Ублюдок пожал плечами и скрылся за дверью.
Как только Инь дала свой ответ, чуть отпустило. Мандраж больше не бил. Она почувствовала странное спокойствие – холодное как лед, но хрупкое, как стекло. Теперь ход за ней.
Прозвенел звонок, но она на урок уже не пошла, а переходила с этажа на этаж, наматывая на автопилоте круги.
Один… Второй… Третий…
Все на уроках, и шаги гулко отдавались в пустых коридорах. Инь шла, привыкая, к чему быть готовым нельзя, а движение было единственным, что могло успокоить.
Когда Инь встала у дверей, за которыми сидел класс Рафика, ее снова стал бить озноб. Сжав в руке вилку, она стояла, упершись лбом в стену. Она приятно холодила кожу, за которой будто кипел и плавился мозг. В нем уже шел кошмар: Рафик хватает Юлю, тащит в подсобку, а ее крики эхом разносятся по пустым коридорам. И некому будет помочь.
Нет. Я не позволю.
Звонок прозвенел, Инь подождала, когда все выйдут, и заглянула в класс.
Он пустой, Рафика нет.
Сердце закололо, забилось, и она торопливо набрала номер Юли.
Длинные гудки. Трубку не взяли, а Инь звонила и звонила, надеясь на чудо.
Закусив до крови губу, она бросилась на другой этаже в класс, где учился Таток. Рванула дверь – за ней посмотрели на нее с изумлением – десятки глаз любопытных или совсем равнодушных.
Здесь тоже нет.
Простонав, Инь осела на пол, всё еще сжимая вилку в руке. Страх как удавка. Вновь набрала номер.
Там длинные гудки в такт ее сердцу.
Она бросилась к вахтерше, но ее только что сменила другая: «Нет, не знаю, кто входил-выходил. Не мое это дело».
Инь перепуганной птицей заметалась по школе, открывая все классы подряд. Проверила раздевалку, спортзал, где пахло потом, и никого не нашла. Там и просидела еще два урока, пока, наконец, из-за угла не появилась Таток и Рафик.
Встав, она прижалась к стене, держа за спиной руку. Раф, изобразив вздох сожаления, достал и показал смартофон. Там кто-то тяжело так дышал, но экран бликовал, и от волнения Инь там ничего не увидела.
Заметив это, Рафик довольно осклабился и тихо сказал:
– А как подмахивала! Да сам всё увидишь, я тебе перешлю.
А Таток, всё с той же ухмылочкой, протянул ей что-то еще в кулаке.
Медленно, как бы неохотно, раскрылась ладонь – исцарапанная, со следами укусов. В ней лежит тряпочка – белые трусики в красный горошек.
Инь взяла их и, резко развернувшись, молча ударила, воткнув вилку в глаз. Таток рухнул, даже не вскрикнув. Кровь, горячая и липкая, залила лицо.
Рафик бросился сразу, но она, не думая, тыкнула снова, целясь в горло и шею. Он уклонился и через руку ударил в ответ.
В черепной коробке будто разорвалась граната. А потом свет погас. Но и тьмы там не было тоже. Как и того, кто мог бы сказать «есть» или «нет».
13
Моня сидел на охапке прелой соломы, прижав колени к груди, и смотрел на коптящую свечку – ее хватало на пару часов, а на день давали только пять штук. Или на два?
Окошка здесь нет, и время тянулось каким-то особенным образом, поэтому его ощущению не стоило верить. Миску с едой приносили по-разному, и внутренние часы давно сбились.
Возможно, прошла неделя и больше. В столь маленькой камере, она как год жизни на воле. Если встать, то сырой потолок задеваешь макушкой, а на прогулки тут не водили. Стены, покрытые пятнами плесени, пахли мышами и гнилью. Моня дрожал даже во сне, то ли от холода, проникавшего в кости, то ли частых кошмаров.
Их сюжет мог быть разным, но заканчивался всегда одинаково плохо. Видения приходили к нему, точно призраки, и тогда эта жуть становилась реальной. Персонажи всё те же: Юлька, Раф, Сири и Роби. За ними маячила еще чья-то неясная тень, словно державшая ниточки всех этих кукол. Она всегда ускользала, и Моня не мог ее рассмотреть, хотя догадки, разумеется, были.
Его посадили, как ведьму и «Черную Блядь», но не требовали признаний в грехах вроде ереси или поедания невинных младенцев. Вероятно, преступления и так очевидны, поэтому не утруждали себя доказательством. «Искателя» можно изолировать, но не убить насовсем, а его таковым до сих пор и считали. В тюрьмах каждая камера была маленьким кладбищем, поэтому разбивать себе голову – не вариант.
Одиночество и тишина, нарушаемая лишь писком мышей, сами уже были пыткой. Это медленно сводило с ума, растягивая минуты в почти бесконечность. «Искатель» мог просто выйти, бросить аккаунт и продолжать спокойно и счастливо жить в своем мире, забыв о Сансаре. Местных бы пытали, судили, назначили бы срок или казнили. Моня же, видимо, теперь был ни тем ни другим, но об этом не знали.
Он охотно бы всё рассказал, но кто его спрашивал? Стражники, должно быть, были глухими, потому что на крики не обращали внимания, а песня сирены на них не работала. Наверное, это дешевле, чем колпак антимагии, который надо поддерживать без гарантии, что ни один спел контроля здесь не сработает.
