Ян взволнованно раскладывает письма на столе. Похоже на гигантский пасьянс. Передвигает, сортирует, изучает почерки — очень разные, небрежно-торопливые и аккуратные, с наклоном и без… и под конец опять собирает в конверт.
Всё в его власти. Может отправить, может выкинуть.
Перед сном он размышляет… интересно, кто же пишет все эти письма?
Может быть, Иван Рёссель. А почему бы и нет? Он получил больше всех писем. Ответил ли он на эти письма?
А Рами? Пишет ли она кому-то? Вряд ли… ведь и ей никто не пишет. Но сейчас в комнате свиданий под подушкой лежит адресованное ей письмо.
Ян засыпает и тут же погружается в сон — тот самый, который накануне был так грубо прерван. Он с Алис Рами. Они живут вместе в деревне, на ферме. Ни решеток, ни оград, ни даже заборчиков. Они идут по тропинке, свободные и бесстрашные, они оставили позади все жизненные неурядицы, ошибки и несчастья. У Рами на поводке большая коричневая собака. Сенбернар. Или, может, ротвейлер. Сторожевая собака, но очень добрая и подчиняется Рами беспрекословно.
Краем глаза Ян заметил Сигрид — в двадцать минут пятого она появилась в раздевалке «Рыси». Они вернулись из леса уже с полчаса назад, и пора было закрывать садик.
На обратном пути все было замечательно. Если не считать, что вместо семнадцати ребятишек в группе было только шестнадцать. Но Ян помалкивал. Ни Сигрид, ни дети, по-видимому, просто не заметили отсутствия маленького Вильяма. А Ян помалкивал.
Но ни о чем другом он думать не мог.
Они вернулись в садик, и Ян исчез на десять минут. Даже меньше — ему надо было только добежать до ближайшего почтового ящика. Три маленьких квартала. Он остановился в темной подворотне и достал из кармана шапочку Вильяма.
Конверт с адресом он приготовил еще накануне. Сунул шапочку в конверт, заклеил, бросил в ящик и вернулся на работу.
А сейчас он стоял в раздевалке и беседовал с женщиной, имя которой в тот момент даже вспомнить не мог, а потом вспомнил. Мама Макса Карлссона. Она пришла забрать сына.
Сигрид прервала их разговор.
— Извините, — тихо, дрожащим голосом сказала она. — Ян, можно тебя на минутку?
— Конечно… а что?
Она отвела его в сторону:
— У тебя здесь, в «Рыси», нет лишнего ребенка?
Он посмотрел на нее с хорошо разыгранным удивлением:
— Как это?
Сигрид огляделась:
— Вильям… Вильям Халеви… Отец ждет его в «Буром медведе», пришел за ним… а Вильяма нет.
— Как это нет?
Она обреченно покачала головой:
— Можно, я пробегусь по комнатам?
— Конечно.
Сигрид исчезла. Ян проводил Макса с его мамой, помахал им на прощание и вернулся в раздевалку. Сигрид была уже там. Вид отчаянный.
— Не знаю, куда он мог подеваться… — Она пригладила торчащие волосы. — Я даже не помню, был ли он, когда мы возвращались из леса. Туда он шел с нами… а вот назад… Ты не помнишь?
Ян покачал головой. Вспомнил картинку: Вильям бежит в ущелье.
— К сожалению… я не очень хорошо знаю ребят из «Бурого медведя».
Они замолчали, уставившись друг на друга. Сигрид мотнула головой, будто хотела стряхнуть кошмарное видение.
— Что ж… я пошла к отцу. Но что же делать… надо срочно звонить в полицию.
— О’кей, — сказал Ян.
В груди у него похолодело, точно сосулька застряла в пищеводе.
Надо звонить в полицию.
Началось. Теперь от него мало что зависит.
25
Ни дать ни взять — кадр из фильма про подпольщиков. Или про шпионов. Тайный курьер. Никакого риска Ян не допускает. Он едет на работу кружным путем, как можно более дальним, спрыгивает с велосипеда на пустой улице и бросает письма в почтовый ящик. Сорок семь писем канули в огромный мир. Доброго пути! Сорок семь писем от больных — или как их назвать? Заключенных?
А потом, как ни в чем не бывало, Ян едет на работу. По утрам уже подмораживает, лужи за ночь затягивает хрустким ледком, а на дороге образуется ледяная корка. Скоро придется расстаться с велосипедом — становится скользко, и это по-настоящему опасно.
Не успевает он открыть дверь в раздевалку, как слышит топот маленьких ножек. Матильда. Глаза ее сияют от восторга.
— У нас полиция!
Выдумщица.
— Вот как? — Ян снимает куртку. — И что они хотят? Попить с нами сока?
Матильда смотрит на него широко раскрытыми глазами и начинает смеяться только после того, как он ей подмигнул. Ох уж эти воспитатели, болтают всякую ерунду. Им-то все можно, а поди различи, когда они шутят, а когда говорят серьезно.
И в самом деле — полиция. Не в детском саду, конечно, — на территории больницы. Полицейская машина припаркована у ворот, а когда он через четверть часа выглядывает в окно, видит за ограждением двоих полицейских. Они медленно идут вдоль ограды, тихо о чем-то разговаривают и все время смотрят под ноги, будто ищут что-то.
И тут же возникает ощущение тревоги. Как всегда, когда он видит полицейских. После «Рыси» — всегда.
В кухню входит Мария-Луиза.
— А что там делает полиция? — спрашивает он.
— Не знаю… кажется, ночью что-то случилось.
— Побег? — Он старается говорить как можно спокойнее.
— Не думаю… с чего бы? Завтра все узнаем. Завтра придет рапорт.
Она говорит о еженедельном рапорте. Доктор Хёгсмед каждую среду присылает рапорт о событиях в больнице, но до сих пор это было неслыханно скучное чтение.
Каждую минуту могут постучать в дверь — громко и уверенно, как обычно стучит в дверь полиция. Но никто не стучит, а когда он опять выглядывает в окно, полицейских уже не видно.
Можно выдохнуть спокойно. Судя по всему, он ни при чем. Но когда в десять часов Ян собирается отвести Феликса на свидание, Мария-Луиза его останавливает.
— Сегодня не будет посещений, Ян. Отменили… — тихо говорит она.
— Да? — Ян машинально тоже понизил голос. — Почему?
— Экзитус…[5]
— Экзитус? Кто-то умер?
— Да… ночью умер один из больных.
— Что случилось?
— Точно не знаю… но, судя по всему, неожиданно.
Ян не задает больше вопросов. Продолжает играть с детьми в прятки и в «кто последний». Но мысли его далеко. Он думает о посланном вчера письме. Любовное послание… но и угроза: все тайное может стать явным.
А где живет Ларс Реттиг? Номер телефона? В телефонном справочнике его нет. Ян после работы идет в город. В «У Билла» тоже нет — «Богемос» сегодня не выступает.
Ну что ж… есть еще репетиционное помещение. Дверь закрыта, но вой электрогитар слышен даже на улице. И ритмичная дробь ударных. У Яна мгновенно испортилось настроение — он уже не нужен.
Ян постучал, но никто не открыл. Посильнее — никакой реакции. Затычки у них, что ли, в ушах?
Он толкнул дверь и просунул голову.
Музыка смолкла, и все четыре головы, как по команде, повернулись к нему.
— Привет, Ян, — после неловкого молчания произнес Ларс Реттиг.
— Привет, Ларс… надо бы поговорить.
— Само собой. Заходи.
— Нет… я имею в виду, нам с тобой.
Яну кажется, что все на него смотрят с подозрением. Музыканты словно замерли в движении, каждый со своим инструментом наготове. Ударника Карла он не знает. Или… нет, где-то он его уже видел.
— О’кей. — Реттиг кивнул. — Подожди немного, я сейчас.
Банда четырех. Наверное, не только Ларс, а все они, вся группа, — санитары в Санкта-Психо.
И тут же вспомнил, где видел Карла. Бойцовский питбуль с мощными челюстями и баллоном со слезоточивым газом на поясе. Это именно Карл принял у него Жозефин в комнате свиданий.
Карл мрачно смотрит в сторону двери. Ян отступает в тень, но охранник наверняка его уже заметил.
— Только у меня совсем мало времени, Ян. — Реттиг подошел к двери. — Всего несколько минут… Давай выйдем на улицу.
Они прошли по пустому тротуару с десяток метров, и Реттиг остановился:
— Можем поговорить здесь.
Яну всегда очень трудно задавать прямые вопросы — ему кажется, что он прижимает собеседника к стенке. Но он обязан спросить.
— Кто умер сегодня ночью?
Реттиг смотрит на него с удивлением.
— Кто сегодня умер? — переспрашивает он с ударением.
— Мы утром узнали, что в Патриции кто-то умер.
Реттиг кивает, но не сразу. Подумал сначала, как реагировать.
— Больной…
— Мужчина или женщина?
— Мужчина.
— Он писал письма?
Реттиг быстро оглядывается по сторонам:
— Об этом говорить не надо. — Он улыбается Яну, но улыбка получается неестественной.
Интересно, знает ли Реттиг, что он вложил в конверт свое письмо, адресованное Алис Рами. Вернее, женщине, про которую он думает, что она и есть Алис Рами. Может, и знает. Не исключено.
— Собственно, хотел я спросить вот что: почему эти письма так для тебя важны? Можешь рассказать?
Реттиг опускает глаза.
— Мой брат в тюрьме, — тихо говорит он после долгой паузы. — Сводный брат. Тумас.
— В больнице? В Санкта-Психо?
— Нет… в тюрьме. В Кумле. Восемь лет за особо дерзкое ограбление. И он ни о чем так не мечтает, как получать письма… много писем. Но большинство до него не доходит. Их перехватывают. И я не могу наладить с ним контакт, потому что тогда… тогда — прощай, работа. — Он глубоко вздохнул. — Так что я пытаюсь хоть что-то сделать для бедняг в Патриции.
Ян кивнул. Вполне правдоподобно.
— А тот, кто умер… — еще раз спрашивает он. — Он получал письма? Или писал?
— Нет… — устало произносит Реттиг. — Педофил на принудительном лечении, никаких связей, никаких друзей, никаких корреспондентов. У него остался только один настоящий друг… и знаешь, кто? Вернее, что? Он был уверен, что на плече у него вторая голова. Сам тихий и приветливый, а вот вторая голова — кошмар, да и только… Ясное дело, никто эту голову не видел, кроме него самого… Но парень клялся и божился, что не он, а его вторая голова вынуждает его кидаться на детишек. И за стенами Патриции у него никого не было. Даже адвокат отказался его навещать, так что он впал в депрессию. И чем дальше, тем хуже.