Вдалеке показалось здание школы – угрюмое, как тюрьма, с облупившейся краской на стенах. Оттуда уже слышен гам и радостный визг, а Инь почувствовала, как желудок сжимается. Судя по всему, там сотни людей без подобных проблем, почему же они есть у Мони?
Она остановилась, сжимая лямки рюкзака так сильно, что побелели костяшки пальцев. На миг ей захотелось развернуться и бежать обратно, к Юле, в ее розовую комнату под одеялко, где тепло, безопасно, ну и всё остальное…
Но Инь знала, что так сделать не может. Она должна стать Моней – ради Юли, ради себя, ради того, чтобы выжить в чужом мире и теле. Какой-то иррациональный, животный от него унаследован страх. Даже в Сансаре не так жутко, как здесь. Но мальчик не виноват, что он псих.
Инь сделала глубокий вдох, опустила голову, как учила Юля, и шагнула вперед, чувствуя, как земля под ногами превращается в раскаленную лаву, а воздух – в ядовитый туман. Вдруг появилось предчувствие, что она не выберется отсюда живой.
Вахтерша, как Цербер на вратах ада, смерила подозрительным взглядом, заставив Инь вздрогнуть и опустить плечи. Но, увидев мешок со второй обувью, подобрела и натянула улыбку:
– Болел, что ли?
– Да, – кротко ответила Инь, чтобы закончить беседу как можно быстрее. Прошмыгнуть бы мимо незаметно и шустро, но нет – бабуся любила почесать языком.
– Так ты не знаешь? – перешла та на шепот. – Про Агафонова?
– Нет, – насторожилась Инь. То, что это Тасёк, помнила благодаря памяти Мони.
– Помер! Давеча схоронили! – торжественно объявила вахтерша. – А ведь я говорила, и вот оно что… Упокой его душу…
– Как помер?
– Как-как… Как все алкоголики и наркоманы. И эти… как его… – она помяла губами, вспоминая нужное слово, – геймеры! Прям за компютером, бедняга, издох, прости господи… – Не смогла она скрыть улыбку.
– А… понятно.
– Так что ты там тоже… – погрозила костлявым пальцем ему. – Смерть рядом ходит! Чай неспроста!
Инь растерянно кивнула и пошла в раздевалку, чувствуя на себе цепкий, проницательный взгляд. У двери обернулась – старуха продолжала как-то странно смотреть и, казалось, видит насквозь.
Заподозрила что-то?
Но Моня непостоянен, как ветер весной. Для аутиста – обычное дело. Но тогда что? Походка, жесты, глаза? Возможно, после Юли всё еще пахнет ванилью. Или мускусом, раз осталась без душа, где его можно смыть.
Остановившись, Инь принюхалась, но ничего не почувствовала. В этом теле доступный диапазон запахов слишком узок. Обоняния совсем будто нет. Да и цвета намного беднее. Есть только красный, а кораллового, бургунди, гранатового и еще пары десятков тонов и оттенков для мужчин не существуют вообще. Они, как демо-версия, где опции урезаны до рациональной простоты во всех сферах. Неудивительно, что живут мало и глупо. Эволюция экономит на них.
Вот, как этот Тасёк. Как-то он загадочно умер. Перепил энергетиков или паленой спиртяги поди. Туда ему и дорога…
Вспомнив улыбку вахтерши, Инь почувствовала к ней даже симпатию. А вот сочувствия и жалость к покойному в себе не нашла. Скорей облегчение, что одним врагом меньше. Жаль, не Рафик, но и так хорошо.
«Вспомни чёрта, вот и появится…» – подумалось Инь, когда едва не столкнулась с ним в раздевалке.
Лениво прислонившись к стене, он держал в руке мятую сигаретную пачку. Долговязая фигура, чуть сутулая и угрожающая, почти на голову выше Татка, что стоял рядом и считался высоким. Острые, вырезанные точно ножом, скулы делали лицо слегка азиатским, а темные глаза – умные и блестящие, как у оленя, лениво шарили по раздевалке, пока не увидели Моню.
– О, какие люди… – ухмыльнулся Рафик криво и хищно, как делал всегда, когда чувствовал слабость. Оттолкнувшись от стены, он шагнул и расставил руки, преграждая дорогу. Ухмылка расползлась еще шире, обнажив уже прокуренные желтые зубы. – Где же ты, родной, пропадал? Мы же скучали.
Инь замерла. Сердце билось в груди, как у насмерть перепуганной птички, а мозг боролся с нарастающей паникой, лихорадочно соображая, как себя повести. Это уже красная линия, делать что-то придется.
Промолчать и отвести взгляд, чтобы не нарваться? Или посмотреть в глаза, дерзко ответить? Оба варианта одинаково плохи.
В первом случае будет уничтожено всё завоеванное наследие Мони. Последнее время от него отступились и уже не трясли – молчаливое признание новой ступеньки социальной иерархии после бескровной победы. Почувствовав тестостерон и оценив перемены, решили не связываться.
Но сейчас, после смерти Таська, Рафику надо выпустить пар, потому – обострение. Потерял друга – вот и съехала крыша. А на ком еще сорвать злость, как не на оборзевшем изгое? Даже признание власти альфа-самца конфликт не погасит. Публичного унижения тут будет мало – ему жертвоприношение нужно.
А открытый вызов и дерзость уже не прокатят. Они бесполезны без силы за ними. Моня блефовал, не сознавая того, – не до этого было. Как юродивый, не в себе парень – все это видели.
