А он уже требовал от нее:
– Вы тоже должны мне помочь. Хотя бы личный адрес дайте. Из-за границы я буду посылать нужные письма на ваше имя, а вы передадите их кому следует. Я уже сколотил здесь кое-какую организацию из студентов. И мне очень нужны адреса.
Ну что ж, помочь она готова.
– Хорошо, Сергей, что смогу, я для вас сделаю, не побоюсь. Я только не в состоянии понять, как все это может получиться? Вдруг – полная революция! А крестьяне пойдут?
– Не пойдут, так потащим! – воскликнул с горящими глазами Нечаев и снова стал развивать свою теорию: – Человека ведут, а не убеждают. Он часто, дурак, сам не видит своей пользы. А если он не идет за тобой, то надо его тащить, погонять, как коня в борозде. Это сама история доказывает!
Он добавил в порыве искренности, что не считает нужным посвящать в свои замыслы тех, кто за ним идет. Мало кто из студентов знает о его великом замысле.
– А зачем? – усмехнулся он и пожал плечами. – Тут пришлось бы убеждать, доказывать, а это только часто портит дело!
– Значит, вы людей обманываете, говорите не то, что на самом деле думаете? Это ужасно, мне кажется, «тащить», командовать людьми по своей воле и усмотрению, заставлять их жить не своим умом! – говорила она запальчиво. – А если вас толкнут на то, что противу общепринятой человеческой морали и нравственности? Цель не оправдывает средства!
Вера утверждала, что, по ее мнению, этическую точку зрения надо применять ко всем явлениям жизни, как это делал, например, поэт Михайлов, тот самый, который вместе с Шелгуновым составил и распространил знаменитую прокламацию «К молодому поколению» и уже погиб за это в Сибири. У него требования к личности были очень высокими, и мотивы нравственного порядка занимали едва ли не главное место в его взглядах и деятельности.
В том, что говорила Вера, сказывались влияние многих книг, которыми она упивалась последние годы.
– Ведь и в ряды социалистов влечет нас всех чисто этическое требование социальной справедливости, – говорила Вера. – А это значит, что и требования к личности должны быть высоки!
А Нечаев на все это упорно твердил свое:
– Вы наивны, Вера Ивановна…
В таком духе шел у них разговор, но вот Нечаев, словно это ему наскучило, оборвал рассуждения Веры вопросом в упор: ему, Нечаеву, она не отказывается помочь?
Она подумала и вот как, судя по ее воспоминаниям, ответила:
«Конечно, нет. Я ведь очень мало знаю и очень хочу что-нибудь делать для дела. Я не верю, чтобы из этого именно вышла революция, но ведь я и никакого другого пути не знаю; я все равно ничего не делаю и буду рада помогать, чем только смогу».
Дальше произошло вот что.
«Нечаев, видимо, обрадовался моей сдаче.
– Так по рукам, значит?
– По рукам.
Он вышел в другую комнату. Я тоже встала и начала ходить по комнате. Он скоро вернулся на свое место и вдруг сразу:
– Я вас полюбил…
Это было более чем неожиданно. Как с этим быть? Кроме изумления и затруднения, как ответить, чтобы не обидеть, я ровно ничего не чувствовала, и еще раза два молча прошлась по комнате.
– Я очень дорожу вашим хорошим отношением, но я вас не люблю, – ответила наконец.
– Насчет хорошего отношения – это чтобы позолотить пилюлю, что ли?
Я не ответила. Он поклонился и вышел…
Дело в том, что каким-то инстинктом я его „полюбил“ совсем не поверила, и так как думать об этом мне было почему-то неприятно, я и не думала. Позднее я убедилась, что инстинкт подсказал мне правду».
3
Провихрил метелями февраль. Студенческие сходки продолжались, но никакого шествия ко дворцу не произошло. Упорно ползли слухи, что скоро начнутся большие аресты.
– Ох боюсь я за братца, ох боюсь… – волновалась Анюта.
Вера старалась ее ободрить, хотя и сама тревожилась.
Как-то Вера потащила ее на концерт Елизаветы Лавровской – популярной тогда певицы, любимицы петербургской публики. С концерта девушки вернулись поздно и сразу легли спать.
А события уже надвигались.
Вера эту ночь плохо спала, все думала, думала… Большие вопросы жизни вставали перед ней, и хотелось в них разобраться.
«На другое утро (я спала в первой комнате от передней, а Томилова в следующей) еще не совсем рассвело, когда, проснувшись, я увидела перед собой Нечаева со свертком в руке.
– Спрячьте это…
Не решаясь вылезть из-под одеяла, я ответила:
– Хорошо, спрячу…
Ничего не объяснив и не прибавив, он тотчас ушел».
Еще до полудня кто-то явился к Вере на работу с известием: дружок Нечаева Евлампий Аметистов бегает по городу и кричит, что Нечаев арестован.
А дома Вера застала странное письмо. Доставили по городской почте. В конверте оказались две записочки.
Одна – на белом клочке бумаги гласила: «Идя сегодня по Васильевскому острову, я встретил карету, в которой возят арестантов. Из ее окна высунулась рука и выбросила записочку, причем я услыхал слова: „Если вы студент, доставьте по адресу“. Я студент и считаю долгом исполнить просьбу. Уничтожьте мою записку». Подписи не было.
