– А когда же он придет? – спросил один.
Я сказала, что Добролюбов думает, что при поколении, которое «вырастает в атмосфере надежд и чаяний»…
О как загорелись при этих словах глаза молодого учителя с отгрызенными ногтями; он вскочил с кровати и проговорил каким-то странно торжествующим тоном, подняв для многозначительности палец:
– При нас, значит!..
«Когда расходились, он отрекомендовался мне Нечаевым и просил прийти в Сергиевское училище.
– Что ж, там тоже учителя собираются? – спросила я.
– Нет, учителя не собираются, но надо нам потолковать.
Через месяц или два имя Нечаева знало все студенчество и все общество, интересовавшееся студенческими историями. Но в это время оно не говорило мне ровно ничего»…
В тот вечер Вера узнала только, что в Сергиевском приходском училище Нечаев ведет младшие классы, и в то же время он состоит вольнослушателем при столичном университете.
Глава восьмая.Годы скитаний
1
Нечаев вызвался проводить Веру до ее дома.
Дорогой выяснилось, что есть у них одна общая знакомая – полковничья вдова Томилова, сочувствующая передовой молодежи и любящая ей покровительствовать. У Томиловой была большая, хорошо обставленная квартира.
Вера сейчас и жила со своей приятельницей по мастерской у этой вдовы.
– А приютит она мою сестренку? – спросил Нечаев. И вдруг добавил: – Этих старых барынь надо как коров доить. Не свой хлеб ест.
– А чей же? – удивилась Вера.
– Как – чей? – усмехнулся он такой едкой усмешкой, что Вере даже неприятно стало. – Кто землю пашет, кто лес рубит, кто гвозди кует, кто коров доит – вот тот и ест свое.
Проходили они мимо богатого дома с колоннами и зеркальными витринами, где виднелись окорока, пирамиды заморских вин и огромные корзины с апельсинами и лимонами. Из верхнего этажа дома слышались звуки рояля. Мелодичный женский голос пел какой-то романс.
– Ух, вы! – погрозил Нечаев кулаком по направлению к витринам и верхним окнам. – Не только окна следует выбить, а и самый дом перекувырнуть да по камушкам растащить!
– Но зачем? – смеялась Вера, недоумевая.
– Вопроса такого не должно быть.
– И права нет у вас на это.
– Права? А вы читали новый роман Достоевского «Преступление и наказание»?
Роман вышел года два назад, и Вера его, конечно, читала.
– Ах, вот что! – воскликнула она. – Вам угодно сравнивать себя с Раскольниковым?
– Я в свое верю, – неопределенно ответил Нечаев. – И только скажу вам: сметь мы все должны! Ради большого дела человек имеет право все делать! Хоть лбом стену прошибать.
– И старух топором? – съязвила Вера.
Нечаев произнес в ответ шутливо:
– Знаете, Вера Ивановна, наши отцы табачок не то что, как ныне, раскуривали, а еще в обе ноздри набивали.
Продолжая разговор в том же тоне, Вера сказала:
– Вы бунтовщик по природе.
– Я? – расхохотался он. Вдруг поднес руку ко рту, погрыз ноготь указательного пальца и добавил серьезно: – То, что я говорю, – это еще не бунт. Какой это бунт? Вот впереди те (он так и сказал: не «тебе», не «вам», а «те») будет бунт так бунт. И скоро, Вера Ивановна, скоро!..
У вдовы Томиловой, приютившей Веру, конечно, нашлось место и для сестры Нечаева, краснощекой девушки восемнадцати лет, только что приехавшей из деревни. Анюта – так звали приезжую – тоже окала, как и ее брат. Оказалось, они из села Иваново, Владимирской губернии. Их отец, крестьянин, служит в каком-то трактире в городе Шуе. Образования он детям дать не мог, и Анюта так и осталась полуграмотной, а Сергей, как звали ее брата, сумел выбиться в учителя.
Анюта превозносила упорный характер, прилежность и таланты брата. Она уверяла, что еще в деревне, до отъезда в Петербург, Сережа уже читал книги на французском языке.
– И сам этому выучился? – спрашивала Вера. – Как же он смог?
– А вот смог же! Сережа такой! Все сможет! Ежели захочет, мир перевернет!
Вера вспоминала свой недавний разговор с Нечаевым и улыбалась. «Этот дом надо перекувырнуть». Занятный он все-таки, Сергей.
Он стал захаживать в дом полковничьей вдовы, и всегда его сопровождали какие-то студенты. За чаем рассказывал: в университете, в Медицинской академии и Технологическом институте начались большие волнения – студенты требуют перемен.
– Каких? – спрашивала вдова, женщина уже пожилая. В существе студенческих дел она плохо разбиралась. – Вам бы все и вся свергать.
– Снесем все до основания, – окал Сергей, и по его лицу трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.
– Кто же вам даст все сносить?
– Сами себе позволим.
– Сереженька! – смеялась вдова. – Пейте-ка лучше чай и не очень-то распускайте язык. За вами никто не пойдет, если будете чересчур радикальничать.
