– Иззи, – говорю я, пригибаясь к ней, – а те штуки, которые ты чертила у себя в ежедневнике… что это?
Иззи недоумевает:
– В ежедневнике?
– Агент?
Бриджит смотрит на меня хмуро. Пьер – с подозрением. Я тянусь за телефоном, чтобы показать Иззи изображенные ею узоры – Древние Знаки, пугающие ведьмовские знаки – но, конечно же… его забрал гвардеец!
Черт. Черт!
– Такие заковыристые, – говорю я. – Вроде…
Я хочу было начертить их в воздухе пальцем, но вспоминаю, как ужаснулась Роуэн от одного их вида.
Но Иззи мотает головой. Ее простодушные глаза пусты.
И я нутром чую: она не ведьма. Даже пусть неопознанная и необученная.
– Извольте прекратить вопросы, агент, – говорит Пьер ледяным тоном.
Оркестр начинает играть марш: трубы завывают. Плохо настроенные усилители орут. Толпа внезапно вздымается – за последние несколько минут она выросла вдвое – и по проходу между металлическими барьерами под дулами пистолетов ведут Сару и Харпер Фенн.
105Сара
Они лгут. Я вижу ужас в глазах зрителей, когда один за другим те люди, которым я безотказно помогала всю свою жизнь, выходят на помост с микрофоном и марают меня и мою дочь своей ложью.
Такое чувство, что половина Санктуария собралась здесь, чтобы плевать мне в лицо. Старик из лавки греческих деликатесов. Когда-то приветливая девушка из груминг-салона Бриджит. Альберто, рассказывающий свою историю лично и рисующий меня в черных красках. Их лица полны страха и враждебности. Во всей той боли и печали, которые я старалась уменьшить, теперь обвиняют меня: якобы, это я их причиняла.
За что мне все это?
Кого я обидела?
Мэри-Энн Болт снова рассказывает свою историю, но теперь у нее невыносимый новый конец: смерть Джейка в больнице глубокой ночью. Закончив, она падает на месте, словно у нее не выдержало сердце. На самом деле так оно и есть. Толпа издает жуткие звук – стон боли от смерти еще одного дитя Санктуария. По моему лицу тоже бегут горячие слезы. Как такое могло случиться?
Тэд расхаживает перед подставкой, на которой стоим мы с Харпер, скованные. Он держит пистолет в руке – и смотрит на нас с такой ненавистью, что даже странно, как она смогла уместиться в одном человеке. Он с огромным усилием удержался от того, чтобы не пристрелить нас обеих на месте. Его останавливает только перспектива более сладкого и жестокого наказания. Петли, которые свисают с верхней планки футбольных ворот.
Вот как для меня все закончится – так же, как всегда заканчивалось для таких, как я. Утешения эта мысль не приносит. Это – мрачное сестринство в смерти. Я чувствую, как их костлявые пальцы тянутся сквозь века, чтобы сжать мои.
Но я не позволю им забрать и Харпер. Ни за что!
Нам сказали, что при малейшем движении нас пристрелят. Вот только время заканчивается. Эбигейл готовится выйти на сцену, и я знаю, что ее обвинения станут последними. После них Тэд предложит жителям Санктуария решать, виновны ли мы «в убийстве сверхъестественными средствами».
А когда нас сочтут виновными – потому что, конечно же, сочтут – нас повесят.
«Ведьма не имеет права жить».
Итак – смерть от пули или смерть в петле. Лучше рискнуть получить пулю в последней попытке спасти своего ребенка с помощью магии. А если у меня не получится, то Харпер хотя бы убедится, что, когда придет время, ей можно сделать вид, будто она колдует – и тем самым получить более легкий исход.
Я едва могу шевелить пальцами под лентой. Но я не переставала ими работать, растягивая изоленту, с того момента, как нас вывели из камеры. Я старалась на ходу зацепить ими стены и дверные проемы, делая вид, что мне трудно устоять на ногах в кандалах. Пока все смотрят, как Эбигейл встает с места, чтобы идти выступать, получив микрофон от Майкла, я стараюсь изогнуть пальцы в знакомом жесте умиротворения. Если мне удастся воздействовать на охранника, который держит меня под прицелом, то можно будет попробовать более смелое движение, более сильные чары…
И тут в центре стадиона раздается оглушительный рев.
Только это не человеческие голоса – это жадное пламя. Помост охвачен огнем.
Они что – решили, что повешение будет недостаточно картинным, и хотят нас отправить на костер? Я вспоминаю слова, которые Мэри-Энн бросила мне на улице: что мы будем гореть сейчас, а потом будем гореть в аду. И Эбигейл сказала Харпер, что она заслужила не петлю, а костер.
Я бросаю взгляд на дочь. Мне невыносима мысль о ее страхе. Однако она смотрет на огонь с открытым интересом. В ее светлых газах пляшет отраженное пламя – и у меня такое чувство, будто я уже ее потеряла. Мою полную тайн дочь.
Высоко в небе что-то стучит. Над стадионом появляется вертолет. Мое сердце снова ускоряет ритм – мне казалось, что настолько быстро оно просто не может биться. Это спасение? Спецназ спустится по тросам и унесет нас с Харпер к безопасности?
Тут вертолет кренится – и я вижу у него на боку логотип новостного канала. Они здесь, чтобы смотреть!
