– Ты убила его, да? – уже глухо, как из-под подушки спросила та. В голосе было столько боли и гнева, что Инь невольно отступила на шаг.
– Нет! – Она прижала ладони к стене, словно хотела передать сквозь нее свою искренность. – Я не… Зачем это мне?! Я не знаю, что с ним и… тоже боюсь. Мне страшно, как и тебе!
За дверью было тихо, но Инь слышала, как там по-детски шмыгают носом, и это разбивало ей сердце. Хотелось ворваться, обнять, сказать, что будет всё хорошо, но не могла. Она знала, что с ней сделала Сири. Ее не простят и уже не поверят.
Закрыв лицо руками, Инь опустилась на пол, прислонившись спиной к косяку. Она ненавидела свою темную часть, даже абсолютно не зная. Да и как же узнать, если не посмотреть друг дружке в глаза или хоть как-то столкнуться? Это нельзя назвать даже шизой, потому что здесь одна, а не двое, как с Моней.
Он уже наверняка знает больше, но подгрузить это можно только в Сансаре. Да и та, вероятно, сожрана «Рыбкиной Памятью». Как до такого дошли, что не доверяют друг другу? И виной тому, скорее всего, эта бессердечная сука. Две суки – Сири и Роби. И неизвестно, кто хуже.
Дойдя до «своей» комнаты, Инь упала в кровать и не поднималась с нее до утра, несмотря на то, что уже мучил голод. Кажется, она всё же спала, раз видела какие-то неясные тени. Но был ли то сон?
Вроде бы Моня и Роби занимались любовью. Вернее, она пялила его жестко и страстно, что чисто физически уже невозможно. Значит, всё-таки это кошмар.
Закончился он очень плохо – Моня лежал в крови на земле. Роби, расправив черные крылья, стояла над ним и, держа в руках его сердце, смеялась – низко и хищно, как зверь. За ее спиной появилась Сири, чьи глаза сверкали, как угли, а изо рта вылез неестественно длинный язык. Она вонзила в шею Роби клыки, а когда та обмякла, подняла голову и посмотрела на Инь, шепча: «Я люблю боль, и ты тоже полюбишь. Ведь ты – это я…»
Инь проснулась с криком, но в комнате было тихо, только красный свет шлема мигал, напоминая, что кошмар продолжается здесь. Шел третий день, как она тут.
Хорошо, мама Мони в командировке еще целый месяц. Меньше вопросов, но невозможно вечно сидеть взаперти. Пора обживаться, делать здесь что-то. Хотя бы поесть. Ведь если он вернется… если…
Инь старалась не думать об этом. Она должна сдать Моне здоровое, исправное, полностью функциональное тело. Нельзя себя дергать истерикой и голодать. А если получится, сделать его даже лучше. Еще спасибо ей скажет за то, что ухаживала за ним хорошо.
Мысленно пообещав ему это, Инь поплелась на кухню. Единственное, чему не учили у Мири – так это готовить. Не царское дело, если есть иные таланты. Но в этом мире, в этом теле они бесполезны. Вот только других пока нет. Разве что организовать платные курсы?
Одна студентка уже как бы есть, но всё еще злится. А ведь могла бы пригласить и подружек. Когда аудитория вырастет – устроить семинар у них в «Токусацу», а там и большие залы, громкий успех, своя эскорт-школа моделей…
Поймав себя на смаковании чуши, Инь решила, что это от голода. Ну и, конечно, от страха. Мозг защищается, занимая себя, чтобы не думать о главном. Психика у Мони и так слабовата.
Удивительно, но на плите стояла кастрюля с ароматным борщом, а на столе – чистая тарелка и ложка. Разумеется, сестра заботилась только о Моне, но всё равно было приятно.
Поев и брезгливо помыв за собою посуду, Инь подошла к комнате Юли. Постучала – никто не ответил. Нажала на ручку – там снова закрыто.
– Юля?
– Вали нахрен отсюда! – словно шипение рассерженной кошки.
– Спасибо.
Инь вернулась к себе. Села, внимательно посмотрела на руки – явно неженские, но с длинными и тонкими пальцами. Пианино для Мони, вероятно, было бы лучшим подарком, чем злосчастный «Харон». Уроки Мейсы еще свежи в памяти. Как и она… Так почему бы не привести ногти в порядок? Всё лучше, чем гипнотизировать шлем.
К счастью, Моня знал про небольшой маникюрный набор в маминой комнате. Память одна на двоих, поэтому Инь нашла и стащила его, прокравшись на цыпочках, чтобы не сагрилась Юля.
Теперь есть чем занять себя на какое-то время. Отвлечься, забыться – всё что угодно, чтобы дать мозгам отдых. Тревожность и неизвестность понемногу сводят с ума. Еще вчера Инь успокаивала себя тем, что это технический сбой. «Двери» починят, и Сансару откроют. Но сегодня беспокойство росло, точно тень, которую отбрасывает закатное солнце – столь же медленно и неотвратимо. Когда закончила, наконец-то с ногтями, это чувство стало острым как нож.
К вечеру Инь уже не могла сидеть на месте – мерила шагами тесную комнату, как дикое животное в клетке. То и дело хватала шлем, встряхивала, вглядывалась в красный, запрещающий, как у светофора сигнал, умоляя сменить цвет на зеленый. Но всё было тщетно. Она даже не помнила, как и когда заснула на одном из кругов, свалившись в кровать.
Снова кошмар: маленькая, сырая каморка со столь же крохотным зарешеченным оконцем. Писк мышей, на полу охапка прелой соломы. На грубом столе коптит свечка, рядом оловянная кружка, ложка и миска. Но всё это нечетко, расплывчато, как через толщу воды.