– Не пойдут? – откидывался назад на своем стуле Нечаев и принимал воинственный вид. – Не пойдут, вы сказали? – И затем с каким-то стальным блеском в глазах выпалил: – А знаете вы, Елизавета Христиановна, что в таких случаях делают? С людьми нянчиться не надо! Они часто глупы, не понимают свои же интересы, и поэтому я скажу вам: людей не убеждают, а тащат! В нужную сторону потащим людей и мы!
– Куда, Сереженька, побойтесь бога? И кто «мы»? – спрашивала вдова. – Вы, кучка студентиков, собираетесь сносить до основания Петербург?
– И не только Петербург, – отвечал Нечаев. – Я уж сказал вам: все снесем!..
Вдова в ужасе всплескивала руками.
– Боже, какой вы злобный! А вспомните, чему учит Михайлов! «Что ж молчит в вас, братья, злоба, что ж любовь молчит?» Злобы у вас, Сереженька, целый океан, а где же любовь?
– Для меня и любовь – злоба, – ответил Нечаев. – Правит миром она, а не любовь!
2
«Нет, он, право, очень занятный», – думала Вера, слушая эти разговоры.
Вскоре она узнала, что Нечаев играет «первую скрипку» на участившихся студенческих сходках, и решила пойти на одну такую сходку.
Позже Вера рассказала:
«Иной раз какая-нибудь зажиточная семья предоставляла по знакомству в распоряжение инициатора собрания свою залу, в которую набивалось две-три сотни студентов. Иногда собирались на студенческих квартирах, и тогда сходка разбивалась на две-три группы по числу комнат, так как в одной всем нельзя было поместиться… Собирались студенты и из университета, и из Технологического института, но самый большой процент составляли медики».
Бывая на этих сходках, Вера встречала там немало девушек. Ни в университет, ни в Медико-хирургическую академию, ни в Технологический институт им не разрешалось поступать, но как не поддержать товарищей-мужчин? Да и обиду свою как не выразить уже самим присутствием на студенческой сходке!
«На самых больших сходках ораторы обыкновенно влезали поочередно на стул и говорили речи… В числе инициаторов был и Нечаев. Во всеуслышание он говорил редко… но воля его чувствовалась…»
А чего хотели студенты? Одна часть добивалась просто улучшения своего быта. Среди них было много приезжих из провинции, и они нуждались в дешевых кухмистерских; хотелось этим студентам иметь свои кассы взаимопомощи.
Нечаев и его сторонники замахивались на нечто куда большее.
Как-то после одной из таких сходок Нечаев, тоже заночевавший у Томиловой, зашел в комнату Веры и в откровенном разговоре признался, что у него готов план полного переворота в России. Царя и его министров, губернаторов, чиновников всех рангов долой, помещиков и богачей тоже долой, а там видно будет.
– То есть как? – недоумевала Вера.
– А вот так – не нужно никакой власти. Мы зовем к народной, мужицкой революции, и мы ее скоро устроим.
– А все-таки как?
Одержимый человек на все найдет доводы.
Нечаев то вскакивал и бегал по комнате, то подсаживался к Вере и развивал перед ней такой план: эти студенческие волнения непременно выльются в шествие ко дворцу. Ну, власти, конечно, ответят репрессиями, многих участников демонстрации вышлют на родину. Студенты других университетских городов, несомненно, поддержат столичную молодежь. Их тоже исключат из университетов и вышлют. Таким образом, к весне по провинциям рассеется масса людей недовольных, настроенных революционно. Их настроение, конечно, сообщится местной молодежи, и, главным образом, семинаристам, а эти последние по своему положению почти те же крестьяне. И, разъехавшись на вакации по своим родным селам, они сблизятся с протестующими элементами крестьянства и создадут революционную силу, которая объединит народное восстание.
– А оно, – убеждал он Веру в тот вечер, – оно уже близко, голубчики мои! Народ недоволен, обманут… Так неужели он станет сидеть сложа руки?..
Ну что могла ответить на это Вера?
Чувствовала она, что планы Нечаева фантастичны, а если и осуществимы, то только в самом отдаленном будущем.
«Мне так тяжело, так тоскливо было говорить свои: „Невероятно это“… „Не знаю“…
Служить революции – величайшее счастье, о котором я только смела мечтать, а ведь он говорит, чтобы меня завербовать, иначе и не подумал бы… И что я знаю о народе: бяколовских дворовых или своих брошюровщиц?
Быстро мелькали в голове взволнованные мысли».
В тот вечер Нечаев открыл Вере еще одну тайну: он скоро выезжает за границу, чтобы повидаться там с Герценом, Огаревым и Бакуниным. Анархистское учение Бакунина, живущего сейчас в Швейцарии, особенно по душе ему, Нечаеву, и уж там-то, в Швейцарии, он сумеет подобрать ключи к сердцу знаменитого бунтаря, известного всей России, пожалуй, не меньше, чем Огарев и Герцен. Уж как-то он, Сергей, договорится с ними и добьется их помощи. О, эти люди многое могут, у них и деньги есть, и связи со всеми революционными кругами Европы, и свои издания у них есть – газеты, журналы! И все это он, Нечаев, надеется заполучить в свои руки.
Вера совсем растерялась, только смотрела во все глаза на своего удивительного собеседника.