Теперь горожане уже аплодируют и восторженно кричат. Череда обвинений и признаний разожгла им кровь, а присутствие в небе зрителей возбуждает. На трибунах многие вскочили на ноги. «Пра-вый суд! Пра-вый суд!» – скандируют они. Ряды со спартанцами размахивают флагами и плакатами «#ПравосудиезаДэниела».
Почему Эбигейл не хочет говорить с того места, где остановилась? Мне хочется, чтобы она поскорее начала, чтобы все это закончилось – так или иначе. Вместо этого она завороженно застыла на месте.
В нарастающем хаосе стерегущие нас с Харпер полисмены решаются время от времени оглядываться, пытаясь понять, что происходит. У меня появился шанс. Всего один шанс.
Тут из громкоговорителей по всему стадиону вырывается вой, усиливаясь до леденящей адской пронзительности. Я никогда ничего похожего не слышала… вернее, не слышала с того вечера, когда Эбигейл прижала к себе труп двенадцатилетнего Дэна после того как Майкл отпустил руку сына, не найдя пульса.
Эбигейл продолжает смотреть на горящую сцену – и вой рвется из ее горла. Ее палец указывает вперед, на пламя.
Ее крик обретает форму, как единственное слово: «Дэниел».
И я ничего не могу с собой поделать: завороженно смотрю туда, куда она показывает. В центре пламени видна дергающаяся, шатающаяся фигура.
Она похожа на Дэниела Уитмена.
– Дэниел! – вопит Эбигейл. – Нет!
Она бежит к огню.
– Эби, стой!
Какой-то мужчина бросается вперед. Это Альберто. Вот только что-то его останавливает. Его собственная трусость – или, может, остатки моих чар супружеской верности? Он вытягивает руки, но оказывается слишком далеко.
Эбигейл останавливается перед горящим помостом. Что бы она ни видела, но смотрит она на это так, будто это воплощает в себе все ее надежды и стремления. Языки пламени продолжают извиваться, но я больше не различаю мерцающей фигуры человека, которая мне привиделась. Только голодное сердце огня.
– Дэниел! – кричит мой враг – и давняя подруга.
В ее голосе больше нет ужаса. Только радость.
Она ставит ногу на пылающую ступеньку и бросается в адское пламя.
Зрители орут – все, как один. А потом наступает хаос.
106Мэгги
Толпа за ограждениями кипит. Половине хочется пробраться ближе к ужасающему зрелищу самосожжения Эбигейл Уитмент, а остальным – как можно скорее убраться прочь.
Волосы у Эбигейл вспыхнули, словно факел. Я больше не вижу фигуры, которая, как показалось на краткий миг, двигалась в огне. Она выкрикнула имя сына, но теперь внятных звуков не издает – только крики жуткой боли. Оказавшиеся ближе к костру зовут ее, умоляют спрыгнуть. Вот только у Эбигейл Уитмен больше нет ног – только горящие корни дерева.
Новый рев, треск и стук. Дальние ряды трибун – те, где сидели спартанцы – обрушились и загорелись. Ребята бросаются с трибуны назад, пытаются лезть вбок, а сиденья начинают плавиться.
Все бегут, спасая свою жизнь, воздух наполняется дымом. Запахи становятся сильнее: обгоревший пластик и краска, и вонь плоти человека, гибнущего в огне. Раздаются вопли людей, которых отрывают от близких, которые спотыкаются и падают.
С бряцанием ближайший ко мне металлический барьер опрокидывается. Люди падают, попав под него или застряв ногами в перекладинах. Однако поток бегущих не останавливается, они топчут лежащих.
Вознеся благодарность за подготовку в сдерживании бунтующей толпы, я проскальзываю сквозь самую сильную сумятицу и бегу к помосту. Кто-то должен попытаться отдать спокойные распоряжения. Однако Тэд Болт успевает к микрофону первым.
– Оставайтесь на месте! – орет он. – Не двигайтесь! Мы еще не закончили!
Микрофон у него в руке искрит – и он с ревом отшатывается назад, хватаясь за лицо. Он снова искрит, шипя и плюясь, и шеф полиции дергается, словно рыба на крючке. Он падает.
Я поднимаю взгляд. Сара и Харпер Фенн наблюдают за всем. Два копа, которые их стерегли, совещаются, решая, что делать.
Наклоняясь над Тэдом, я тянусь за ключами у него на поясе. Среди них должен оказаться ключ от наручников. А потом я подтягиваю капюшон и пронзительно кричу парням:
– Ваш босс сейчас тут умрет, ребята!
Он уже умер, пальцы у него сварились – но они этого не знают.
– Эти ведьмы никуда не убегут! – кричу я, видя, что они все еще колеблются.
Тут они решают все-таки прийти Тэду на помощь, и я снова ныряю в толпу и занимаю их место.
– Спокойно! – говорю я Саре.
Нахожу ключ и освобождаю ее запястья и лодыжки. Парни шефа варварски склеили ей пальцы: до этого я такое видела только у жертв садистов. Вот что закон сделал с этими женщинами!
Я нахожу обтрепанный конец и отрываю полоску. После этого Сара пускает в ход зубы и разматывает оставшуюся ленту. А я перехожу к Харпер.
На девушке все то же тонкое платьице, в которое она утром переоделась на берегу. Руки у нее обнажены, скрыты только наколками – и она протягивает мне свои скованные запятья, чтобы я открыла замок.