— Так точно!
— Дружнее надо, дружнее… — сморщившись, вздохнул каптри. — Остальные – на тренажеры. Понятно?
Поредевший строй гаркнул нечто среднее между «есть» и «блин».
— А теперь я отвечу на вопрос, который так и мерцает в ваших тупых башках, — сказал Тюльпин, глядя на сжавшегося в комок Руграно. — Вы терзаетесь мыслью: как посмел этот бессердечный козел так подло поступить с сослуживцем? «Ведь это же мужчина! Человек, в конце концов!» – вопит ваша негодующая селезенка. Объясняю один раз, любезные упыри. Ни я, ни вы, ни другие организмы, садящиеся за штурвал боевых кораблей, не имеют с самой минуты старта ни единой человеческой санкции. Запомните это. В космосе вы – боевые единицы. Боты, которые в любой миг могут быть уничтожены ботами противника. Или принесены в жертву своими же для успешного выполнения поставленной задачи. Мне вовсе не доставило удовольствия разбивать итальянские яйца, клянусь вакуумом. Но я не испытываю угрызений совести. Знаете почему? Потому, что моя задача не сожалеть о чертовых разбитых желтках, а сделать из вас бойцов. Боевых ботов, которые сумеют в нужный момент принести победу нашему флоту. Уверенную, сокрушительную победу, а не малоубедительный пат, усекаете? Тяга, любезные, следующая. Миротворческая миссия, которую планирует организовать командование, это не баптистская прогулка с бубнами по Арбату. Это военно-дипломатическая операция невиданного размаха, во время которой потребуется повышенное внимание со стороны боевого охранения диппредставительств и прочих гражданских мазутов. А я вовсе не уверен, что Игреки с распростертыми объятиями ждут нас по ту сторону Точки, чтобы принять истинную, мать ее, веру и беспроигрышную систему санкций. И, видит вакуум, я не испытываю никакого кайфа от того, что именно мне поручено вымуштровать дюжину дырявых штафирок. Это я про вас, кстати… За полгода так называемого интенсивного урегулирования конфликта в сфере нейтралитета Игреки отправили к праотцам около пятисот наших пилотов. Российский сектор СКО лишился лучших кадров, не говоря уже о материальных потерях. Бесспорно, другие космические державы тоже пострадали. И Игрекам досталось от души. Но в данный момент сей факт мне побоку. В данный момент у меня есть приказ сделать из вашего упырского рассадника боеспособную эскадрилью. Вот такая тяга.
Руграно наконец удалось как следует вдохнуть, и он интенсивно задергался у ног Тюльпина.
— Гена, Марек, Стас – отдыхать в офицерскую. Час. Спать запрещаю, — скомандовал каптри. — Остальные – на тренажеры. Отрабатываем барраж средней орбитальной станции и сопровождение группы из четырех фрегатов. В парах. Бего-ом… марш!
Младлеи сорвались с мест. Кое-кто все же на бегу украдкой оглядывался на поверженного итальянца, вздумавшего перечить капитану третьего ранга Тюльпину. Мосластый Руграно все еще валялся в позе эмбриона на холодном полу учебного центра.
— Пойдешь в офицерскую – санкцира-медика позови, — обронил Тюльпин, подхватывая со стула свою трубочку. — А то этот итальянский мудозвон так и будет тут скулить. Протухнет еще чего доброго…
Стас так и не понял, было ли это адресовано ему или кому-то из двух других пилотов, получивших разрешение на часовой перекур.
Учебная палуба тянулась сквозь весь авианосец, условно рассекая его на две большие «лимонные дольки», приложенные друг к другу широкими краями. Коридоры ветвистой цедрой покрывали каждый из уровней исполинского корабля. А тренажерные залы и техотсеки плотно жались друг к другу продолговатыми вакуолями с приплюснутым дном.
Общая каюта сбора офицеров находилась на корме корабля. Мареку, Геннадию и Стасу пришлось топать до нее по учебной палубе из носового УЦа добрых десять минут, взбираясь и сбегая по крутым лестницам, минуя распахнутые настежь гермодвери и людные перекрестья коридоров.
Переутомление и чудовищное количество информации, пропущенное через мозги ребят за последние пару десятков часов, давали о себе знать: не хотелось обсуждать тренировки, не хотелось делиться впечатлениями, не хотелось мыслить. Хотелось жрать и спать. А еще – сорвать с шеи собственную башку и выкинуть через грузовой шлюз подальше в космос, чтобы остаточная боль от воздействия гипнополя перестала пульсировать в висках…
Пошатываясь от усталости, Нужный переступил через высокий комингс и огляделся.
Назвав сие помещение громким словом «офицерская», кто-то явно дал ему нехилую фору.
Посреди квадратного, двадцать на двадцать, зала с невысоким потолком располагался ряд разномастных пилотских амортизационных кресел, некогда выдранных с корнем из кокпитов списанных шаттлов и теперь кое-как привинченных к полу. Вокруг этой анфилады были расставлены импровизированные столики из перевернутых вверх дном топливных бочек. В дальнем конце помещения уровень пола поднимался, и там лежало несколько старых алюминиевых шкафов, отгораживая то ли сцену, то ли барную стойку. Возле одной из стен на сальных инженерных табуретках рядком стояли: духовой шкаф, микроволновка, пара миниатюрных холодильников, наполовину разобранная посудомоечная машина, корпус сервера и чья-то вешалка с вывернутым наизнанку мундиром. Тугой удав перекрученных проводов тянулся к линейке многофункциональных розеток. Многие предметы не были должным образом закреплены и при аварийном сбое общих или палубных компенсаторов грозили сорваться со своих мест и полететь черт-те куда.
