Мысль, что некто принял во сне образ ее златокудрого мальчика, вызывала ужас и отвращение. Его теплые руки и губы, кожа, глаза – всё было ложью и маской, под которой скрывалось чудовище, чей настоящий облик, к счастью, уже не узнать.
При попытках вспомнить детали, воображение рисовало всё более жутковатые формы: гуманоидный силуэт, сотканный из нитей мицелия. Вероятно, грибница, воплощенная в столь темной и уродливой форме, оставила в ней свое семя.
Представив это, сирена содрогнулась и уцепилась за выступ, почувствовав тошноту. Вырвало той же отвратительной слизью – вязкой, зернистой, с мелкими шариками, напоминавшим икру. Отложившая ее тварь грибом не была точно. Скорее всего, симбиоз – два разных вида по-своему помогали друг другу.
Освободив желудок, сирена почувствовала себя лучше. Спасибо уже за то, что не съели. Трухлявых холмиков много – другим повезло меньше. Жива, да и ладно.
Ее рука сжала меч, еще завернутый в тряпку, и его тепло, мягкое и успокаивающее, дало крупицу надежды, что всё обойдется. Надо лишь выбраться из подземелья на свет в безопасное место, где живут обычные теплокровные люди без нитей мицелия и скользких тентаклей.
Сирена насторожилась, услышав впереди низкий, нарастающий гул – шум водопада. Течение ускорилось, неумолимо неся прямо к нему, а с обеих сторон стены, точно в тоннеле.
Она представила, как разбивается о камни внизу, кости ломаются, а окрашенная ее кровью вода, уносит перемолотые останки в черную бездну.
Взгляд заметался по сторонам, найдя единственное место, где можно выбраться: провал в стене за поворотом вел в новый зал. Но увидев его, сердце сжалось от ужаса – он был затянут густой паутиной.
Липкие и белёсые полотнища слабо колыхались на сквозняке, а под потолком безмолвно висело несколько коконов. Самого паука пока не было видно. Добыча вряд ли приплывала к нему по реке, значит, в этой пещере должен быть выход.
Путешествовать по суше с рыбьим хвостиком почти невозможно. Разве что получится вернуться к реке ниже, но лучше бы к солнцу и свежему воздуху. Сирены не живут под землей, здесь красота бесполезна.
Возвращаться в зал к поющим грибам не хотела. Их хор все еще звучал в голове, обещая вечный покой под красной шляпкой в одной из колоний. А водопад впереди станет могилой.
Собрав остатки смелости, сирена подплыла к берегу и, цепляясь когтями за скользкие камни, вытащила себя из воды. Холодный воздух обжёг кожу, точно дыхание смерти. Из глубины зала доносилось шуршание – тихое, но отчетливое цоканье лапок.
Может быть, не заметят?
Рассчитывать на это с блестящей, как зеркало, чешуей было наивно. Ее надо хоть чем-нибудь спрятать.
К счастью, на берегу нашлась паутина, не связанная сигнальной нитью с другими. Должно быть, уже ненужный кусок.
Морщась от отвращения, сирена укрыла себя, точно саваном, завернувшись в два слоя. Тепло от завернутого в тряпку меча помогло справиться с паникой.
Паутина липла к телу, холодная и влажная, с едким запахом плесени и чего-то гниющего. Ее прикосновение вызвало дрожь, пробежавшую от кончика хвоста до макушки. Теперь сирена стала похожа на коконы, что легонько постукивали друг об друга на сквозняке прямо над ней.
Она прижалась к земле, стараясь выглядеть незаметной и плоской, но облепившая ее паутина лишь подчеркнула изгибы фигуры и рыбий хвост. Надежной маскировку назвать было трудно, но вряд ли паук полагался на зрение. Скорей, на вибрацию. Главное – не дотронуться до натянутых, как струны нитей. Серебрясь, они пронзали пещеру сотнями тончайших лучей, готовых обнаружить любое движение.
Помимо шорохов и цоканья лапок, слышалось шипение, словно кто-то большой шумно дышал в темноте. Сирена пыталась определить направление к источнику звука, но он доносился с разных сторон, подсказывая, что их может быть несколько. Она уловила лишь мимолетное движение в тени за коконом, не успев толком ничего рассмотреть.
Решившись, сирена затаила дыхание и медленно поползла между сталагмитов, стараясь не задеть ни одну из серебрящихся нитей, резавших пространство на сектора. Каждое движение было мучительным – камешки впивались в кожу, а рана на хвосте ныла, отдаваясь острой болью, стоило его чуть согнуть.