Сама Инь боязливо жалась в углу. На ней кандалы, прикованные цепью к кольцу в стене. Они впились кожу, на руках и ногах – синяки и кровавые ссадины. За дверью – тяжелой, железной, со ржавыми петлями – шаги. Ключ медленно, со скрежетом повернулся в замке, и на пороге появился Моня. Его глаза были пустыми, а из груди торчал меч – «Вахра-о-али». Струящаяся из раны кровь залила одежду.
Ахнув, Инь вскочила, чтобы как-то помочь, но он остановил ее жестом. Обескровленные губы шевельнулись, шепча: «Теперь ты довольна? Это всё устроила ты…»
Она растерянно посмотрела на него и вдруг осознала, что он видит Сири. Инь больше нет. Поняв это, закричала, завыла, но ее голос утонул во мраке. Но даже там кто-то за ней наблюдал.
Инь проснулась от давления этого взгляда. Подушка была мокрой от слез, а рядом на стуле сидела бледная Юля. Увидев, что снова не Моня, она встала и молча ушла. Должно быть, ненавидит ее.
Некоторое время Инь лежала, глядя в потолок, где трещины сложились в узор, напомнивший Мейсу – ее гибкий стан, мощный хвост и… всё остальное.
Завтрак был вновь на столе, а чтобы отблагодарить, Инь решила прибраться. Но это, как оказалось, непросто. Всё валилось из рук. Вдобавок каждый звук заставлял вздрагивать и, вспоминая, она мчалась к шлему, надеясь на чудо. Но там красный свет, ставший частью кошмара, который продолжался четвертый день.
Все рушилось. Инь думала о том, что будет дальше: Моня не вернется, она останется здесь, в этом теле, в этом мире, где никому не нужна – чужой, растерянной и совершенно беспомощной. Помочь будет некому – Юля ненавидит ее, а другие быстро поймут, что в мужском теле девочка. Это клеймо и вечный позор.
Инь вспомнила Тёму и содрогнулась. Неужели это ждет и ее?
Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы текут по щекам, и впервые подумала, что лучше бы умерла тогда с Мейсой, которая любила ее, чем вот так жить здесь.
Отчаяние сменилось обреченностью. Ждать больше нечего. Моня не вернется – либо он мертв, либо «Харон» окончательно сломан. В любом случае ничего сделать нельзя.
Встав, Инь вышла в коридор и посмотрела в зеркало. В нем лицо Мони, но глаза были ее. В них боль и усталость, но заметно, что кожа стала значительно чище, волосы мягче, прыщи исчезли и нет той сутулости, что была у него. Это вовсе не радовало – она должна стать им. Скопировать жесты, походку, взгляд. Говорить также, шаркать ногами, смотреть в пол. Но всё это, как игра марионеткой, где ниточки путались и рвались в руках.
Собравшись с духом, Инь вытерла слезы, сжала кулаки и выдохнула, решив делать что может. А то, что не может – не выйдет, хоть разорвись. Ей будет намного труднее, чем Моне в Сансаре. У него там был козырной туз – ее дивное тело, а что у нас тут? Почти ничего. Хуже, чем ничего, в котором придется еще как-то жить.
Ее отражение обещало, что будет непросто. Инь задумчиво провела пальцем по щеке, отметив темные круги под глазами, и опять почувствовала на себе взгляд.
– Юля? – спросила с тревогой, ожидая, что снова пошлют.
– Да. Всегда. – Столь же тихо ответили ей.
Это был их отзыв-пароль, что-то личное, почти интимное между Моней и Юлькой. Еще не веря, что услышала это, Инь обернулась, и та порывисто бросилась к ней. Обхватила руками за шею, прижалась, словно признав, наконец, как свою.
Несколько минут они вместе рыдали, разделив боль друг друга, – не сдерживаясь, не стыдясь этих слез. Впервые за эти несколько дней Инь не чувствовала себя одиноко.
Потом Юля отстранилась, вытерла воспаленные глаза рукавом и сказала:
– Давай ждать его вместе. Я так скучаю по нему… Иногда мне кажется, что Монечка всё еще здесь, он в тебе. Ты пахнешь им.
– Да. – Инь, чувствуя, ком в горле, кивнула. – Ты… мне поможешь? Чтобы никто не заметил?
– Сотри лак с ногтей для начала. – Сквозь слезы улыбнулась ей Юля. – Пойдем, дам растворитель.
Она взяла за руку и повела к себе. Инь послушно пошла следом, чувствуя тепло ее ладони – маленькой, но крепкой, как у человека, который привык держать всё под контролем.
Комната была небольшой, но уютной со сладковатым ароматом ванили. Стены выкрашены в нежно-розовый цвет, а над кроватью, застеленной пушистым пледом, полки с фигурками аниме-персонажей, которые привлекли внимание Инь. Как и плакаты – их было неожиданно много.
– Что, раньше не видела? – спросила Юля со странным блеском в глазах.
– Нет, – не задумываясь, мотнула Инь головой. – Ты прямо фанатка!
– Ясно. Так я и знала, – вздохнула та.
– О чем ты?
– Да так просто. Забей.
– Ой… Прости, – охнула Инь, закрыв рот ладошкой. – Это не я. Вернее…
– Да знаю! – поморщилась Юля. – Не делай так больше.
– В смысле…
– Я про ладошку. Не закрывай ею рот. Слишком по-женски.
– А, поняла! – кивнула Инь.
Она пыталась сутулиться, как делал Моня, но получалось плохо. С одной стороны, тело принимало естественную, привычную для него позу, с другой – «строевая выправка» от Мири рефлекторно корректировала и поправляла. Это, конечно же, заметила Юля: