И тут он окончательно проснулся. Его тошнило. Он пассивно боролся с этим весь день, но больше бороться не было сил. Вывернувшись наизнанку, он затем больше часа пролежал совершенно голый на холодных плитах пола в ванной, снова собирая себя по кусочкам.
Потом он возвратился в кровать — к золотистым блесткам, так напоминавшим костюм Арлекина.
ЛОНГ-АЙЛЕНД, 11 июня
Пробуждение Джонатана не было ни бодрым, ни просветленным. Он словно продрался сквозь разбухшие пласты какой-то гадости. Остатки мерзкого сна мешались с непрошенной и нежеланной явью. Кто-то не то во сне, не то наяву пытался отнять у него банку компота, очень почему-то ему дорогую. Нет, не компота… Джема.
Что-то защекотало в паху. Прищурив глаза, Джонатан увидел окружающее поотчетливей.
— О, нет! — прохрипел он. — Какого черта тебе здесь надо, Черри?
— С добрым утром, Джонатан! — весело отозвалась она. — Щекотно было?
Он со стоном перевернулся на живот.
Черри, одетая в одни шорты, юркнула к нему под простыню и тронула губами его ухо.
— Ням-ням-ням, — сказала она и поступила в соответствии со своими словами.
— Уходи, — буркнул он в подушку. — Если не оставишь меня в покое, я… — Не в силах придумать надлежащей меры наказания, он еще раз застонал.
— То, что ты сделаешь? — бодро спросила она. — Изнасилуешь меня? Знаешь, я последнее время много думала об изнасиловании. Оно плохо тем, что партнеры лишают себя возможности общения на межличностном уровне. Но у изнасилования перед мастурбацией есть одно преимущество — не чувствуешь себя такой одинокой. Ты меня понимаешь? В общем, если тебе так уж приспичило меня изнасиловать, я, по-моему, должна это претерпеть со смирением, надлежащим женщине.
Она перевернулась на спину и раскинула руки и ноги, как святой Андрей на кресте.
— Ох, ради Бога, Черри! Дать бы тебе ремнем по мягкому месту…
Она тут же приподнялась на локте и, приняв серьезный, озабоченный вид, произнесла:
— Мне и в голову не приходило, что ты садист, Джонатан. Но что поделать, долг влюбленной женщины — потакать всем интимным прихотям своего мужчины.
— Ты не влюбленная женщина. Ты сексуально озабоченная женщина. Ну ладно же! Твоя взяла! Я встаю. Почему бы тебе не спуститься на кухню и не сварить мне кофе?
— Кофе уже перед тобой, о мой пылкий возлюбленный! Я сварила его, прежде чем подняться к тебе.
На тумбочке стоял поднос с кофейником и двумя чашками. Он принял сидячее положение, а она поправила ему подушки. Потом она налила кофе и передала ему чашку, которую он чуть не выронил, когда она вновь забралась к нему в постель и села рядом. Они соприкасались плечами и бедрами, и она закинула ногу поверх его ноги.
Джонатан почувствовал, что в секс-игре на первенство высшей лиги объявлен перерыв. И все же, она была голая по пояс, и ее белые груди резко выделялись на фоне медного загара прочих частей ее тела.
— Эй, Джонатан, — вполне серьезно сказала она, глядя на дно своей чашки, — можно тебя спросить? Правда, что раннее утро — самое подходящее время для моих визитов? Ведь мужчины часто просыпаются с эрекцией?
— Обычно это означает, что им пора пойти в уборную, — пробурчал он в чашку.
Она молча обдумала эту ценную информацию.
— Природа расточительна, — печально заметила она. Потом к ней вернулось хорошее настроение. — Ну да ничего! Рано или поздно я застигну тебя врасплох. И тогда — трах!
— Трах?
— По-моему, это не совсем точное звукоподражание.
— Будем надеяться.
Она на мгновение ушла в себя, потом повернулась к нему и спросила:
— Тут ведь дело не во мне, правда? То есть, если бы я не была девственна, ты бы меня взял, да?
Он сложил пальцы за головой в замок и потянулся вперед, к вытянутым носкам.
— Конечно. Тут же. Трах.
— Потому что, — настойчиво продолжала она, — на самом деле я довольно привлекательна, и богата до омерзения, и фигура у меня неплохая.
Она замолкла в ожидании комплиментов.
— Эй! Мы же говорим о моей фигуре!
После еще одной паузы она сказала:
— Ну, по крайней мере, грудь у меня красивая, правда? Он, даже не взглянув, ответил:
— Конечно. Просто потрясающая.
— Прекрати сейчас же! Да посмотри же на нее! По нынешним меркам немного маловата, зато крепкая и красивая. Как ты считаешь?
Он взял одну из ее грудей в ладонь и рассмотрел с внимательностью профессионала.
— Очень красивые, — подтвердил он. — И числом две, что особенно радует.
— Так почему же ты, наконец, не сдашься и не переспишь со мной?
— Потому что ты кривляешься, преодолевая природную стеснительность. Более того, ты девственница.
Кривляния я могу простить, потому что их ты перерастешь. Но девственность — никогда. Кстати, не хочешь надеть блузку?
— Не-ет. Вряд ли. Как знать? Может быть, когда-нибудь в тебе заговорит естественное желание — и ба-бам!
