Вечер, когда Дэниел выпал из окна!
Я там была. Они все мне солгали. Дэн не поскользнулся на лестнице в темноте, отправившись на кухню за печеньем, как я записала в журнале вызовов. Он выпал из окна!
А зачем им было лгать из-за чего-то столь тривиального?
Если только Эбигейл Уитмен все-таки не сумасшедшая.
Если мальчик на диване, с которым я в тот вечер говорила, не просто очнулся после сотрясения мозга – а вернулся из мертвых.
Я ничего не могу поделать: моя рука инстинктивно тянется к пистолету. И я знаю, что у Честера тоже. Тогда почему я чувствую себя такой беззащитной?
Мне нужна правда – и немедленно.
– Поговорим! – предлагаю я.
Жесткое оружие успокаивающе впивается мне в бок.
92Сара
Когда мы садимся у Пьера на кухне, коп снимает свою куртку и, достав пистолет из кобуры, кладет рядом с собой.
– Осторожность не помешает, – говорит она, заметив, что я на него смотрю. – Ситуация довольно напряженная. Не хотите мне рассказать, что случилось у вас дома?
Я рассказываю, а они с Честером мрачно слушают меня. У Пьера такой вид, будто ему хочется что-нибудь разбить – скорее всего, морды тем парням, которые это сделали.
– Наверное, те же, что рисовали знак на доме, – говорит Честер своей начальнице. – И на том знаке. На въезде в город. А на доме – ту пентаграмму.
– Я поняла, Чес.
Коп поднимает руку, призывая его к молчанию. Вид у нее страшно усталый. У нас у всех такой. Мы устали, мы растерянны. Все, кроме Эбигейл, которая с каждым днем становится все сильнее.
– Я должна спросить вас обоих о том, что Эбигейл Уитмен говорила на площади сегодня вечером, – продолжает Найт. – О событиях шестилетней давности. Пьер уже знает, а насчет вас, Сара, я не уверена. Я была тем полисменом, который приезжал тем вечером. Я подняла свои старые записи несколько недель назад, когда вспомнила об этом. Тогда все сказали, что Дэн упал с лестницы. Но это не так, да? Пьер, вы проговорились, когда мы это обсуждали, а Эбигейл сегодня сказала то же самое. Дэн выпал из окна и получил серьезную травму. Но он… Он на самом деле…
Коп несколько раз сглатывает. Она даже не хочет произносить эти слова – и я ее не виню. Это неправильно.
Совершенно неправильно. Теперь я это понимаю. Но те, кого я люблю, всегда были моим слабым местом. Когда они приходили ко мне со своей болью, я пыталась все исправить.
Однако закон в отношении некромантии суров, каким бы благим ни было намерение. Я снова вспоминаю молодую маму, которую последней за это осудили, хоть ее попытка и была неудачной. Ее малышку забрали на удочерение. Ее лозу сломали. Ей еще десять лет сидеть в федеральной тюрьме. А магией ей никогда нельзя будет пользоваться, под угрозой пожизненного заключения, хотя владеть магией и не использовать ее – само по себе не лучше пожизненного заключения.
Меня это уничтожит.
Какой бы понимающей ни казалась эта следователь, ее работа – блюсти закон. Мне нельзя признаться в чем-то столь предосудительном как некромантия и надеяться, что она об этом забудет.
Неужели сейчас уже пора признаваться? Рассказать про магию на вилле и смерть Дэна – что его просто вернула себе смерть – чтобы спасти Харпер?
Нет, этот момент еще не наступил.
Тогда что мне говорить? Сомневаюсь, что следователь примет категорическое отрицание.
– Я не Майкл Уитмен, – говорю я ей. – Я не могу сказать о медицинском статусе Дэна на тот момент. Но он был без сознания. Не реагировал ни на что. А Эбигейл была в отчаянии. Я не могла допустить, чтобы она страдала, не попытавшись поправить дело.
Найт кивает. Кажется, она даже рада, что я не сознаюсь.
– А что относительно второго утверждения миссис Уитмен? Что ваши действия каким-то образом заставили Дэниела… испортиться. Она говорит, что изнасилование Харпер и другие насильственные действия ее сына – результат того, что вы сделали. Такое возможно?
Я тревожно ерзаю, и Эйра тоже дергается, рвет когтями диван Пьера. Следователь задает такие вопросы, на которые в магии нет простых ответов. Ответов, которые не выглядели бы как отговорка в лучшем случае и как ложь – в худшем.
Она права, конечно. Такое возможно.
Вся наша профессия зиждется на согласии. Если нет подлинного, открытого согласия на основе полученной информации, все действительно… идет наперекосяк.
Достаточно посмотреть на то, что я сделала для Джулии с Альберто. Или для Эбигейл с Майклом. Если бы мужчины знали и согласились, чтобы я использовала магию и изменила их поведение, их воля в сочетании с моим искусством дали бы идеальный результат.
А вот без их согласия моей магии пришлось взять на себя весь груз. И результаты оказались чрезмерными: одержимый карьерой Майкл и нелепо преданный Альберто.
Неужели Эбигейл права?
Я и так считала себя в ответе за то, что Дэн сотворил с Харпер – просто тем, что его вернула. Но, может, все еще хуже? Может, моя магия его изменила?
Думать так невыносимо.