Но сейчас по-другому. Нет той брутальной, читаемой ауры, по-мужски жесткого взгляда, уверенности и безразличия. Даже собаки легко понимают, когда человек перепуган. А Инь сейчас было страшно до чертиков.
– Чо молчим? Заснул чо ли, чушпан? – навис над ней Рафик. Изо рта у него дурно пахло. – Сколько нам задолжал? – Он повернулся к Татку.
– За три недели, – буркнул тот хмуро. – Небось, думал, забыли?
– Вот! За тобой, паря, есть еще косячок! – Раф наклонился, чтобы напугать еще больше. – Братана хоронила вся школа вчера. А вот тебя я не видел. Не уважаешь, выходит?
Стиснув губы, Инь молчала, но руки, стискивающие лямки рюкзака, ощутимо дрожали.
Хорошо бы этого никто не заметил.
Оправдываться и говорить что-то сейчас бесполезно. Надо держаться! Всё проходит, исчезнет и это. Вечно ничто не живет.
– В общем так… – хлопнул по плечу Рафик. Пальцы стиснули, точно тисками. – Разрулим давай по-хорошему. Паспортные данные мамы пришлешь, и на эсемосочку тоже ответишь. Да?
– Нет, – неожиданно для себя произнесла Инь. По спине побежали волны мурашек. Тело не верило в ее крутизну. Губы тряслись, а голос был слабым. – Пошел нахер, козел. – Добавила уже в приступе смелости и безрассудства. Моня даже в теории на что-то подобное был не способен. Она же, легкомысленно, совершенно по-женски, будто не верила, что могут ударить.
Это был вызов, демонстративный и наглый. От изумления глаза Рафика слегка округлились. Он повернулся и непонимающе посмотрел на Татка, не веря, что это услышал. Вероятно, подобный эффект произвела бы статуя пионера на входе, затруби в бронзовый горн. Не подкрепленный объективными данными бунт карается максимально жестоко.
Пока задохнувшийся от возмущения Рафик хлопал глазами, Таток пришел в себя раньше:
– Чо? Паря, чот я не вкурил… Ты это… так пошутил, что ль? – Он зыркнул и устрашающе выдвинул челюсть, держа руки в карманах. Видимо, подсмотрел эту позу в кино. – Борзой, да? Типа четкий пацан? На кого, падла, тянешь? Вконец охренел?!
– Так, цыц! – Рафик осадил его взглядом. – Кароч, чувак, ты попал жестко. Сеструха же у тебя во вторую?
Инь подняла на него взгляд. Уже мужской, настоящий. Но одного его было мало.
– Тебе сучонок, хана. Урок даем на раздумья. Сольешься – увидишь на порнохабе сеструху. Поверь, она сама даст, чтобы я тебя не дырявил. Или ты за нее? Кто-то из вас двоих сосать точно будет. Ты тоже ведь миленький, ну прямо как баба. Геевский от тебя какой-то душок…
Презрительно сплюнув, оба ушли, а Инь всё стояла в прострации. Ненависть выжгла весь страх. Внутри клокотало. Вопроса «что делать?» – уже не возникло. Он в том, как и когда? И надо срочно написать что-то Юле.
Инь медленно, как во сне, достала смартфон из кармана толстовки. Пальцы, холодные и липкие от пота, онемели и потеряли чувствительность, словно были чужими. Черный экран отразил бледное лицо, искаженное страхом, и на миг она замерла, зависнув пальцем над кнопкой.
Написать как есть – наоборот, прилетит же спасать, а то и сделать всю мужскую работу. В полицию идти бесполезно – «вот как убьют, позвоните». А Рафик не шутит – обещал при своих, значит, потеряет лицо, если угроза пустая.
«Никуда не ходи, я приду и объясню» – написала Инь торопливо. Пальцы замерли над кнопкой «отправить», но всё же нажала. Подождала секунду – текст был прочитан. Теперь надо готовиться к главному.
Решившись, Инь поднялась в столовую. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре, где пахло прогорклым маслом и хлоркой. Пробралась в подсобку, стараясь не шуметь, но дверь всё же скрипнула.
Инь замерла прислушиваясь. В зале слышен гул голосов и звон посуды. В ящике нашла и выбрала пару вилок – тяжелых, железных, не алюминиевых, которые сразу согнутся.
Теперь на урок. Подождать до шестого, а там всё решится.
Некоторое время Инь бродила по коридору сомнамбулой. Школа казалась ей лабиринтом, где минотавр ждет свою жертву.
В какой идти класс?
Когда Инь это вспомнила, урок уже шел. Под косыми взглядами бросила рюкзак под парту и залезла в телефон. Училка – пожилая, усталая женщина – вопросительно посмотрела, но ничего не сказала. Вероятно, почувствовала, что не в себе, и посчитала, что лучше не дергать.
Несколько сообщений в экране: «Что у тебя?»
Короткий ответ: «Норм. Приду, расскажу» – ложь, от которой тошнило.
Еще сообщение: «Ладно».
Инь надеялась, что разум возобладает, и Юля останется дома. И всё же угроза подспудно травила тревогой. Ожидание выматывало, это хуже, чем боль. Так или иначе, день закончится чем-то. За ним придет следующий. Все так живут.
Звонок прозвенел, как погребальный колокол. В дверях нарисовался Таток – вопросительно, с глумливой ухмылкой, посмотрел, найдя взглядом. Его глаза, подленькие и злые, блестели, как у Табаки, лебезящего перед Шерханом.
Инь подняла руку и показала ему средний палец. Он чуть заметно дрожал, но стоял решительно твердо.