Впрочем, Кони предчувствовал, что и допрос этих свидетелей может обернуться всякими неожиданностями, и был настороже.
«Сударь мой, – говорил он себе, внутренне усмехаясь. – Сиди уж на двух стульях, как сидел, и не давай ни той, ни другой стороне преимущества».
Ба! Курнеев уже стоит перед судьями. Жарко горят пуговицы его полицейского мундира. Уже на первой минуте допроса он принимается вытирать лоб и шею носовым платком.
Усердно тараща на Кони глаза, майор отвечал на вопросы так косноязычно и скучно, что в зале стали зевать.
Председатель. Вы служите при канцелярии градоначальника?
Ответ. …Так точно… При канцелярии.
Вопрос. В чем заключаются ваши обязанности?
Ответ. Я обязан дежурить… Постоянно находиться при градоначальнике.
Вопрос. Покушение на жизнь генерал-адъютанта Трепова произошло на вашем дежурстве?
Ответ. Да-с. Так точно…
Вопрос. Расскажите, что вам известно?
Курнеев морщится, делает жалобное лицо. Ах ты, мать моя, что ж тут рассказывать? Вот эта самая злодейка взяла и пальнула. Не пряталась, не пыталась бежать, сама все и признала. Засудить ее, и конец. Тем более, она и на Волковом кладбище на похоронах Некрасова себя ужас как крамольно показала! С угрозой читала стихи, с угрозой! Лично ему, майору, и против власти. Да еще и других в это втянула. За одно такое ей бы каторгу дать!
Наверное, не было в зале другого человека, который бы так прямолинейно и просто понимал происходящее, как Курнеев, и в то же время ничего не понимал.
Рассказывая, Курнеев крякал, вздыхал, прикладывал руку к сердцу, теребил, как школьник, пуговицы своего мундира.
Вступает в допрос Кессель. Первые его слова, глуховатый голос заставляют Кони подумать: «Слабоват дядя, куда ему против Александрова!»
Прокурор (Курнееву). Далеко ли вы стояли от подсудимой?
Ответ. Шагах в двух, в трех.
Вопрос. В чем была одета подсудимая?
Ответ. На ней была надета шляпа, и, кажется, черный платок повязан сверх шляпы. Затем на ней была надета тальма или пальто без рукавов.
Вопрос. Широкая тальма?
Ответ. Да, широкая…
Бог знает, зачем все это нужно обвинителю, но Кони дает ему полную волю – пусть спрашивает, дело его. Во всяком случае, судебной процедурой эти вопросы оправданы, хотя в выяснении обстоятельств преступления особого смысла нет. Был бы смысл, если б подсудимая отрицала свою вину и ее пришлось бы доказывать.
По просьбе прокурора Курнееву предъявляют для опознания карточку обвиняемой. Майор, естественно, опознает ее. Еще бы! В двух шагах стоял, когда она пальнула. Да и на кладбище на похоронах Некрасова он ее видел.
Так положено процедурой судебного процесса – опознание тут же, на суде, лица, обвиняемого в преступлении. Кессель делал свое дело, держась тех рамок и правил, которых держался бы любой средненький прокурор. И, как всякий такой прокурор, Кессель при данных обстоятельствах был вправе полагать, что особых усилий ума здесь не требуется. Подсудимая сразу же признала свою вину, и все дальнейшее не имеет значения. Но что положено делать обвинителю, то надо делать, хотя и смысла нет.
Все это Кони прочитал на лице Кесселя, когда тот исчерпал свои вопросы и с достоинством сделавшего свое дело человека приподнял сзади фалды мундира и сел.
5
Встает Александров, заправляет вылезшие манжеты обратно в рукава фрака и, казалось бы, без всякой цели тоже начинает донимать свидетеля обвинения вопросами совершенно в духе Кесселя.
Александров. Вы не видели, когда она бросила револьвер?
Курнеев. Никак нет-с.
Александров. Когда вы подошли к ней, револьвер был уже брошен?
Курнеев. Так точно. Брошен…
Но вот Александров прекращает игру в кошки-мышки. Он задает вопрос, от которого затихает весь зал.
Александров. И никто к ней, кроме вас, не прикасался? Вы первый подошли и схватили ее за горло?
Курнеев. Не помню хорошенько… Это была такая минута…
Александров. Вы сами освободили ее или вас кто-нибудь оторвал от нее?
Курнеев. Я передал ее это… дежурному офицеру, тот и вывел ее… из приемной…
Может ли тишина нарастать, как снежный ком? Казалось, слышно, как она накатывается, заполняет зал, давит.
Александров коршуном вцепился в Курнеева.
Теперь ясно (особенно для Кони), что все предыдущее нужно было Александрову неспроста. Это желание подсудимой объяснить мотивы своего поступка после допроса свидетелей… Да, теперь клубок пойдет разматываться к явной выгоде защиты.
«Господи благослови, – думал Кони, начиная тяжко вздыхать и ерзать в своем кресле. – Уже попахивает паленым, а Кессель и не чует».
