– Ну и что?
– А то, что мы видели Черную Блядь! А энто подруга. Наши говорят, что на пару давеча разгромили таверну. Сегодня только о них и базарят. Немало парней положили вповалку. И ладно б убили. Сраму-то сколько…
– Вот и я говорю – сука, ацкая ж сила! – согласился Тасек. – Лоу-левел, но кабы догнала, бошку б снесла. Огонь, а не баба! Злющая, как сатана, глазки так и горели.
– Подождем, когда реснется? Спросим, чо с ними. Обидели что ль?
– Дык на кладбище встанет. Не дура же сейчас к телу идти.
– Это всё из-за бешенства матки. Когда у них так, крыша течет. Вот почему нам не дала.
– Так может, счас даст? – хихикнул рыжий, капнув слюной.
– Некрофил что ль? – смерил тяжелым взглядом его бородач. – Зашкваришься, с нами за столом сидеть больше не будешь.
– А чо тут такого? Присуну по-быстрому, пока теплая и еще не исчезла.
– Так, ребята, берем крокодила и валим отсюда. Пусть дрочит в труп.
– Да хрен такую трахнешь в реале. И пошел бы ты сам!
Покрутив пальцем у виска, остальные взяли крока за лапы и понесли вверх по тропе.
Отморозок пожал плечами и, наклонившись, задумчиво помял Роби грудь. А потом, мерзко лыбясь, встал на колени. Рука потянулась задрать на ней юбку, где ждал бы сюрприз. Но вряд ли это уже остановит.
Чертыхнувшись, Моня оторвался от дерева, словно прыгая в пропасть. Логика подсказывала сидеть и не рыпаться, но приступ храбрости ее заглушил. Кровь кипела, внутри будоражило, а в памяти всплыли слова Роби: «если это случится, я не вернусь…»
Моня, уже не таясь, встал и сделал то, что умел лучше всего – вызвал огонь на себя:
Голос прибоя, шелест волны,
Слушай меня, подойди…
Взгляды прикованы, мысли темны,
Сердце стучится в груди.
Ближе, о воин, мой воздух вдохни,
Сладкий морской аромат.
Доспех оставляй, меч свой сними,
Ты не вернешься назад.
Разум растаял, как пена морская,
Воля, как пепел, легка.
Мои объятья теперь выбирая,
Вечность найдешь у меня.
Губы солёны, как южный прилив,
Кожа – как лунный песок.
Песню послушай, мой сладостный зов,
Сделай последний шажок…
Мири учила петь это громко, чтобы модуляции на границе слышимого диапазона резонировали с лимбической системой, ввергая в состояние измененного сознания с непреодолимым влечением к источнику звука.
Поймав этот импульс, некрофил поначалу опешил и замер на пару секунд. Его ноздри шевелились, глаза налились кровью, а потом он вскочил и рванулся к кустам, как акула, учуявшая в воде свежую кровь.
За ним побежал и Тасёк, оставшийся на берегу ждать воскрешения друга. Песню услышали и те, кто нес крокодила наверх.
Моня, ломая кустарник, понесся в лес. Расчет в том, чтобы использовать фору и оторваться. Прыгнуть в сторону и затаиться. В такой темноте уже не найдут. Главное – отвести подальше от Роби. Тело скоро исчезнет, а он сделает круг и вернется, чтобы подобрать ее меч.
К несчастью, Моня не знал, что сбить перевозбужденных людей со следа нельзя. Он оставлял за собой невидимый шлейф, который притягивал их, точно магнитом. Сейчас это стая животных со звериным чутьем.
Моня и сам ощущал себя загнанным зверем. Поддерживать такой темп он долго не мог.
Лес сомкнулся стеной, став ловушкой. Ветки царапали тело и хлестали лицо. Сердце частило, кровь стучала в ушах. Дыхание сбилось, в боку закололо.
Что будет, если догонят, понятно. Так уже было, но прошлый опыт умножится в несколько раз. И потому Моня мчался сквозь лес как дикая лань. Не обращая внимания на ссадины, ушибы, порезы. Страх сковывал разум. Отчаяние накрывало его с головой.
Надо было бежать к реке, раз есть жабры! Можно было бы уплыть под водой!
Но об этом Моня слишком поздно подумал. Оставалось только бежать, чтобы выиграть время. Люди остынут, разум вернется. Авось пронесет.
А в уме, точно заря, поднималось непривычное чувство – уверенность, что пел всё же не зря. А еще облегчение оттого, что не такой уж слабак. Осквернить божество стало бы настоящим кощунством. А он этого им не позволил!
Когда Моню наконец-то догнали, он улыбался, зная, что они уже не достанут ее. Когда его швырнули на землю, им смеялся в лицо – безумно и страшно, точно бес в темноте.
Люди бы непременно его испугались, но вожделение погрузило их в пограничное состояние психики, где оставался лишь главный инстинкт. Так это было в таверне, так получилось и здесь.
Через минуту Моня смеяться уже перестал. Но и слез от него они не дождутся. Изо рта человека отвратительно пахло, пот капал на шею и спину, камни вдавились в живот. Всё намного хуже, чем мог даже представить.
