бы не встретиться со мной взглядом или задерживается, чтобы наши пути не пересеклись.
Я знаю, что это стеснительность или нежелание ранить меня неудачными словами. Но почему кому-то кажется, что неловкое слово может причинить мне боль после той муки, которую принесла потеря Дэниела? Я хочу, чтобы люди о нем говорили. Превозносили его талант, привлекательную внешность, доброту. Не переставали говорить о нем, словно он просто сидит на втором этаже, или ушел на тренировку – и скоро вернется.
Бриджит успевает поймать Изабель, не дав улизнуть обратно к себе.
– Все нормально, – слышу я ее тихие слова. – Заходи и поболтай. Ей одиноко.
Она меня жалеет. Меня жалеет Бриджит! И я понимаю, что с позиции лидера нашей дружеской компании я скатилась на самый низ.
– Просто действуй, юная леди.
И Бриджит практически заталкивает дочь на кухню.
Побежденная Изабель заползает внутрь, заправляя за ухо прядь вьющихся волос. Трудно поверить, что она всего на год младше Дэниела. Ходили слухи о том, что Беатриз ее шпыняет, и на несколько месяцев между Джулией и Бриджит возникла напряженность, но, видимо, со временем все уладилось. Я всегда гордилась тем, что у меня сын: мальчики намного прямее и честнее. Девочки бывают изворотливыми стервами.
– Доброе утро, Эбигейл, сочувствую вашей потере, – механически бормочет Изабель, словно кто-то нажал на кнопку у нее на спине.
Бриджит ласково усаживает ее за стол и наливает большой стакан апельсинового сока. Дэн такой никогда не пил: там сплошной сахар.
– Поешь что-нибудь, моя хорошая, – уговаривает Бриджит. Выбрав хлопья, она насыпает в миску явно вдвое больше рекомендуемой порции. Из-за шоколадной обсыпки налитое молоко буреет. – Иззи наконец-то начала восстанавливаться после мононуклеоза. Правда, милая?
Девочка вяло отправляет хлопья в рот, и на несколько минут единственными звуками на кухне становится ее влажное чавканье и шебуршание кошек на полу. Я испытываю облегчение, когда она снова уходит наверх, и Бриджит предлагает нам посидеть на веранде. Приятно будет уйти от вонючей кошачьей еды и лотков.
Вот только стоит нам выйти из дома, как я замираю. Сердце у меня начинает колотиться вдвое быстрее обычного, и я вцепляюсь в дверную раму.
– Эби? Все нормально?
Задавая этот глупый вопрос, Бриджит наклоняется ко мне. Конечно, все не нормально. И тут ее осеняет.
– О, Боже, о чем я… Эби, у тебя паническая атака? Давай вернемся.
Это скорее похоже на инфаркт. Голос Бриджит едва слышен за оглушительным грохотом моего сердца.
Но это и не инфаркт. Мои почти позабытые знания о психоанализе подсказывают, что это такое. Это адреналин: реакция на опасность, «сражайся или беги». Только опасность угрожает не мне, а моему мальчику, а я бессильна ему помочь, потому что уже слишком поздно.
Именно здесь Дэниел умер в первый раз.
И именно здесь я сидела всего несколько недель назад, в те последние секунды, когда я была счастлива, пока мы ужинали и пили вино – а наши дети пытались спастись из горящего здания. Только мой сын уже был мертв.
Бриджит пытается уговорить меня уйти в дом. А я вместо этого отцепляюсь от дверной рамы и выхожу на улицу. Садовые кресла и стол по-прежнему на тех же местах. Только теперь они расставлены на настиле.
Я смотрю вверх – туда, откуда он упал – и вижу коровье лицо Изабель, которая смотрит на меня из окна, не понимая, из-за чего так суетится ее мама. Бриджит нетерпеливо ей машет, и она отходит от окна и задергивает занавески.
– Эби? Если не хочешь заходить в дом, то пройди и сядь.
Я позволяю Бриджит отвести меня к креслу. У меня кружится голова, словно я одновременно оказалась в двух местах – или в двух временах. Тогда и сейчас.
Если самое страшное в жизни – это потерять ребенка, то чем же я заслужила то, что потеряла своего дважды?
– Ты помнишь тот вечер? – спрашиваю я у нее. – Помнишь, что случилось?
48Эбигейл
Дэниел упал без единого звука.
Детишки возились, играли. Им уже пора было в постель, и мы наивно думали, что они все спят. Старшие братья Беатриз остались дома: они перешли в последний класс и считали наше племя двенадцатилеток «малышами». Так что наверху были только Дэниел и девочки, а мы, мамы, сидели внизу. Майкл и Пьер тоже были здесь, а вот Альберто уехал в город.
Дэн упал на землю прямо здесь. В считанных шагах от нас.
И я ничего не могу с собой поделать: я нагибаюсь и касаюсь этого места. Я прижимаю ладонь к гладкому настилу, представляя себе, что крошечная капелька крови моего сына просочилась сквозь прежнюю отмостку и впиталась в землю. Что она по-прежнему здесь, в почве, теплая. Живая.
Мои воспоминания о том, что было дальше – это каша, хотя позже мы поняли, что все заняло не больше двадцати минут с начала до конца… С конца до начала. С того мгновения, когда мой мальчик лежал мертвым у моих ног, до того момента, когда мы занесли его в дом и положили на диван, с вновь бьющимся сердцем и поднимающейся и опускающейся грудью.
Майкл подбежал к нему первым. Я никогда не любила мужа так сильно, как в тот момент, когда он опустился на колени рядом с неподвижным телом нашего сына.