В зале перешептываются, и видно, как многие отчужденно и неприязненно поглядывают на Курнеева. Экий здоровяк, ему бы дуги гнуть. Ишь какой! За горло хватает!..
Вот и осветились подробности, о которых мало кто знал. В газетные хроники они не попали и не могли попасть. Чиновники Трепова не стали о них распространяться. А оно вот как оказывается. За горло! Она же бросила, сразу бросила оружие, чего же хватать? Она, бедняжка, ведь и малейшей попытки бежать не сделала, а он давай ее душить и бить. Недаром на мясника похож. Такие и бывают палачами.
То, что делал Александров, нравилось и не нравилось судье. В бытность прокурором, Анатолий Федорович любил меряться силами с защитниками смелыми и умными. А сейчас… Сейчас ему в душе хотелось бы, чтоб не Александров вел защиту.
Вот! Новый опасный ход защитника! Тот сделал резкий переход к драме в «предварилке» летом прошлого года и снова бомбардирует Курнеева вопросами.
Александров. Теперь позвольте перейти к июлю месяцу. Вы тогда заведовали Домом предварительного заключения?
Курнеев. Да. Заведовал.
Александров. Какого рода происшествие было там тринадцатого июля с арестантом Боголюбовым?
Лицо Курнеева синеет, а голос пропадает совсем.
Александров. Я просил бы объяснить, по какому случаю это было?
Надо сказать правду, у Кони в этот момент рука потянулась к колокольчику, чтобы остановить Александрова. Судья вправе был просто отвести последний вопрос защитника как вопрос, формально не имеющий прямого отношения к ходу судебного следствия.
Сколько неприятностей (и самых серьезных), которые завтра же обрушатся водопадом на бедную голову судьи, он мог бы избежать, если бы позвонил.
Он не позвонил. Но и не отнял руку от колокольчика.
Александров тем временем продолжал наседать на свою жертву. Так что же происходило летом прошлого года в «предварилке»? Держи ответ, Курнеев. В публике интерес нарастает – все хотят это знать. В хронике газеты тогда что-то сообщили, да ведь тоже, наверное, треповские молодцы все постарались замазать да прикрыть. Что с Боголюбовым было – вот что особенно интересует!
С трудом выжимал Александров слова из майора.
Курнеев. Господин градоначальник приехал это… в Дом предварительного заключения и вышел, стало быть, во двор-с. Это… где гуляют арестованные… Хм… И тут его превосходительство сделали, стало быть, замечание… Это… почему гуляют не в отделении, им отведенном… В это время, стало быть, подошел Боголюбов и вступил в разговор. Что он говорил, я не помню, но господин генерал сказали ему: «Я не с вами говорю». Тогда Боголюбов сделал какую-то грубость… сказал что-то дерзкое-с, и градоначальник приказал посадить его в карцер…
Лжет Курнеев, безбожно и бесстыдно лжет; Александров не спорит: ведь каждому ясно, что никаких грубостей и дерзостей не было и быть не могло. Другое важно.
Александров. Когда последовало распоряжение отвести Боголюбова в карцер, что было?..
Курнеев. Арестанты стали шуметь, кричать…
Вот тут и зазвонил судейский колокольчик. Кони не выдержал, остановил Александрова. С судьи потом спросят: почему ты позволил адвокату увлечь ход разбирательства в сторону? Не Трепова же судят! Для чего, скажут, эти подробности, не имеющие прямого отношения к делу о выстреле? Крючкотвор найдет, к чему придраться. Тем более, граф Пален и сам царь, оба ведь достаточно ясно выразили судье свою волю.
Председатель. Я нисколько не намерен стеснять свободу защиты, но я просил бы держаться только обстоятельств дела.
Защитник. Я необходимо должен, господин судья, разъяснить фактическую сторону событий тринадцатого июля.
Председатель. Но эти обстоятельства не относятся к делу о покушении.
Александров. Мне кажется, что эти сведения могут оказаться полезными. Во всяком случае, я прошу снисхождения, потому что, может быть, некоторые вопросы могут показаться излишними, но предварительно трудно решить, какой вопрос нужен для защиты или нет. Я всегда придерживаюсь того правила, что лучше спросить больше, чем не допросить…
Казалось, только чудо может спасти положение. И в этот действительно решающий момент чудо произошло.
Кони, еще не дослушав доводы защитника, зажал пальцем язычок опрокинутого кверху колокольчика, поставил его на место и отнял руку. Это был добрый знак, и Александров снова берется за Курнеева.
Александров. Скажите, вследствие чего последовало распоряжение о наказании Боголюбова?
Майор уже запутался и отвечает, что наказали Боголюбова розгами из-за шума арестантов.
Но вот, наконец, измученного Курнеева отпускают. Он дрожит весь, трясется и еле передвигает ноги. Недружелюбные взгляды колют его в спину; он это чувствует и совсем убит.
Глава двенадцатая.Ради ближнего
1
Подошло время допроса свидетелей защиты, которых потребовала «за свой счет» подсудимая. Анатолий Федорович начал эту часть процесса вопросом, обращенным к Вере.