– Но если в этом мире для нас нет надежды, то может в другом… – добавил Анджел, поднимая взгляд на Моню. В его серо-зеленых глазах загорелась искренняя решимость, хотя растерянность никуда не делась. – Дай имя и адрес, и мы поженимся там! Уже без всяких сюрпризов!
– Ох, не сомневайся, они будут! – закатил Моня глаза. – Ведь говорила – я на самом деле…
– Мне всё равно! – торопливо оборвали его. – У всех свои недостатки.
Почувствовав себя «донной Розой», он горько лишь усмехнулся. В груди странное ощущение – смесь жалости и раздражения. Анджел был таким же потерянным, как и он сам, но желание помочь, его любовь к Инь, о которой тот не переставал думать, вызывала уже уважение.
Камера вновь погрузилась в тишину, нарушаемую лишь писком мышей да редкими каплями воды с потолка. Огонек свечи дрогнул, а оставленные демоном тени, казалось, продолжали шептаться о чем-то зловещем. Интересно, может ли сейчас Мара слышать?
– Значит, меня скоро сожгут? – нарушил молчание Моня.
– Казнь будет завтра. Такой ритуал для «искателя» проводят лишь в исключительных случаях. Твой будет третьим за всё это время. Первые два были маньяки, убившие почти сотню местных.
– Ого! – присвистнул Моня. – На мне только трое. Так высоко ценят?
– Дело не количестве, – опасливо посмотрел Анджел. – Ты убила «искателя».
– Так мы всегда тут мочим друг друга.
– Убила в реале. Тасёк умер на тебе прямо в шлеме.
– Что? – Моня вскочил, звякнув цепями, и Анджел невольно от него отшатнулся. Кровь застучала в висках, голова закружилась.
– Ты правда не знала?
– Нет! – возмутился он. – Наверное, со здоровьем проблемы. Переволновался козлина. Я-то при чем?
– Оракулы считают иначе, – пожал Анджел плечами. – Наши тоже. О тебе все говорят. Мне даже предлагали деньги у нас, чтобы «Черная Блядь» кого-то еще убрала.
– Так согласился бы, – презрительно посмотрел на него Моня. – Тебе не впервой.
– В этом нет уже смысла, раз тебя банят здесь.
А так бы он был?
Моня в очередной раз поразился тому, как бездушно рационализм и любовь уживаются в одном человеке. Он, похоже, этого даже не видит. Для него абсолютно логично отдать невесту другому, чтобы обеспечить ее на всю жизнь. И ведь обоснует, оправдает себя! Тоже своего рода демон, и на его уровне прав.
– Ладно, с этим понятно, – махнул Моня рукой. – Роби кто-нибудь видел? Где она может быть?
– Как в воду канула. – Анджел почесал затылок. – Ищут везде. Раз ее оружие здесь, она где-то в Сансаре, но…
– Где ее меч? – перебил Моня волнуясь.
– В мэрии, но он именной. Для других бесполезен…
– Достань его мне!
– Но с ним сюда не пропустят.
– На казнь принеси! Сможешь?
– Деньги решают, я постараюсь. – Анджел кивнул. – К тому же мэр был на свадьбе и сочувствует…
– Заткнись! – поднял руку Моня, понимая, что имеет в виду. – Всё, иди за ним прямо сейчас.
– Но… раз мы женаты и за свидание уже заплатили… Последний разок…
Анджел замялся, серо-зеленые глаза заблестели от подступивших слез, но в них мелькнула надежда. Он сделал один шаг к Моне, попытавшись обнять, и в этих неловких, робких движениях чувствовалась трогательная обреченность человека, которому отчаянно нужна близость, а ему точно откажут. Казалось, всего одно прикосновение снимет проклятие с грузом боли и щемящей вины, которую бедняга признал, но не понял.
Ощутив в себе весь спектр этих противоречивых эмоций, Моня испуганно замер. Он ясно увидел, за что именно Роби хваталась, пытаясь вытащить Инь. Тело, всё еще хранившее ее отпечаток, отозвалось неожиданно остро. Женская биохимия глушила его – гормоны, память тела, тонкие нити чувств, которые оставили в этом сосуде, тянули к пороку, точно магнитом.
Воспоминания о ночи на поляне, о его прикосновениях, о запахе его кожи и даже о «групповой свадьбе» Инь – вспыхнули ярче, чем солнце, ослепив желанием разум. Он-то как раз кричал об обратном – «не поддаваться порывам!», но кто его слышит?
Анджел, не замечая внутренней борьбы, наклонился ближе, его дыхание – теплое, с легким привкусом травяного настоя и того самого «чая» – уже коснулось лица, скользнуло по шее.
Моня, собрав всю волю в кулак, уперся ладонями в грудь и резко толкнул:
– Хочешь кончить, как Тасёк? Не трогай! Принеси меч! Больше ты ни для чего мне не нужен!
Анджел замер, его руки повисли в воздухе, а на лице отразилась невыносимая боль. Слова резали сильнее, чем клинок, а эта рана была очень глубокой.
– Прости… – прошептал Анджел. Пропитанный горечью голос был едва слышен. – Я… я всё понимаю.
– Вали! – прошипел Моня, понимая, что делает глупость.
Он отворачивается от единственного существа, которое его безусловно и искренне любит. Возможно, сам отрезал дорогу к спасению. Что, если не только себе, а и всем вообще?
Отвергнутый человек вряд ли поможет. Он не понимает, злится, ревнует, его жжет обида. Зачем ему это? Где награда, надежда, признание? И ведь Анджел – превосходный любовник, которому, включив «режим Инь», отдаться легко и приятно. Тем более не в первый же раз – они официально женаты.
Кто-то шептал всё это в голове Мони, но всё в нем сейчас восставало против такого «рационального шага». Просто манифест мужской гордости, и даже женское тело бессильно. Но после всего, что случилось, не слишком ли поздно? Единственный верный союзник глупо отвергнут ради…
Моня не вполне понимал, чего «ради», но переступить через это не мог. Хотя знал, что тонущий хватает протянутую руку, не проверяя на «чистоту». Тем более, когда на весах лежит нечто на порядок превышающее морально-нравственные устои какого-то школьника.
Когда, отрезая надежду, захлопнулась дверь, он дрогнул и сел, размазывая хлынувшие по щекам слезы. В отсутствии свидетелей ничто не мешало реветь совершенно по-женски, считая себя идиотом. Вот Инь непременно отдалась бы из сострадания к человеку, которого обрекла на все эти муки. Она же сделала его настолько несчастным, и это единственное, что могло искупить часть вины, утешив того на какое-то время. К тому же, не похоти ради, а лишь других принесла бы сейчас свою жертву. И кто тогда за это осудит?
Моня прижал колени к груди, чувствуя, как кожа горит там, где Анджел только чуть прикоснулся, и закрыл глаза, подавив желание сжечь всплывшие образы «Рыбкиной Памятью». Они не его, нельзя это делать. В них запах травяного настоя, тепло рук, вкус губ – всё было чужим, слишком ярким, и Моня невольно сжал губы плотнее, словно образы могли вырваться куда-то наружу, и про них бы все сразу узнали.
«Отпечаток Инь», о котором предупреждал его Мара, был слишком сильным, слишком живым, и Моня чувствовал, как борется с ним, пытаясь сохранить себя, свою суть и свою идентичность. Но чем дольше здесь, тем сложнее понять, где кончается Инь и начинается он. Или скоро «она»? Не Моня, а Монна?
«Проклятье! Надо сматываться отсюда как можно быстрее…» – прошептал он, вспомнив, что Сири обещала ему нормальное тело. В глубине души знал, что это будет непросто. Завтра его ждет казнь – настоящая или иллюзорная – как карта ляжет. Главное – хоть где-нибудь выжить, а там разберется.
14
Эту ночью спалось особенно плохо. Снилась Юлька – ее черные волосы с красными прядями, мягкая улыбка и теплые руки, которые бесстыдно обнимали его. А еще ее шепот: «Я жду тебя, Моня. Вернись, ну, пожалуйста!». А он почему-то лежал и не мог встать, смотря на нее с тоской и стыдливым таким возбуждением. Но стоило ему протянуть руку, чтобы коснуться, как Юлька растворялась, оставляя легкий запах ванили, который чувствовался, даже когда просыпался.
Моня вытирал слезы и незаметно проваливался в новый кошмар. Следующим посетителем была Роби – ее волосы горели, как пламя, в глазах гнев и презрение. «Ты слаба на передок, Монечка, – шипела она. – Нимфоманочка, верно?». И за ее спиной были не крылья, а сочащийся ядом хвост скорпиона – уже не Роби, а княжна Мэери.
В ее объятиях Моня кричал, но почему-то беззвучно. Задыхаясь, просыпался и понимал, что всё еще в камере, а это куда лучше того, что приснилось. А успокоившись, прижимался лбом к стене, ощущая, исходящие от нее холод и сырость. Реальность от кошмаров порой отличить было трудно.
Моня пытался вспомнить что-то хорошее – смех Юльки и Роби, но их образы ускользали в сером тумане. Слезы жгли глаза, в груди холод ожидания мучительной смерти. Живьем же сожгут, а это всегда неприятно. Надежда только на Роби. Но она погибла в бою лишь с двумя, а таких будет целая площадь! И даже если получится, то не станет ли всё только хуже? Мара ведь прав: какое дело слонам до муравьев на дороге?
Но сам демон пугал Моню больше. Он понимал, что никому верить нельзя, но в чужом и равнодушном к его боли мире, должен найти в ком-то опору. Мейса и Мири, а теперь вот и Роби… Может, хоть на этот раз не обманут?
Его пальцы, дрожащие и грязные, сжимали солому, будто мог на нее опереться, но в них оставались только крошки и грязь, намекая, что с ним будет так же. Он, кажется бредил, шептал сам себе: «Я не баба. Не Черная Блядь. Я просто Моня», – но даже это звучало вопросом.
В коридоре послышались шаги – тяжелые, медленные, как поступь статуи из его детских кошмаров. Замерев, он вжался в стену, словно та могла его спрятать.
Окошко в двери со зловещим скрипом открылось. Там поднос с неожиданно хорошей едой: жареный окунь, белый хлеб и бутылка вина. Порадовать решили так напоследок.
На этот раз стражник чуть задержался. Его глаза, холодные и пустые, посмотрели на узницу через узкую щель.
– Скоро, ведьма, – сипло прохрипел он. – Твой последний обед. Наслаждайся, сучка, пока еще можешь.
После мерзкой похлебки со сгнившей картошкой, это уже настоящие яства. Моня с жадностью съел всё до крошки и, вспомнив Роби, облизал даже пальцы. Ощущение было, конечно, другим, зато в голове возник ее образ, и стало чуть легче.
Звон ключей, лязгнул засов. В камеру вошли двое мужчин в кожаных фартуках. Первый – широкоплеч и мускулист, с аккуратной бородкой и волосами до плеч. Второй – с усиками и тонкими губами – рот, точно щель. Глаза у обоих холодные, как у рептилий. Профессиональные палачи, судя по антуражу. Значит, глухими не были точно…