Так добрались до Крестцов. Здесь жандармы сдали ее под расписку исправнику, и с этого дня начались для Веры скитания по ссыльным углам захолустных мест России. Из Крестцов ее скоро перевели в Солигалич – небольшой городок в Костромской губернии.
Свое повествование мы назвали былью, и там, где можно, лучше ссылаться на живые свидетельства. Кое-какие записи старожилов о пребывании Веры в Солигаличе сохранились.
«Волосы у нее были подстриженные, – отмечает один из старожилов. – Поэтому солигаличане, которым в то время было удивительно видеть стриженую женщину, называли ее „куцею“».
Ссыльную мало заботила ее внешность. «Пустое», – считала Вера. А жителям Солигалича это вовсе не казалось пустым, и на «чужака» в юбке дивились.
«Ее поношенная клеенчатая шляпа, подпоясанная ремнем кофточка, потрепанная внизу черная юбка и вдобавок очки на носу – все это привлекало своей эксцентричностью внимание обывателей глухого городка (особенно женщин), только что расставшихся с парчовыми шугаями и усердно старавшихся подражать современной моде. Подростки-девочки ходили за этой странной ссыльной почти по пятам, поражаясь, на их взгляд, удивительному сочетанию таких деталей, как шляпа и стоптанные башмаки».
В Солигаличе, как и в Крестцах, Вера избегала знакомств, но кое с кем общалась. Тут жили и другие ссыльнопоселенцы, были революционно настроенные люди и среди местных. Вера заходила иногда к ним в гости, те – к ней.
И вот что о ней еще рассказывают:
«Она была серьезна и постоянно сосредоточена на каких-то занимающих ее вопросах, отвлекавших ее внимание от таких мелочей, как костюм и домашняя обстановка. Этим постоянным самоуглублением объясняется и рассеянность Засулич. Однажды она потеряла в лесу шляпу и даже не заметила этого.
– Вера Ивановна, а где же ваша шляпа?
– Ай, нет!..
Станем искать и найдем где-нибудь на ветвях дерева».
Среди записей старожилов есть и такая:
«Образ жизни она вела простой. Кровать, стол, два стула и корзинка с вещами – вот обычная обстановка ее комнаты».
И все в один голос утверждают:
«Не имела Засулич тяготения к обществу, хотя и владела способностью располагать к себе сердца. Недаром ее постоянно видели вдали от города: в полях, в роще, на реке. Там лежала в траве и читала. Ее сопровождал громадный дог, которого побаивались не только дети, но и взрослые».
Из записей старожилов видно: жилось Вере в Солигаличе одиноко, трудно, бесприютно, и, как птица из клетки, она рвалась на волю, чтобы снова послужить «делу». А пока жизнь для нее здесь была лишь тем, что Герцен называл «мучением с тряпкой во рту».
Один из старожилов рассказывает:
«Чувствовала себя Засулич в Солигаличе тяжело, рвалась из него. На простодушный вопрос одной из обывательниц: „А что, Вера Ивановна, наверно, плохо вам жилось в тюрьмах-то?“ – последовал такой ответ: „Да не хуже, чем в Солигаличе“».
5
Скиталась Вера по разным местам ссылок еще долго. Но вот в один прекрасный день (кончив срок отбывания ссылки) молодая революционерка очутилась в златоглавом Киеве, и этот город заполонил ее душу шумом цветущих каштанов, акаций и тополей, красотою приднепровских круч и чарующей синевой Днепра.
С радостью принимают Веру в свой круг здешние революционеры, «киевские бунтари». Тут она встретилась впервые с Машей Каленкиной и крепко с ней подружилась.
Теперь Вера при серьезном «деле».
«Киевские бунтари» – так называлась группа революционно настроенных молодых южан, которых не устраивала одна лишь пропаганда в народе. Члены этой организации, как и другие народники, возлагали свои надежды на то же крестьянство и верили, что они, незначительная горсть молодых горячих голов, могут поднять его на немедленное восстание и свергнуть самодержавие.
«Мы игнорировали общество, – вспоминал впоследствии о настроениях кружка „бунтарей“ один из их главарей Дебагорий-Мокриевич, – признавали только себя… да мужика, отбрасывая в сторону как негодное решительно все, что стояло вне нас и этого мужика».
Понятно, что к питерским революционерам-народникам южане относились пренебрежительно: там-де «бары»; к «теориям» и чтению научных книг тоже относились с насмешкой, как к «ненужному делу». Настоящее дело, по мнению «бунтарей», заключалось в другом: надо создавать конные отряды, втягивать в них крестьян и вести партизанскую войну с правительством, пока не восстанет весь народ.
Большие планы у «бунтарей», и они надеялись, что особенный успех ждет их в тех украинских селах, где еще живы воспоминания о временах вольной Запорожской Сечи.
