чувство. Может быть, оттого Бог и наградил ее, послал ей такого необыкновенного, прекрасного любимого!
Сам Петр Уманцев! Она до сих пор временами словно не верила: с ней ли все происходит? Не сон ли? Ведь еще совсем недавно, зимними вечерами, выходя из многолюдного театра после спектакля, кутаясь в шубку и садясь в сани под меховую полость, она не слушала собеседницу — маменьку, тетю или подругу, — а все еще видела сцену, декорации и его, Петра Уманцева: пылкого Ромео, отважного Картуша, благородного Теодоро… Как горели его глаза и дрожал, переливался красивый голос, когда он произносил любовные признания! И казалось Леночке, смотрел прямо на нее, сидящую обычно в третьем ряду! И как оказалось все странно, когда выяснилось, что артист и вправду видел ее, ожидал, смотрел…
А выяснилось это однажды весной, в вечер бенефиса Уманцева, где, в шиллеровском «Коварстве и любви» он играл Фердинанда. В последней сцене, в самой развязке, актер поступил несколько странно. Он подошел к рампе и стал говорить знаменитый монолог в зал. Актриса, игравшая Луизу, осталась в недоумении на сцене, ведь слова предназначались ей. Но Уманцев говорил так проникновенно и страстно, что публика, казалось, не заметила этой необычной мизансцены, взорвалась аплодисментами и криками «браво». Леночка, завороженная, смотрела прямо в глаза артисту. Да, да! Его взгляд был направлен прямо на нее — не оставалось сомнений! А значит, и слова, которые он говорил, тоже обращались к ней?
— Еще раз, Луиза! Еще раз, как в день нашего первого поцелуя, когда ты прошептала: «Фердинанд!» — и когда твои пылающие уста впервые вымолвили слово «ты»… О, тогда казалось, что в этом мгновении, словно в почке, заложены семена бесконечных, несказанных радостей! Тогда перед нашими очами, словно роскошный майский день, простиралась Вечность, века златые, разубранные, как невесты, проносились перед умственным нашим взором… Тогда я был счастлив! О, Луиза, Луиза, Луиза, зачем ты так со мной поступила?
Что с того, что он произносил другое имя? Леночка видела его глаза и читала в них свое имя. Не помня себя, словно повинуясь мысленному зову, она медленно встала с кресла… Но в это время все в зале стали вставать, аплодируя, и девушка пришла в себя.
Через несколько минут пьеса окончилась. Зал скандировал: «Уманцев, Уманцев!» — актер вышел один раз на поклон — и все. Пробираясь к выходу, Леночка непроизвольно держалась за рукав матушкиного платья: боялась остаться одна, отстать, что ли? Пока они, не торопясь, проходили по залу и вестибюлю, переговариваясь на ходу со знакомыми, пока спускались по широкой лестнице к выходу, где на крыльце ожидал слуга Прохор с их накидками, — прошло какое-то время. И когда мать и дочь подошли к своему экипажу, там уже стоял высокий, светловолосый, без сценичных усов и камзола Петр Уманцев. Поклонившись несколько растерявшейся матери и мгновенно побледневшей Леночке, он проговорил своим мягким, завораживающим голосом:
— Мария Аполлинарьевна, Елена Александровна, позвольте навестить вас, в любой день, какой укажете…
А Леночка смогла только подумать: «Странно, он знает наши имена…»
Княгиня и княжна Орешины принадлежали к известной в городе фамилии. Но после смерти князя, главы семейства, случившейся более года назад, жили скромно и замкнуто, хотя и не чурались прежних друзей, знакомств. Но не было рядом полного энергии и веселья, остроумца и балагура князя Орешина — любимца компаний, души всяких благотворительных начинаний, предводителя городского дворянства. Что ж, у вдовы и осиротевшей девушки не было особых причин для веселья — жизнь потекла размеренно, спокойно. Князь оставил им приличное, но не чрезмерное содержание, двухэтажный особняк с садом, пароконный экипаж, небольшой штат слуг. Княжна Елена — Леночка — окончила закрытый частный пансионат для благородных девиц и вот уже год жила с матерью. Удивляться тому, что актер городского театра знает их в лицо и по именам, может, и не стоило, но ведь и особых причин к такой известности не было. Напротив, сам Петр Уманцев был в городе намного популярнее. Да, собственно, из первых знаменитых лиц.
Он появился на городской сцене года полтора назад, и сразу же о нем заговорили. Роли пылких любовников, отважных героев, рыцарей — все были его! Он играл вдохновенно, талантливо, словно жил той заданной и придуманной жизнью. И сам был хорош собой необыкновенно: высокий, атлетически стройный, с прекрасными голубыми глазами. Светлые пышные волосы, романтическими волнами обвивая лоб и щеки, опускались до плеч. Говорили, что он из обедневших дворян. Что ж, это никого не удивляло. Последнее время на сцену все чаще шли одаренные молодые люди из дворян, и не только обедневших. Быть актером становилось и престижно, и денежно. Но главное — сама сцена влекла и, околдовав, уже не отпускала. А Саратовский театр давно имел солидную репутацию, талантливую труппу, интересный репертуар. Много было переводных авантюрно-любовных пьес и водевилей, но, однако, играли и Островского, и Тургенева, и Грибоедова.