На втором сером клочке Вера прочла набросанные рукой Нечаева кривые строчки:
«Меня везут в крепость, какую – не знаю. Сообщите об этом товарищам. Надеюсь увидеться с ними, пусть продолжают наше дело».
Впервые Вера испытала в этот день настоящий страх. А тут еще по дороге с работы домой произошел дикий случай.
Уже было темно, поздно. Вера шла и прижимала к себе небольшой мешочек, с каким ходят в баню. В мешочке лежал нечаевский сверток. Весь день она этот сверток держала при себе, глаз с него не сводила.
Непогода словно метлой вымела прохожих, почти ни души.
«Особенное опасение внушали мне пустынные мостки через Неву, ведшие к домику Петра Великого, близ которого была наша квартира: пьяные преградят дорогу, не то еще что-нибудь…
И действительно, еще издали меня испугал на половине мостков быстро шедший навстречу мужчина. Поравнявшись со мною, он схватил меня за отворот шубки и потащил за собой.
В другое время я бы крикнула, и это тотчас же помогло бы, так как на конце мостков стоял городовой. Но нельзя же кричать с такой ношей. Я принялась молча колотить изо всей силы своего врага. Наполовину пустой мешок с твердым свертком начал действовать, как кистень. Выругавшись, он меня выпустил, и я побежала дальше.
Я была довольна. Дело в том, что я легко пугалась, а между тем страстно желала быть храброй. До приезда в Петербург моя храбрость почти не подвергалась никаким испытаниям».
После этого вечера, особенно после странной записки Нечаева, испытания надвинулись на нее одно за другим.
Об аресте Нечаева в городе заговорили. Убитая горем Аня побежала в полицию, в крепость. А там только плечами пожимали.
– Среди наших арестантов Нечаева нету.
– Как – нету, батюшки мои! – плакала Аня. – Дозвольте, бога ради, повидаться с братом!
– Да говорят тебе: нет его у нас! Не числится!..
Тщетно она обивала пороги разного начальства, даже в канцелярии III отделения побывала. Но и тут ей сказали, что ничем не могут помочь.
– Нет такового-с, милая. Не ходи зря…
Пробовала заступиться за своего учителя и дирекция Сергиевского училища, где он был на хорошем счету. Из полиции поступил тот же ответ: ни в Петропавловской крепости, ни в какой другой тюрьме арестанта Нечаева нет, тут какая-то ошибка.
Ползли слухи о таинственном похищении Нечаева правительством. Всех возмущало: как же так – схватили, увезли неизвестно куда?..
Но вот друзья и знакомые Нечаева, в их числе и Вера, стали получать от него письма уже из-за границы и опешили. Он сообщал, что благодаря счастливой случайности сумел бежать из «промозглых стен Петропавловки», как сам писал. Личность Нечаева становилась легендарной. Еще никому не удавалось бежать из крепости. А потом письма стали приходить часто – все оттуда же, из далекой Швейцарии.
«Как только устрою здесь свои связи, тотчас же вернусь, что бы меня ни ожидало. Вы должны знать, что, пока я жив, не отступлюсь от того, за что взялся… Что же вы-то руки опустили! Дело горячее!.. Здесь варится такой суп, что всей Европе не расхлебать… Торопитесь же, други!..»
Напористости и энергии этого человека, казалось, нет границ. Он слал в Петербург письмо за письмом. В конвертах лежали воинственные прокламации, которые Нечаев требовал распространять среди населения столицы. Этот человек оказался действительно способен на титанические усилия. Теперь и Вера в этом смогла убедиться – он и ей слал без конца письма.
Увы, письма к ней и в другие адреса уже перехватывались полицией. И даже в полиции поразились энергии неутомимого зарубежного корреспондента. В тайной канцелярии ахнули, когда обнаружились размеры его деятельности. За короткий промежуток времени пребывания Нечаева за границей в одном только петербургском почтамте были перехвачены 560 прокламаций и писем на 386 адресов! И на большинстве была его подпись: «Ваш Нечаев». Так не всякий смог бы…
Весной, в апреле, грянули аресты.
Попала тогда впервые за решетку и Вера. В темных камерах, общих и одиночных, она провела двадцатый и двадцать первый год своей жизни.
4
Еще немного о прошлом Веры, прежде чем перейти к дальнейшим событиям.
Мчится по узкоколейке и грохочет поезд. Вагон арестантский. В небольшом городишке Крестцы велено «водворить на поселение» под надзор полиции дочь капитана Веру Засулич, высланную из Петербурга после двух лет тюрьмы и после оправдания «за недостатком улик».
В Новгороде Веру высадили из поезда. Дальше ехать на почтовых, в кибитке. Талый апрельский ветер бушевал в убогих, еще голых полях, и казалось, вся природа тут продрогла до костей. Веру продувало насквозь, не спасал ее и прихваченный с собой легкий бурнус.
– Э, милая, замерзнешь, – пожалел ее один из сопровождающих жандармов, снял с себя шинель и накинул ей на плечи.