К ярым «бунтарям» примыкал тогда и Михаил Фроленко; с ним Вера тоже познакомилась в Киеве. И вот что сам Фроленко рассказал о том времени:
«Наступал 1876 год…
Наша программа уже не придавала значения пропаганде – в народе, мол, и так достаточно горючего материала. Нам необходимо лишь, поселясь среди него, завести знакомство и быть готовым представить из себя организованный, хорошо вооруженный отряд, который мог бы пристать к тому или иному самостоятельно возникшему недовольству, возмущению в той или иной деревне и стараться тогда уже привлечь и соседние села…
Ввиду этого была выбрана местность, богатая по историческим воспоминаниям, где происходила гайдаматчина, – Матрониевский лес, Жаботин, Медведово и др. Смéла (небольшой городок) была центром. Там находился постоялый двор, куда наши „бунтари“ съезжались на собрания.
Вся зима начала 1876 года на том и прошла, что набирались люди, запасались револьверами, учились стрельбе…
Великим постом… все поселенцы уже сидели по местам. Коробейники ходили по ярмаркам… Я поселился с Верой Ивановной Засулич».
«Рассудительный и хладнокровный, человек практики, каким он был, Фроленко имел громадный вес в организации, – позже расскажут о нем товарищи. – Ни одно серьезное дело не обходилось без того, чтобы Михайло, как звали его товарищи, не был призван для совета или участия… Сначала студент-технолог, студент-агроном, затем учитель-пропагандист; потом, на юге… бунтарь, прислушивающийся к народному брожению, чтобы поднять народное восстание…»
Ему-то вместе с Верой и было поручено основать в одной деревне «поселение». Эти поселения, под видом лавочки или чайной, были местом связи, куда заезжали на явку члены кружка «бунтарей». Здесь хранились седла и оружие на случай «горячего» дела.
Когда в кружке «бунтарей» решался вопрос об основании таких поселений, Фроленко где-то отсутствовал. Вера еще его не знала.
«И вот когда речь зашла о поселении в деревнях, – рассказывает сам Михайло, – то Вера Ивановна, не знавшая меня и даже никогда не видевшая, согласилась играть роль моей жены и сама отправилась… в деревню Цыбулевку, высмотрела там пустую хату, наняла ее якобы под чайную и поместилась в ней…»
Вера – хозяйка хаты. Одежда на мнимой содержательнице чайной самая простая, крестьянская, грубая. В этой одежде бывшую воспитанницу пансиона сестер Риль трудно узнать. Нелегко ей колоть дрова, топить печь, стряпать.
Но где же ее «муж», почему отсутствует? Одной не очень-то удобно жить. Да уже и соседей интересует, что за «чоловик» хозяин чайной.
Фроленко вспоминает:
«Я пришел поздней. Была весна и страшная грязь; меня взялись довезти только до одного торгового села, а дальше пришлось двигаться на своих двоих.
В нашем селе, расспрашивая, где поселилась моя „жена“, я наскочил, прежде всего, на сельское правление и писаря, который потребовал мой паспорт. Он взял его, понюхал, полизал языком и только тогда, найдя все в порядке, занес его в книгу… Мой паспорт удовлетворил писаря вполне, и он с радостью согласился на мое приглашение отпраздновать наше новоселье в ближайшее воскресенье. Старшина и староста, в свою очередь, обещали тоже прийти…
В воскресенье собрались у нас старшина, староста, писарь, лесничий, которого мы и не приглашали, и затем хозяин дома с женой. У них был в том же дворе еще и другой дом – хата. Вера Ивановна, украшая нашу хату лубочными картинками, купила и всю царскую семью и поместила ее в переднем углу около образов.
Начался пир. Чай, постная закуска – в то время был великий пост – и, главное, конечно, водка. Наши гости, малость подвыпив, неожиданно нас очень утешили и удивили. Они, глядя на портреты царской семьи, нисколько не смущаясь, принялись зубоскалить и отпускать двусмысленные замечания насчет царевен и царевичей».
Праздник новоселья кончился, по словам Фроленко, грустно. Гости перепились и затеяли драку.
Пьянки, очень частые, приводили Веру в ужас. Какая славная страна – Украина, какие песни здесь поют и как упоительна тут природа! Вечером за порог хаты выйдешь – ах, что за диво вокруг! Лунный прозрачный свет заливает все село, тишина. И вдруг в тишине этой раздаются пьяные крики. Девчата и хлопцы собрались у пруда и звонко поют, а дядьки у шинка веселятся и знай пьют и пьют.
– Ах, боже! – горестно восклицала Вера. – Я только сейчас начинаю во всю глубину понимать Некрасова. Помните, Михайло, это место из «Кому на Руси жить хорошо»:
У каждого крестьянина
Душа что туча черная –
Гневна, грозна, – и надо бы
Громам греметь оттудова,
Кровавым лить дождям,
А все вином кончается…
Около месяца прожила она с Михайлом вместе, а потом они закрыли свое «поселение» и разъехались.
Не оправдались надежды «бунтарей». Вера тоже мечтала со временем сесть на коня, скакать в конном отряде «бунтарей» во главе поднявшихся на восстание крестьян. Ради этого она училась верхом ездить, стрелять, по-мужски одеваться. Но все оказалось серьезнее и сложнее, чем это воображали себе пылкие члены кружка южан.