— И в городе ты тоже не приметил чужих?
— Ни одного.
— Послушай-ка, ты, глухонемой, — с досадой проговорил я. — Ты лжец и олух царя небесного. Я специально тебя подставил. Ты со своими дружками приложил руку к этим убийствам, и я посажу тебя вместе с ними.
Я направил револьвер прямо в его посеревшее от страха лицо:
— Сиди тихо, мне нужно позвонить.
И, не спуская с него глаз, потянулся свободной рукой за телефонной трубкой.
Этого оказалось достаточно, мой револьвер находился на слишком близком расстоянии от него. Он схватился за него, и мы начали бороться.
Он сумел вырвать у меня револьвер; я попытался было выхватить у него оружие — но слишком поздно. Он успел выстрелить в меня с расстояния сантиметров в тридцать. Огонь опалил мне тело.
Продолжая сжимать револьвер, я, согнувшись пополам, медленно осел на пол, а Ухл выбежал из комнаты, оставив дверь нараспашку.
Прижав руку к горевшему животу, я подбежал к окну и махнул рукой Дику Фоули, спрятавшемуся за ближайшим углом. Потом пошел в ванную и осмотрел рану. Холостой выстрел тоже может ранить, если сделан с близкого расстояния.
Жилетка, рубашка и майка были безвозвратно погублены, а тело сильно обожжено. Я смазал ожог кремом, залепил пластырем, переоделся, снова зарядил револьвер и вернулся в контору поджидать вестей от Дика. Похоже, первый ход в этой игре оказался удачным. Героин героином, но Ухл не набросился бы на меня, если бы мое предположение оказалось неверным; я же основывался на том факте, что он старательно избегал смотреть мне в глаза и лживо уверял, будто в Китайском квартале нет чужих.
Дик не заставил себя долго ждать.
— Кое-что есть! — проговорил он входя. Его высказывания напоминали телеграммы завзятого скряги: — Побежал к телефону. Позвонил в отель «Ирвингтон», успел только заметить номер. Этого должно хватить. Потом Китайский квартал. Зашел в подвал с западной стороны Беверли-плейс. Слишком далеко, чтобы точно определить. Вертеться там дальше — риск. Пригодится?
— Наверняка. Посмотрим, что имеется у нас в архиве о Сурке.
Служащий, заведовавший картотекой, принес объемистый конверт размером с добрую папку, набитый заметками, вырезками и письмами. Все эти материалы позволили составить примерно такую биографию.
Нил Конирс, он же Сурок, родился в Филадельфии, в пригороде Уиски-Хиллс, в 1883 году. В 1894-м, в возрасте одиннадцати лет, попал в руки полиции в Вашингтоне, куда приехал, чтобы пополнить армию безработных, маршировавших под предводительством Коукси на столицу. Его отослали домой. В 1898 году он был арестован в своем родном городе за то, что пырнул ножом одного парня во время драки в ходе предвыборной кампании. И на этот раз его освободили и отдали под надзор родителям. В 1901-м его опять арестовали, обвинив в организации шайки, похищавшей автомобили. Ввиду недостатка доказательств он был выпущен без судебного разбирательства. Но прокурору пришлось уйти со своего поста в результате скандала, вспыхнувшего вокруг этого дела. В 1908-м Конирс появился на побережье Тихого океана — в Сиэтле, Портленде, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе — в обществе известного афериста, некоего Хью. Годом позже этот Хью был застрелен человеком, обманутым им в результате какой-то аферы с фиктивной продажей самолетов. По этому же делу был арестован и Конирс. Присяжные не сумели прийти к единому мнению, и он вновь очутился на свободе. В 1910-м его поймали во время знаменитой облавы почтовых служащих на железнодорожных воров. И снова не хватило улик, чтобы посадить его. В первый раз рука правосудия настигла его в 1915 году, когда он был заключен в Сан-Квентин за обман посетителей Панамской международной выставки. Он просидел три года. В 1919-м Конирс вместе с одним японцем по фамилии Хасегава нажег японскую колонию в Сиэтле на двадцать тысяч долларов. Конирс выдавал себя за американского офицера, делегированного во время войны в японскую армию. Он носил фальшивый орден Восходящего Солнца, который ему якобы приколол к груди сам император.
Когда все вышло наружу, семейство Хасегавы вернуло пострадавшим двадцать тысяч. Конирс неплохо заработал на этом, причем даже его репутация не пострадала. Дело замяли, после чего он вернулся в Сан-Франциско, купил гостиницу «Ирвингтон», проживает там уже в течение пяти лет, и никто не может сказать о нем дурного слова. Конечно, что-то он там химичит, но что именно — никто не мог сказать. Внедрить детектива в его гостиницу было абсолютно невозможно. Все номера всегда были заняты и стоили, как в самом дорогом нью-йоркском отеле.
Таков был владелец гостиницы, которому звонил Ухл, прежде чем скрыться в своей норе в Китайском квартале.
Мне не доводилось видеть Конирса, Дику тоже. В конверте находилось несколько фотоснимков в фас и профиль, сделанных во время его пребывания в тюрьме Сан-Квентин. И еще одна групповая фотография, сделанная в Сиэтле: щегольски одетый Конирс, в вечернем костюме, с фальшивым японским орденом на груди, стоящий среди нескольких японцев, которых он околпачил; любительский снимок, сделанный как раз в тот момент, когда он намеревался вести свои жертвы на убой.