Харпер изнасилована. Дэн превратился в чудовище. Из-за меня? Лучше бы я вырвала себе язык, чем произнесла те слова силы над изломанным телом Дэна. Отрезала бы пальцы, которые прочертили знаки силы и привязки на его бледной коже. Осушила бы вены, влившие животворящую кровь в его онемевшие губы.
Я сожгу мой экземпляр «Старкросс» и плюну на пепел!
Вопль Эйры опережает мой собственный. Мой милый фамильяр корчится на ковре, вереща от боли. А ведь это с ней творит моя боль! Но я ничего не могу поделать. Ужас пожирает меня изнутри. Я привязана к позорному столбу своей вины и горю на ее костре.
Сквозь туманящую боль и слышу стук. Я смутно вижу, что предметы на каминной полке Пьера трясутся. Фоторамка, стоящая на видном месте, слетает и разбивается. Осколки стекла разлетаются по полу, и я ощущаю острый чистый укол в лодыжку.
Позади меня что-то шумно падает. Эйра кричит. Откуда-то прилетает холодный ветер.
– Стол!.. О, Господи, он… – стонет перепуганный Гринстрит.
Краем глаза я вижу, что следователь тянется к пистолету.
Кто-то трясет меня, окликает по имени. Мужской голос.
Пьер. Мой друг. Единственный оставшийся друг.
– Сара! – повторяет он снова, настойчиво. – Сара, прекрати!
Я не хочу прекращать. Я хочу, чтобы этот дом тоже сгорел – и я вместе с ним. Потому что я все это время заблуждалась. Дэниел Уитмен – не чудовище. Чудовище – я.
Я.
Я отталкиваю Пьера, почему-то став неестественно сильной. Он шатается и, задыхаясь, отлетает к стене. Следователь хватает пистолет и поднимает его.
– Нет! – кричит Пьер.
Он бросается, но не к следователю. Ко мне. Крепко меня обнимает.
– Прекрати, Сара! – орет он. – Ты ничего не сделала. Дэниел всегда был плохим. Он был плохим и раньше.
93Мэгги
После крика Пьера стол – который, блин, воспарил – встает обратно на пол. Я взвизгиваю по-щенячьи. Такое ощущение, будто каждый волосок у меня на голове встал дыбом, и я обнаружу у себя колдовскую седую прядь. Не знаю, что это была за херня, но она была неестественная. И дьявольски страшная.
Рука у меня вытянута, пистолет в дрожащей кисти наготове, чтобы прострелить Саре Фенн голову. Что угодно сделать, лишь бы больше ни секунды не видеть того, что тут могло произойти.
Кошка на ковре пускала пену из пасти и рычала, словно от моментального развития бешенства, но внезапно замирает, распластавшись, словно упавший младенец. Померла?
Это сделал Пьер? Может, он ведьмак и передал свои способности по наследству своей девчонке Изабель?
Но, может, он просто принес спокойствие обычным способом, ошеломив Сару Фенн: она сидит, ошеломленная, и грудь у нее вздымается и опадает от тяжелого дыхания.
– Это была не ты, – воркует Пьер, сильными руками укладывая голову подруги себе на плечо. – Дэниел уже задолго до того был плохим.
Он гладит ржаво-рыжие Сарины волосы, словно родитель, утешающий ребенка.
Мы с Честером переглядываемся. Тот бледный и мокрый, словно он сделан из воска и начал таять. Он жестом предлагает мне опустить пистолет.
– Пьер! – я стараюсь вложить в это обращение всю свою полицейскую властность. Ее набирается немного. – Не желаете объясниться?
И когда он начинает говорить, все наконец складывается.
– Когда мы с вами разговаривали, агент, вы спросили, верю ли я Харпер. И я сказал, что верю, но на самом деле я подумал: «Неужели она настолько не доверяла мне или своей маме, чтобы нам рассказать?» Это не давало мне покоя. Я решил, что она могла все рассказать Иззи, но моя малышка отказалась об этом говорить, только твердила, что Харпер говорит правду. Вот только я не мог понять, по какой причине она не хочет ничего рассказать, поэтому не отставал.
Пьер вздыхает так глубоко, что все его тело приходит в движение – словно он боится, что вот-вот может забыть, как дышать.
– Та комната, откуда Дэниел упал шесть лет назад? Это была комната моей дочери. Иззи рано пошла спать, а остальные трое смотрели кино. Вот только Дэн решил ее навестить.
Пьер рассказывает, а я пытаюсь сориентироваться. Иззи было одиннадцать. Дэниелу – двенадцать, в этом возрасте парнишки начинают вытягиваться и крепнуть. Начинает вырабатываться тестостерон. Он уже на пути к своему атлетическому телосложению. Но Иззи еще совсем ребенок.
Не была ли дочка Разгневанного Отца попыткой снова поймать то удовольствие? Были ли другие? Робкие. Слишком юные для своего возраста. Все насильники, которые ищут возможность сблизиться со своими жертвами, редко ограничиваются только взглядами.
– Он залез моей девочке под ночнушку. Притиснул к стене у окна и зажал рот ладонью, чтобы мы не услышали, как она сопротивляется. Потому что она сопротивлялась. Она вывернулась из его рук и нырнула в сторону, а он вылетел в окно.
Лицо Пьера искажается от ярости. Ярость направлена на Дэниела, но явно и на себя самого – из-за того, что даже не заподозрил, что его ребенок страдает. Что не оказался рядом, чтобы этого не допустить.