А Моню, похоже, тут очень боялись. Ирония в том, что слабее, наверное, нет никого, но его заперли трижды: в теле, в тюрьме и в самом этом мире. Не говоря уж о том, что психика тоже, точно матрёшка. В ней живут трое – по очереди или все разом – уже непонятно. К этому времени успел так запутаться, что иллюзорное подменяло реальность.
Какая из них ему только снилась, а что действительно было? После стольких кошмаров на этот вопрос Моня бы уже не ответил. Поэтому, когда по коридору раздались шаги, а ключ со скрежетом повернулся в замке, остался сидеть на соломе.
Что покажут теперь? Зарёванная Юлька? Рафик с ухмылкой садиста? Роби с презрительным взглядом – «Слабак! Я ошиблась в тебе…»? Или Сири, пьющая ее теплую кровь на осколках меча?
Но в камеру вошел тот, кого точно не ждал – сам кукловод. Тень, чье присутствие ощущалось в каждом видении, терзавшим все эти дни. Дверь скрипнула, и холодный сквозняк ворвался в камеру, принеся с собой аромат ладана и легкий запах серы, который нельзя уже скрыть.
Моня замер, перестав дышать, когда увидел фигуру, заполнившую дверной проем, – это был «демон-куратор», которого встретил в тот первый, роковой день.
Внешне Мара не изменился с их первой встречи: худощавый старик с длинным лицом, покрытым морщинами. Крючковатый нос нависал над тонкими, сухими губами, сжатыми в извечной усмешке, полной сарказма, а бледно-голубые, почти выцветшие глаза смотрели с острой, пронизывающей ясностью, словно видя насквозь.
Но теперь Мара куда дороже одет – прежний выцветший плащ сменился мантией, подчеркивавшей власть и богатство. Ее тяжелый, расшитый золотом, бархат глубокого багрового цвета, будто пропитан кровью еретиков. Края украшены рунами, которые едва заметно светились, а из складок выглядывала живая белая змейка с блестящими красными глазками, медленно обвивавшая шею. На груди массивный амулет – трехглазое солнце, повторяющим рисунок тату, который гнал Моню в Сансару. И даже сейчас оно, казалось, следило за каждым движением, угрожая вновь причинить ему боль.
Демон шагнул вперед, и подол мантии подмел грязный пол от прелой соломы, превратив ее в черную пыль, которая тут же исчезла. Свет свечи отбросил на стену искаженные тени, словно Мар было несколько. И далеко не все повторяли очертания его силуэта.
Мара щелкнул пальцами, и стены камеры будто отпрыгнули, а всё свободное пространство заполнил туман. Где-то рядом стал слышен шум моря. Всё точно так же, как при первом визите в Сансару.
– Где это я? – спросил тихо Моня, не зная, что ждать. После стольких кошмаров напугать новым трудно.
– В чертогах ума, как у вас говорят, – прошелестел голос Мары, похожий на звук ветра. – Здесь нас уже не услышат.
– Ты можешь вытащить меня как-то отсюда?
– Это легче всего, – хмыкнул он. – Но зачем? Здесь для тебя безопасно.
– А что-то мне угрожает? – не поверил Моня. Да что может быть хуже, чем тюрьма и кошмары?
– Роби, конечно же. Разве ты не заметил усталости после… – дипломатично прокашлялся Мара. – Она же насмерть залюбит.
– Зачем это ей? Пока «Ключ» у нее, Сири сюда ни ногой.
– С ним было бы проще, но можно обойтись без него. Дело в том, что тело Инь хранит ее отпечаток, даже когда в нем только ты. Это как глина, в которой отлили некий объект. Потянув этот «хвостик», Роби высосет Сири, как коктейль через трубочку, чем так самозабвенно с тобой занималась.
Это прозвучало пугающе правдоподобно. После секса Моня чувствовал себя опустошенным, словно Роби выкачивала из него саму жизнь. Не просто усталость, не депрессия и последствия стресса от неестественной роли – она словно втыкала ядовитое жало и, обезболив оргазмом, потрошила уже как хотела. Так демон не врет?
– Мне обещали, что…
– Возможно, Роби искренне верит в то, что сказала, – прервал его Мара. – Но заблуждается, потому что не знает, как создана Сири. Это «вирус», надстройка над сознательной сущностью, которую я купил у тебя. Она как дрожжи, которые бросили в сусло, чтобы получилось вино. Его можно вылить, но их не вернуть. Процесс необратим, там нечего уже просто делить!
– Роби что-то придумает, раз боишься ее! – решился на провокацию Моня.
– Вахра-об-али – слон в посудной лавке. В Сансаре меч лишен своей силы, но деликатности от него лучше не ждать. Сметёт всё, а потом скажет: «ой, извини». Его хозяин уничтожил вселенную! Он Разрушитель Миров!
– Но вот же она…
– Предыдущую! – воскликнул, теряя терпение Мара. – И думаю, все до нее. Работа такая… Спросил бы у Мири, ей есть что сказать. Разрушитель – манифестация сил, которые и божеством назвать-то нельзя. Это, скорее, естественный и универсальный процесс. Мистика не в том, что собой представляет, а в том, что он вообще есть. Круговорот смертей и рождений – единственная константа среди переменных. Всё остальное лишь тлен.
Опешив, Моня замолчал, пытаясь всё это уложить в голове. Верить словам демона глупо, но он сослался на Мири, а та вряд ли была с ним заодно. К тому же чувствовалось – несмотря ни на что, Роби уважала его, а Сири говорила об их честном сражении. Что, если хотя бы часть этого правда? Вдруг что-то зависит теперь от него?