…Петр Уманцев стоял, склонив голову, переводя взгляд с матери на дочь, покорно ждал ответа. И хотя вся сцена — от его появления до этого молящего немого взгляда — длилась минуты три, его, кумира, уже узнали в струящейся по ступеням публике, вокруг экипажа Орешиных стали останавливаться. Княгиня Орешина раньше дочери поняла, что еще несколько минут, и они окажутся в плотном кольце театралов-поклонников. Улыбнулась и сказала доброжелательно:
— Что ж, господин Уманцев, будем рады принять вас и познакомиться ближе. В четверг у нас небольшое семейное чаепитие — приходите к пяти часам.
Да, все это было сказано просто, но приподнятая бровь и чуть подчеркнутое удивление в голосе как бы слегка отстраняли молодого человека. Он понял это, быстро поклонился и взбежал по ступеням ко входу в театр. Ушел вовремя: кольцо поклонников уже почти смыкалось.
Коляска на хороших шинах и тугих рессорах катила мягко, упруго. Кутаясь в вязанную пуховую накидку, Леночка сидела прямо, щеки ее горели, в глазах плыли радужные круги. Она не могла прийти в себя — обрывки мыслей, без начала и конца, захлестывали радостью душу и сердце. И все же в один момент Леночка глянула незаметно на мать: что она? Как смотрит? Что думает? И еще было в этом взгляде удивление. Как это у матушки получилось: в такой короткой фразе так много подтекста? Она ли это, всегда такая простая: что в мыслях, то и на словах! И вдруг — такая многозначительная интонация… Впервые Леночка осознала: «Бог мой, как же они похожи с тетей Ксенией! А мне всегда казалось, что они такие разные…»
Глава 3
Ксения была на восемь лет моложе своей сестры — княгини Орешиной. Когда Леночка родилась, Ксении только исполнилось шестнадцать. Малышка воспринимала свою юную тетушку как подружку. Так и повелось с того времени: не «тетя Ксения», а «Ксаночка». А уж независимый нрав, редкая проницательность и тонкая ирония тети приводили девушку в восторг, история жизни — восхищала. В общем, Ксаночка была кумиром восемнадцатилетней княжны.
Но в те минуты, когда коляска катила по освещенным фонарями улицам от театра к особняку Орешиных, Леночка лишь на мгновение подумала о матери, о тете. Он, Петр Уманцев, смотрел на нее, говорил для нее, сам подошел, назвал по имени!.. Он будет у них послезавтра, всего лишь послезавтра! Вчера еще она об этом только мечтала, а сегодня все произошло — наяву!
Мария Аполлинарьевна наказала кучеру сделать небольшой крюк — проехать мимо дома своей сестры. Прохор сбегал и передал той просьбу прибыть незамедлительно к Орешиным. Потому всего лишь через полчаса — полчаса, в которые Леночка с матерью обмолвились лишь короткими «да», «нет», «хорошо», «конечно» — приехала Ксения. Держа дочь за руку, княгиня пересказала сестре сцену у театра.
— Однако! — воскликнула тетушка весело и лукаво. — Моя племянница добилась своего!
— Ксана! — Леночка даже ладонями всплеснула. — Зачем ты? Я ведь ничего не делала!
— Так, так! — Мария Аполлинарьевна села на диван и посадила дочь и сестру рядом, по обе от себя стороны. — Значит для вас это не неожиданность? Рассказывайте!
Рассказывать особо было нечего. О том, что Леночка влюблена в артиста Уманцева, Ксения догадалась еще зимой, в самый разгар театрального сезона. Но разве можно было девушку упрекнуть за это? Актер — красивый, пылкий, талантливый. Да с него все городские барышни глаз не сводят! А Леночка, хоть и восторженно, но совершенно пассивно лелеяла свое чувство. У них и точек соприкосновения не было. И не потому что она княжна, а он — актер. Его-то, Уманцева, как раз охотно приглашали на званые вечера, балы, торжества. Просто Леночка из-за длившегося до недавнего времени траура по отцу не бывала на увеселениях. Но вот же: ничего не помешало Уманцеву именно ее увидеть! Не побоялся он прямо подойти к Орешиным, напроситься в гости!
— Решительный молодой человек, — резюмировала Ксения. — Значит, ждите от него решительных действий.
По четвергам традиционные чаепития у Орешиных были немногочисленны. Три близких друга покойного князя с женами да Ксения — вот и все гости. Но такой узкий круг позволял всем чувствовать себя просто, без церемоний, по-семейному. Появление артиста Уманцева и возбудило, и смутило одновременно. Но очень скоро былая атмосфера возобновилась. Молодой человек держался совершенно естественно, легко и безукоризненно уважительно. За столом он сидел за два человека от Леночки, был внимателен к своим соседям. Но девушка постоянно чувствовала его взгляд, и он пользовался любым предлогом, чтобы обратиться к ней. Как-то непринужденно завязался разговор, позволивший Уманцеву рассказать о своем отце — помещике Тульской губернии, добром и честном человеке, растившем его с детских лет без матери. О том, как отец доверился преступному управляющему, а тот, воспользовавшись бунтами трехлетней давности, разорил имение, нажившись сам. К этому времени он, Петр, успел прослушать три курса инженерной академии в Москве. Но быстро понял, что его призвание — театр. Уехал в северную столицу, окончил Петербургскую театральную школу. Играл в Ораниенбаумском театре, по сезону — в Вильно, Орле, Харькове. Там познакомился с антрепренером, который снял театр в Саратове и пригласил Уманцева на зимний сезон. Но здесь, в Саратове, артисту так понравились и театр, и труппа, что он остался. К тому же там, в центре России, его уже ничто не держит: отец скончался, имение спущено за долги.