным венком, который в день похорон Некрасова несла молодежь в траурной процессии.
Дальше Плеханов рассказывает:
«Вокруг социалистического венка тесным кольцом сомкнулись южнорусские бунтари и землевольцы вместе с членами рабочих кружков, уже весьма нередких тогда… Бунтари и землевольцы захватили с собой револьверы, твердо вознамерившись пустить их в дело, если полиция вздумает отнять венок силой»…
3
Молодой, статный, с острым орлиным взглядом из-под густых темных бровей, Плеханов (или Жорж, как его называли друзья и соратники по «Земле и воле»), казалось, не чувствует холода. А одет он был плохо, не для такой суровой погоды.
Сын тамбовского помещика, он давно ушел из семьи и стал революционером, одним из тех, кого в обществе называли «крамольниками», – человеком, преследуемым полицией. Лишенный средств к жизни, Плеханов в ту пору едва перебивался с хлеба на квас, носил затрепанную студенческую шинельку, как говорят, на «рыбьем меху». От простуды его оберегал сегодня, в этакий морозный день, клетчатый плед, накинутый на голову поверх студенческой фуражки.
На ходу, наклонясь к невысокому ростом и тощему Фроленко, Плеханов шепнул ему на ухо:
– У ваших девушек есть оружие, Михаил?
При этом землеволец кивнул на Веру Засулич и Машу Каленкину, несших как раз в ту минуту венок от социалистов. Обе, несмотря на мороз, были одеты в легкие пальтишки и шляпки.
– Есть, – ответил Фроленко. – А что?
– Предупредите их, когда они сменятся, чтоб без надобности не горячились.
Фроленко в недоумении поднял брови, выжженные южным солнцем.
– То есть что вы хотите сказать?
– Оружие следует пускать в ход только в крайнем случае – вот что я хочу сказать, друг мой!
Молодой южанин покрутил головой, вздохнул.
– Вы тут в Питере, я вижу, все ангелы, а с вами вон что делают, – произнес Фроленко со сдерживаемым раздражением. – В самых гиблых застенках морят, розгами секут, как это сделал с вашим же собратом генерал Трепов! Вас как зверей травят, а вы придерживаетесь христианской кротости. Революцию так не сделаешь.
– К революции, друг мой, ведут разные пути, – отозвался Плеханов, чуть заметно улыбаясь, и, явно не желая сейчас спорить, продолжал дружелюбно: – Оставим это сейчас – вопрос большой и требует особого обсуждения. Я просто счел нужным предупредить…
– Хорошо, скажу девушкам, – уступчиво кивнул Фроленко. – Не беспокойтесь.
Плеханов опасался налета полиции на венок от социалистов, но пока все шло спокойно. Местами, правда, попадались группы закутанных в башлыки полицейских, кое-где можно было увидеть и казачьи патрули. Держались они от траурной процессии подальше, и она беспрепятственно продолжала путь.
Поскрипывал под сотнями ног крепко утоптанный снег; только этот тоскливый скрип и нарушал тишину улиц, по которым молча двигалась скорбная толпа.
Венок от социалистов пока никто не трогал.
Когда венок понесли художница Малиновская и Люба Корнилова, обе одетые в хорошие шубки, а Вера Засулич и Маша вернулись в цепь, Фроленко передал им просьбу Плеханова. Те зябко повели плечами.
– Все берутся учить нас, господи! – буркнула Маша, очень бледная и нервная с виду девушка.
Большие серые глаза Веры недовольно блеснули. Лицо у нее было миловидное, но часто на нем возникало хмурое отчужденно-замкнутое выражение, как у отрешенной от мира подвижницы. Брови, уходящие вразлет к вискам, строго сдвигались в одну линию и надолго так застывали. У переносья уже прорезались морщинки, а было этой девушке всего двадцать семь лет.