— Ба-бам?
— Лучше, чем «трах». Давай налью еще кофе.
Она наполнила его чашку, а со своей подошла к краю хоров и, облокотясь о перила, принялась задумчиво осматривать неф церкви.
Черри была ближайшей соседкой Джонатана, и жила она вместе с прислугой в большом и нелепом особняке в четверти мили по дороге. Они на пару оплачивали содержание искусственного песчаного пляжа, соединявшего их владения. Ее отец, Джеймс Мэттью Питт, юрисконсульт крупной компании, купил поместье незадолго до смерти, и Черри очень понравилась роль хозяйки. На время своих отлучек Джонатан вверял ей присмотр за домом и оплату счетов. У нее был свой ключ от дома Джонатана, она приходила и уходила, когда хотела, пользуясь то его библиотекой, то — заимообразно — его шампанским для своих вечеринок. На эти вечеринки он никогда не ходил, не имея ни малейшего желания сводить знакомство с раскрепощенными молодыми людьми ее круга. Само собой разумеется, Черри ничего о Джонатане не знала — кроме того, что он преподаватель и критик-искусствовед и, насколько она знала, довольно обеспеченный человек. В подземную галерею ее никогда не приглашали.
Их флирт мало-помалу перерос во все более мощный натиск со стороны Черри и все более стоические отказы со стороны Джонатана. Все строилось на негласной договоренности, что задача Джонатана и сводится к тому, чтобы постоянно ее отшивать. Если бы когда-нибудь он в этом не преуспел, она была бы совершенно ошеломлена. Их битва никогда не утрачивала некоторой толики шарма — обе стороны вели ее изобретательно и с юмором. Их отношениям лишь добавляло остроты то, что некая отдаленная возможность все же маячила на горизонте.
После затянувшейся паузы Черри, не оборачиваясь, сказала:
— Понимаешь ли ты, что я единственная двадцатичетырехлетняя девственница на всем Лонг-Айленде — не считая паралитичек и, возможно, кое-кого из монахинь. И виновен в этом ты. У тебя есть долг перед человечеством — распечатать меня.
Джонатан раскачался и встал.
— Для меня избегать девственниц — вопрос не только этики, но и механики. Нам, пожилым мужчинам, с девственницами бывает нелегко.
— О'кей. Терзай свою плоть. Отказывай себе в плотских удовольствиях. Будто меня это интересует.
Она пошла следом за ним в ванную. Ей пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум воды, низвергающейся в его римскую ванну.
— Конечно, на самом-то деле мне не все равно! В конце концов, кто-то же должен меня распечатать!
Он подал голос из уборной.
— Кто-то должен и мусор вывозить. Но только не я. — И он поставил эффектную точку, с шумом спустив воду.
— Очаровательное сравнение!
Он вернулся в ванную и опустился в горячую воду.
— Может быть, оденешься и приготовишь нам легкий завтрак?
— Я не в жены тебе набиваюсь, а в любовницы!
Тем не менее, она неохотно возвратилась в спальню.
— И надень блузку, прежде чем спустишься! — крикнул он ей вслед. — Там может быть мистер Монк. — Мистер Монк был его садовник.
Интересно, может быть, он захочет избавить меня от этой постыдной непорочности.
— Если только за дополнительную плату, — пробормотал Джонатан про себя.
— Тебе, наверное, яйца всмятку? — крикнула она уходя.
После завтрака она бесцельно бродила по оранжерее, а он тем временем принес утреннюю почту в библиотеку, где намеревался немного поработать. Он удивился и забеспокоился, не найдя обычного синего конверта из ЦИРа с наличными. По традиции, этот конверт всегда опускали в его почтовый ящик в первую ночь после его возвращения с задания. Джонатан был уверен, что произошел не просто недосмотр — Дракон что-то задумал. Но ему оставалось только ждать, поэтому он занялся счетами и выяснил, что, когда он расплатится за своего Писсарро и выплатит садовнику летнее жалование авансом, у него мало что останется. Летом роскошной жизни не предвидится, но кое-как он протянет. Его больше заботило то, что он обещал подпольному торговцу картинами в Бруклине заплатить сегодня. Он решил позвонить и уговорить торговца придержать картину еще на день.
— …и когда же вы сможете забрать ее, Джонатан? — спросил торговец, по-ближневосточному похрустывая голосом на согласных.
— Завтра, скорее всего. Или послезавтра.
— Лучше послезавтра. Завтра я вывожу все семейство на Джонс-Бич. А вы привезете с собой двенадцать тысяч, на которых мы порешили?
— У меня будет десять тысяч, как мы и договаривались.
— А было только десять? — голосом, исполненным печали, спросил торговец.
— Было только десять.
— Что я делаю, Джонатан? Я позволяю дружеским чувствам, которые я к вам испытываю, ставить под угрозу будущее моих детей. Но… сделка есть сделка. Я философ. Я умею проигрывать с достоинством. Только обязательно привозите деньги до полудня. Мне небезопасно держать товар здесь. К тому же у меня появился и другой потенциальный покупатель.
— Вы лжете, разумеется.
— Я никогда не лгу. Я ворую. Другой покупатель есть.
За двенадцать тысяч. Он связался со мной сегодня. Итак, если не хотите потерять картину, поспешите. Вы меня понимаете?