Окно было всего лишь на втором этаже! Дети падают с такой высоты и просто ломают руку или лодыжку – или даже вообще остаются невредимы. Но по тому, как именно упал Дэн, мы все поняли, что все плохо. Он падал головой вниз. Отмостка под ним стала темной, кровь текла из носа тонким красным ручейком.
Майкл сделал, что мог, но глаза нашего сына не открылись, и он не говорил. Даже тело его никак не реагировало – кажется, именно тогда я наконец завопила.
– Нет, – говорит Бриджит. Она устроилась рядом со мной и держит меня за руку. – Нет, ты кричала с того мгновения, как он упал. Похоже было на раненное животное. Только у Пьера хватало сил тебя удерживать.
И тут я вспоминаю: Пьер обхватил меня так крепко, что я не могла двигаться, не могла броситься к моему изломанному мальчику.
– Майкл просил тебя не пускать, – говорит Бриджит. – Он сказал, что при травме головы малейшее неправильное перемещение пациента может привести к смерти.
Я помню, как Майкл четко говорит, что нужно делать: нажать на кончики пальцев. Ущипнуть за ключицу. Прикоснуться под бровью.
По его лицу мы все понимали, что он не получает нужного отклика.
– И тогда ты повернулась к Саре, – подсказывает мне Бриджит. – Ты ее умоляла. Ты обмякла у Пьера в руках (он потом сказал мне, что принял это за обморок), но на самом деле ты пыталась встать на колени. Буквально умоляла на коленях. Боже! Это было невыносимо.
Она плачет. Моя подруга рыдает, пока мы сидим у нее на веранде и заново все переживаем. Теперь это я сжимаю ее пальцы и утешаю ее.
Потому что оплакивать тот вечер нет причин. Все закончилось тем, что мой сын оказался у меня в объятиях, целый и живой.
– Я помню, что ты сказала, – Бриджит судорожно сглатывает. – Никогда не забуду. Ты сказала: «Может, взамен отдашь им меня?» Я в жизни не слышала ничего ужаснее и прекраснее!
Я это тоже помню. Я не знала, кто такие «они». Ангелы. Демоны. Мне было наплевать. Я бы дала содрать с себя кожу и закупорить душу в бутылку в обмен на жизнь моего сына.
Но, конечно, никаких «их» не было. Была только Сара.
Она сказала нам, что это невозможно. А потом – что все равно попытается, и что только наша любовь, наша сила, заставляет ее хотя бы помыслить о таком.
– Я принесла нож с кухни, – говорит Бриджит. Ее второй подбородок дрожит, она вытирает бегущие по ее лицу дорожки слез. – Острый, он у нас был для особых блюд: индейки в день Благодарения, тортов на день рождения.
Мы обе смеемся: икающее, безнадежное веселье.
– Я обрызгала его дезинфицирующим средством для рук и вынесла из дома.
А потом Сара это сделала. Мы четверо сделали: Джулия впервые к нам присоединилась. Провели ритуал, который вернул мне Дэна.
Неверие, которое охватило меня в ту секунду, когда его тело дернулось вверх, словно магия вонзила ему в грудь крюк и выудила из глубин. Тот краткий миг почти нежелания поверить, что это так – потому что тогда это означало бы надежду, а если эта надежда окажется ложной, то наступит конец всему.
Мы четверо, полностью выжатые, смотрели, как Майкл снова осматривает Дэна. Как Дэн открыл глаза и кивнул в ответ на его вопрос. А потом Пьер подхватил его на руки – мой сын был выше и тяжелее меня даже в двенадцать лет – и отнес в дом, на диван.
– Вот тогда мы и услышали полицейскую сирену, – вставляет Бриджит. – Кто-то услышал твои крики. У нас с Пьером к этому времени отношения уже испортились, и мы оба знали, что кое-кто интересуется нашими делами не просто по-добрососедски. Одной старой сплетнице всегда не нравилось, что в доме напротив нее живет темнокожий. Ну, она взамен получила азиатку-лесбиянку. По-моему, потрясение ее и прикончило.
Тут мы смеемся уже по-настоящему, громким, чистым смехом. Я смеюсь впервые после смерти Дэниела. И хотя при этой мысли меня захлестывает чувство вины, я почему-то не тону. Рука Бриджит служит мне якорем. В тот вечер она была со мной. Они все были. И Сара в первую очередь.
Именно Сара снова начала командовать, когда мы услышали сирену. Она знала, что мы нарушили закон. Я помню: она заявила, что ради этого можно и на всю жизнь отправиться в тюрьму, после чего Джулия отвесила мне оплеуху, чтобы я пришла в себя. Я буду нужна Дэниелу. Мы все нужны нашим детям. А нужна-то была всего лишь простая история.
Сара встала рядом с Дэном на колени и сказала, что ему надо говорить: что он пошел вниз за печеньем, не включил свет, чтобы не беспокоить девочек – и поскользнулся на лестнице. Она заставила его несколько раз это повторить.
– Она была требовательной, – добавляет Бриджит. – Помню, как ты на нее разозлилась. Но она поступала правильно. А потом она просто рухнула в кресло. То заклинание из всех нас силы вытянуло… – ее передергивает, а я вспоминаю глубокую усталость, которая потом держалась несколько недель. – Пьер пошел наверх, проверить девочек. Сказал им, что Дэн упал с лестницы – и чтобы в случае вопросов они отвечали, что в это время спали. А потом заявилась коп. Слава Богу, что мы уже успели придумать, что говорить.