По фотографиям видно было, что это человек незаурядный — внушительная фигура, важная мина, твердо очерченная нижняя челюсть и хитрые глаза.
— Думаешь, что сумеешь его опознать?
— Надеюсь.
— Допустим, ты пойдешь туда и разузнаешь насчет номера там или по соседству, чтобы иметь возможность наблюдать за гостиницей. Может быть, время от времени тебе удастся проследить за этой пташкой.
На всякий случай я сунул одну фотографию в карман, а остальные убрал обратно в конверт и отправился к старику.
— Я устроил номер с бюро по найму. Некто Фрэнк Пол, владелец ранчо в окрестностях Мартинеса, явится в десять часов утра в четверг и сделает что нужно.
— Отлично. А я нанесу визит в Китайский квартал. Если в течение нескольких дней от меня не будет никаких вестей, не забудьте попросить подметальщиков улиц обратить внимание на то, что они подметают, ладно?
Старик пообещал исполнить мою просьбу.
Китайский квартал Сан-Франциско начинается от торгового квартала на Калифорния-стрит и тянется на север до самого Латинского квартала; ширина его составляет два жилых блока, а длина — шесть.
До пожара на этих двенадцати улицах проживало почти двадцать пять тысяч китайцев. Не думаю, чтобы теперь там проживала хотя бы треть от прежнего количества.
Грэнт-авеню — главная улица и становой хребет этого квартала — почти на всем протяжении заполнена магазинами с разными дешевыми, броскими товарами и огоньками бесчисленных ресторанчиков, где туристам подают рис с луком, а грохот американского джаза заглушает писклявые звуки китайской флейты. Немного подальше мишурный блеск исчезает и можно почувствовать запах настоящих китайских блюд, уксуса и разных сушеных приправ. А если оставить позади несколько больших улиц и всякие туристские приманки, есть шанс действительно кое-что увидеть — хотя не все может понравиться.
Что касается меня, то, свернув с Грэнт-авеню на Клэй-стрит, я зашагал прямиком на Споффорд Эли, отыскивая глазами дом с красными ступеньками и красными дверями, который, по словам Сиприано, принадлежал Чан Ли Чину. Признаюсь, что, проходя мимо Беверли-плейс, я на минутку остановился, чтобы осмотреться. Мой филиппинец доложил мне, что именно здесь проживают пришельцы и что, по его мнению, дом этот может сообщаться с домом Чан Ли Чина; Дик Фоули следил за Ухлом как раз с этого места.
Однако мне не удалось отгадать, какой именно дом принадлежал Чан Ли Чину. Четвертый вход, считая от шулерского притона Джайра Квона, так сказал Сиприано, но я понятия не имел, где находится этот притон. На Беверли-плейс царили тишина и спокойствие. Какой-то жирный китаец устанавливал перед своей лавкой ящики с зеленью. С полдюжины маленьких китайчат играли в шарики посреди мостовой. На другой стороне улицы блондин в твидовом костюме поднялся по шести ступенькам из подвала на тротуар, а за его спиной на мгновение мелькнуло накрашенное лицо китаянки, закрывавшей за ним дверь. Немного дальше, перед одним из писчебумажных магазинов, рабочие выгружали из грузовика рулон бумаги, а обтерханный гид вывел четверых туристов из китайского храма Королевы Неба, помещавшегося над главной резиденцией Сью Хина.
Я двинулся дальше и на Споффорд Эли без труда отыскал нужный дом. Это было обшарпанное здание со ступеньками и дверями цвета засохшей крови. Окна были наглухо забиты толстыми досками.
От окружающих домов он отличался тем, что на первом этаже не было ни одного магазина или конторы. Дома, предназначенные исключительно для жилья, — большая редкость в Китайском квартале, почти всегда первый этаж служит для торговли и добывания денег, а живут в подвалах или на верхних этажах.
Я поднялся по трем ступенькам и постучал в дверь костяшками пальцев.
Ответа не последовало.
Я постучал опять, сильнее. Снова никакого ответа. Я сделал третью попытку, и на этот раз мое упорство было вознаграждено: внутри дома что-то заскрипело.
После по меньшей мере двух минут скрипения и шуршания дверь приоткрылась сантиметров на пятнадцать.
В образовавшуюся над тяжелой цепочкой щель на меня глянул раскосый глаз, и я увидел кусочек темного, сморщенного лица.
— Что нужно?
— Я хочу увидеться с Чан Ли Чином.
— Не понимать.
— Не болтай ерунды! Закрой дверь и сбегай к Чан Ли Чину, скажи, что я хочу поговорить с ним.
— Не может! Не знает Чана.
— Скажи ему, что я здесь, — повторил я, поворачиваясь спиной. Затем уселся на верхней ступеньке и, не оглядываясь по сторонам, произнес: — Я буду ждать.
Когда я достал сигареты, за моей спиной воцарилась тишина. После этого дверь бесшумно закрылась и за ней вновь послышались скрип и шорох. Я выкурил одну сигарету, потом другую, время шло, но я пытался делать вид, что для меня оно не существует, надеясь в глубине души, что этот желток не собирается делать из меня идиота и не заставит сидеть здесь до полного изнеможения.