Он как соринка, зажатая между шестеренок бездушной машины. Если приложены импульс и силы, зубцы будут крутиться, а мир – это большой механизм. Любое событие – сумма обстоятельств, причин и условий. Раз всё совпало и встретилось в точке, ничто помешать ему больше не может. На это тоже причины нужны, а чудо, которое их не имеет, означало бы, что мир просто абсурден.
Поразительно, что в уме всплыла эта мысль, когда в нем царит такой хаос. И среди отвращения, отчаяния, страха есть гнев, ненависть и даже брезгливость. Там намешано много всего, но нет унижения. Это ведь то, что мы сами решаем. Невозможно унизить, если его не принять. Все рамки и правила придумали люди.
Подумав об этом, Моня вспомнил, как Сири рассказывала про «несанкционированное подключение разъемов к незнакомому порту». Открывая его, подставляются сами. Ворота распахнуты, защита снята. Именно так она убила тогда человека.
Задыхаясь под тяжестью лежащего на нем человека, Моня увидел себя на другом, более тонком энергетическом плане – причудливом и напоминающим, скорее, кошмар. Точно так, как было в том злосчастном хлеву. Но там было двое, а здесь ситуация хуже. Но если убьет одного, то другой не залезет. Надо лишь потерпеть. Ублюдок раскроется, как только кончит.
Когда это, наконец-то случилось, Моня мысленно потянулся к сердечному центру насильника, где, став беззащитной, одиноко и бледно светилась «душа». Когда ее сжали как губку, она перестала сиять и, остывая в незримой руке, теплой лужицей по ней растеклась.
Прижавший его к земле человек захрипел. Тело ублюдка обмякло и сохло, стремительно уменьшаясь в объеме и весе. Из рта, ушей, носа и глаз хлынула кровь. Плоть плавилась и таяла, как лед на горячих камнях, оставляя лишь кости. Они были белыми и почему-то сухими, словно лежали здесь уже несколько лет.
Скелет громко треснул, и череп мячиком покатился по склону, где рассыпался в прах. С криками ужаса люди отпрянули, но, опомнившись, подняли на ноги, связали и повели. Непонятно куда, но одно Моня знал уже точно – ни один из них его больше не тронет.
11
Скрестив ноги, Инь сидела на кровати Мони и смотрела на шлем. Его корпус казался тяжелее обычного, к тому же был странно холодным, поэтому выглядел еще и безжизненным, словно у нее в руках труп. По сути, так всё и есть – Харон не работал. Или работал, но как-то не так, не давая ей вернуться в Сансару.
Инь то и дело бросала взгляд на его индикатор, надеясь, что он сменит цвет на зеленый. Но красный свет мигал, как сигнал бедствия, и с каждой часом надежды, что всё само как-то уладится, становилось всё меньше.
Что-то случилось. Либо с Моней, либо с устройством, что связывало два разных мира. И непонятно, что хуже: мысль, что он там в опасности, или страх, что Харон неисправен, оставив их в чужих телах навсегда.
Задумавшись, Инь провела пальцем по гладкой поверхности шлема, будто могла уговорить ее пропустить. Но железо и пластик бесполезно ласкать. Обычно эффективный женский прием здесь уже не работал. Равнодушный и холодный свет, будто насмехался, упиваясь своей властью над нею и Моней. Она была чужой в его мире, в его теле, и каждая минута, проведенная здесь, напоминала об этом. Страшно даже подумать, что будет, если он не вернется.
Что, если… Нет, только не это.
Инь положила шлем и выдохнула, стараясь унять дрожь. С другой стороны, шел всего второй день. Паниковать пока рано. В школу, понятно, с утра не пошла, надеясь, что это сделает Моня. Но его всё еще нет, хотя будто незримо присутствовал в каждой детали своего небольшого, но уютного царства.
Комната была тесной, пропитанной запахом старых обоев. На столе беспорядочно громоздились учебники, тетради, кактус и суккуленты – ухоженные, колючие, крепкие. Осторожно пощупав их, Инь укололась и подумала, что цветы – необычное для мальчика хобби. Как и Коленька, что голодно таращится на нее под гардиной. Мух, как хозяин, ловить ему точно не будет.
На стене часы и плакат с «The Patch to Valhalla» от Zergananda – свирепый викинг с огромным топором. Больше Моня ничего и не слушал. Зато, видимо, много читал – журнал с порнушкой, который Инь нашла под матрацем, был затертым до дырок, что тоже странно, если есть интернет. Должно быть, самые матерые из хикимори всегда ортодоксы, иначе как это еще объянить?
Несмотря на то что все эти годы Инь была как бы с Моней, она ощущала себя сейчас вором, который вторгся, чтобы украсть его жизнь. Видимо, так посчитала и Юля, заперевшись у себя, как в осажденном чудовищем замке, что рыскает где-то вокруг.
Тяжело вздохнув, Инь встала и подошла к ее комнате. В ней было тихо, и это начинало всерьез беспокоить. Это же логово психов, они тут везде.
– Юля? – спросила и прислушалась, приложив ухо к двери.
Бам-мц!
С другой стороны что-то звонко ударило и, вероятно, разбилось, заставив Инь отшатнуться.
– Пошла нахрен, тварь! Туда, откуда пришла! – яростно завопила Юля за дверью. И сразу после этого – горестный всхлип.
– Слушай, я бы с радостью, но меня не пускают! – крикнула, разозлившись, в свою очередь, Инь. Что эта дурочка себе позволяет! Думает, ей нравится здесь?