Под потолком на кронштейнах топорщились два растровых экрана, развернутых в противоположные стороны. Динамики висели рядом.
По солярному каналу крутили рекламные ролики Игреков, перехваченные несколько месяцев назад. Полуголая девица доверительно улыбалась и тараторила зачины и слоганы на английском, тыча в зрителей пачкой с маргарином…
Какого-нибудь изнеженного московского санкционера из кухонно-бытового, телекоммуникационного или жилищнораздельного комплекса при виде этой офицерской комнаты на боевом корабле, пожалуй, кондратий бы тяпнул.
Народу было немного: по бортовому времени приближалась полночь.
— Спать нельзя, — пробурчал Геннадий. — Что здесь делать-то?
— Отдыхать, — пожал плечами Марек. Чех вполне сносно говорил по-русски.
— Как отдыхать? Санкции на очередную жену никто не даст. Да и нет здесь баб нормальных. Мне взаимный допуск 4-А нужен…
— Тебе обязательно жена для отдыха нужна? — почесывая бакенбарды, спросил Марек.
— Почему же. Не обязательно. Можно поспать еще вволю. Или выпить.
— А говорить?
— С кем? — Геннадий непонимающе уставился на чеха. — Я ж не восточный, чтобы лясы точить про американские демократические санкции. Я из Харькова. У нас же теперь страна какая – на западе росукраинцы, на востоке евроатлантики.
— А я вообще не с Земли. Родился на орбитальной станции…
— Молодец. — Геннадий внезапно потерял к Мареку интерес и толкнул в плечо Стаса. — А ты?
— Из Москвы, — неохотно ответил Нужный, направляясь к микроволновке.
— У-у… Москаль. Чего ж тебя в космос занесло?
— «Трансвакуум». Среднетоннажники пилотировал.
— «Пеликаны», — кивнул Геннадий, заглядывая в один из холодильников. — Хорошая работа. Непыльная. Да и «Трансвакуум» – контора знатная. А вот вишь ты, как все обернулось-то. Неказисто.
Стас не отреагировал. Хоть Геннадий и признавал себя западником, но определенная враждебность к русским все равно в нем ощущалась. Правильно: ассимилировать их ассимилировали, а за кордон к зажиточным москалям не пустили.
Ни в холодильниках, ни в микроволновке, ни в духовке продуктов обнаружить не удалось. А санкции на жратву в столовой Тюльпин так и не соизволил дать.
В креслах под экранами сидела троица офицеров с нашивками охранения российского дипкорпуса. Парни были все как на подбор: рослые, подтянутые, чисто выбритые. Они с нескрываемым презрением посматривали на измочаленных мазутов, у которых от переутомления синяки под глазами напоминали самые настоящие фингалы.
Геннадий перехватил один из таких ханжеских взглядов в свою сторону и мгновенно завелся.
— Слышь, ты, — обратился он к коротко стриженному капитан-лейтенанту, — глаза не сломаешь?
Офицер нахмурился, хотел было парировать грубость, но один из его приятелей махнул рукой, мол, «пущай бесятся, гражданские свиньи».
Но широкоплечий Геннадий уже почувствовал безнаказанность собственного хамства. А зря, ох зря…
— Эй, братан, — обратился он к капитан-лейтенанту, подходя ближе, — поделись пайкой. А то нас командир погонял, а санкции на жратву так и не дал.
— Знаешь, что такое аннулингус? — поинтересовался капитан-лейтенант у украинца, не вставая со своего кресла и продолжая тянуть через трубочку фруктовый сок.
Стас аж приствистнул – на «Хароне-зеро» за такие слова убили бы на месте. Марек устало вздохнул и отошел в сторону, разумно решив пока не вмешиваться в склоку.
Геннадий же остановился как вкопанный.
— Как ты сказал? Не расслышал, извини… — тихонько уточнил он.
— Аннулингус, — четко повторил каплейт с холеным мурлом.
— А-а… — поигрывая желваками, оскалился Геннадий. — Понял. Конечно, знаю. Это если ты мне побреешь зад своим острым языком, когда я сделаю вот так!
Он ловко вжикнул молнией на форменных брюках, стянул их до колен вместе с трусами и развернулся голым гузном к обомлевшему капитан-лейтенанту.
Нужный не ожидал такой прыти от неуклюжего на вид украинца.
Некоторые посетители офицерской заржали, привлеченные веселым спектаклем с мужской обнаженкой и явным заделом на хорошую драку.
— Полужопия раздвинуть, чтоб удобней было? — уточнил Геннадий через плечо.
Фраза послужила последней каплей в чаше напряженной обстановки.
Она одновременно вывела замерших спецназовцев дипкорпуса из ступора и ввергла их в крайнюю степень бешенства.
Каплейт вскочил и попытался с размаху зарядить ботинком по бледной заднице Геннадия, промахнулся и пролетел мимо. Но резко развернулся и с разгону всадил тому зверский апперкот в печень. Украинец ойкнул, но не потерялся. Он проворно натянул штаны и мощно двинул противнику локтем по носу, ломая хрящи и отправляя каплейта в глубокий нокдаун.