«Сейчас же позади цепи, – по свидетельству газетного репортера, – шел хор студентов, а по обеим сторонам всей той передовой части процессии, которая состояла из молодежи, ехало по одному конному жандарму. Затем шли священник с дьяконом, и, наконец, та же молодежь несла гроб, постоянно сменяя друг друга.
Сзади гроба двигалась толпа, состоявшая, кажется, из всех находящихся в Петербурге литераторов, артистов, художников, адвокатов, профессоров и прочих… Вся эта масса людей, нескончаемый ряд экипажей, оригинальная цепь студентов – все, вместе взятое, представляло такую картину, которую очень редко было видеть на улицах столицы… Почти все экипажи были пусты, публика провожала пешком своего любимца».
Вот здесь-то, в конце процессии, находился и майор Курнеев. Он ехал в экипаже и был почти не виден под закрытым кожаным верхом. Сидел майор, держась прямо, важно, положив обе руки на саблю и отставив локти, как это любил делать царствующий император Александр II и как в подражание высочайшей особе часто делал и Трепов.
4
«Не знаю почему – может быть потому, что слишком поздно догадавшись о намерении революционеров сделать демонстрацию, она не приготовилась к отпору, – полиция не сделала попытки захватить социалистический венок, – рассказывает дальше Плеханов. – Он благополучно достиг Волкова кладбища».
По словам Плеханова, в церковь вошли лишь немногие из его товарищей.
«Все же остальные – за исключением „сигнальных“, которые должны были поднять тревогу в случае, если бы полиция захотела арестовать лиц, приставленных к венку, – отправились к приготовленной для Некрасова могиле и расположились около нее сомкнутыми рядами. Нам было известно, что у гроба Некрасова будут произнесены речи, и общество „Земля и воля“ нашло нужным со своей стороны выдвинуть оратора, который должен был, не стесняясь присутствия тайной и явной полиции, высказать то, что думала об авторе „Железной дороги“ тогдашняя революционная интеллигенция. Выбор пал на пишущего эти строки»…
Вере и Маше не удалось протиснуться к могиле, и они стояли в стороне, на аллее, ближайшей к месту захоронения. Тут же был и Фроленко. Похоже, он умышленно не отставал от девушек, помня наказ Плеханова.
Ослепительно сверкал снег в иглистой темно-зеленой гуще елей; стволы берез казались белее обычного и точно укутанными ватой. По всему кладбищу слышался сухой морозный треск.
– Уже идет лития у могилы, а плохо видно, – сказал Фроленко. – Давайте, девушки, поищем местечко получше.
Перебрались в другой закуток аллеи. Здесь было глухо и совсем безлюдно. До того места, где шло захоронение покойника, отсюда было ближе, но все загораживала какая-то бревенчатая полуразрушенная постройка.
– Куда вы нас завели, Михаил? – удивилась Вера. Хмуря брови, она затем недовольным током сказала: – Послушайте, это вы нарочно? Наверное, приказ Жоржа выполняете – держать нас подальше от возможной стычки, когда начнут выступать наши. Зря… Мы ведь с Машей не дети!
Фроленко виновато вздохнул. Желая угодить Плеханову, он, кажется, переусердствовал.
– Извините, голубушка, бес попутал, – попробовал отшутиться Фроленко. – Девушки вы серьезные, знаю, зря в драку не кинулись бы, да мало ли что может произойти, все ж таки. Полиции тут переодетой до черта. Зачем еще вам, женщинам, рисковать. Прав же Жорж!
Фроленко сообщил девушкам, что выступать на могиле с речью от лица социалистов поручено Плеханову.
– И это, учтите, несмотря на прошлогоднюю историю, – добавил многозначительно южанин. – Не всякий другой стал бы выступать после той истории.
На девушек эти слова произвели впечатление. Они знали, на что намекал Фроленко.
Ровно год назад, в декабре, здесь, в Петербурге, на площади у Казанского собора землевольцы устроили демонстрацию, которая затем прогремела на всю империю. Вот на этой-то демонстрации и отличился Плеханов. Он