Цепляясь коготками за неровности, сирена подтягивала тело вперед и замирала от страха, когда слышала шорох или цоканье лапок вверху. Она старалась дышать как можно тише, пытаясь удержаться от кашля, – в жабрах еще оставался песок. Облепившая паутина была влажной, холодной, пахла плесенью и чем-то гнилым, грозя вызвать рвоту и тошноту. Кое-где маскировка уже разодралась, и чешуя через дырки могла блеснуть зеркальцем, отразив слабый свет мха.
Но подвело всё же другое. В какой-то момент плавничок таки задел одну нить. Серебристый луч радостно дрогнул, торопливо передав вибрацию в сеть. Тишина пещеры взорвалась шипением, а из темноты под потолком, стремительно, почти падая, спустился мохнатый паук размером с теленка. Восемь маленьких, похожих на черный жемчуг, глазок голодно блестели, а жвалы угрожающе клацнули, целясь в лицо.
Сирена отпрянула, но паук двигался с ужасающей скоростью и в мгновение ока очутился над ней. Она почувствовала резкий, обжигающий укол, когда клыки впились в хвост. Яд впрыснули в него, будто шприцем.
Боль была такой острой, что сирена жалобно вскрикнула, и вопль эхом отразился от стен, словно издеваясь, пещера ее передразнивала. Во рту появилась едкая горечь, голова закружилась, мышцы стали неметь.
Лапы паука двигались с пугающей ловкостью, точно ткацкий станок, обволакивая жертву слоями, сдавливавшими в тугой и компактный кулёк. Монстр удовлетворенно урчал, все восемь глаз сверкали жадным триумфом, но добычу пеленал аккуратно и бережно, чтобы оставить живой. Одна из лап дернула тряпку, в которую был меч, и сталь коснулась сирены, все еще сжимавшей его рукоять.
Ладонь, словно пронзили раскаленный прутом. Тело выгнулось в судороге, натягивая полотно паутины. Из горла вырвался душераздирающий крик, и эхо заметалось в пещере, вспугивая летучих мышей и мокриц, которые наблюдали за драмой.
Ослепленная болью, сирена корчилась, не видя почти ничего. Но слышала звон, резкий и чистый, как колокол, а следом – яростное паучье шипение и влажный хруст. Сквозь мутную пелену в глазах пробилось мелькание света – слабое, как звезды в ночи. В нем силуэт – высокий, с копной красных волос, – двигался с нечеловеческой скоростью, словно танцуя с мечом. Каждый удар был сильным и точным, рубя плоть и хитин.
Лапы паука судорожно вздрогнули и подкосились. Он рухнул на камни, а из распоротого брюха хлынула вонючая черная жидкость с желтыми кишками и жиром. Но с потолка на нитях уже спускались другие, а тьма накрыла сирену, унося в темноту.
Сознание вернулось в обморочном и неясном бреду с многоголосым хором грибов в том же зале, заставив еще раз пережить тот же кошмар. На этот раз видение было другим. Сирена понимала, что в нем смешано всё – фантазия, страхи и, возможно, пережитый ей опыт, который прятала уже от себя. Теперь это не нити мицелия, а упругие и гибкие щупальца со множеством влажных присосок, что нежно массировали даже в интимных местах. Оплетя тело, они готовились двигаться глубже, как только их пустят.
Запротестовав, сирена вскрикнула, забилась как рыбка в ладонях, но в лицо выдули споры и, вдохнув их, затихла, позволив щупальцам войти внутрь нее. Скользнув, тентакли начали пульсировать и размеренно двигаться, наполнив той нежной и пленительно сладкой истомой, что заставляет возбужденно дрожать. Оглушенное страстью, тело поддалось и блаженно расслабилось в глубоко проникающих ласках.
Грибы запели громче, заглушая ритмичное хлюпанье. Наконец, грянул финальный аккорд, и в доступные полости тела хлынул вязкий и горячий поток. Заполнив их, чудовище уступило место другому, чтобы оплодотворить эту зернистую слизь. Опустошив семенник, свет приглушили, но еще некоторое время продолжали держать. Наконец, щупальца медленно и неохотно покинули жертву, а зал вновь ушел в темноту.
Моня пришел в себя, еще не понимая, где он проснулся. Это огромная, затянутая паутиной пещера со слабо светящимся на стенах мхом. Где-то рядом шумит громко вода, а тело лежит в коконе среди множества порубленных на куски мохнатых и многолапых существ из хитина. К счастью, они все мертвы.
Прислушавшись, Моня не заметил ничего угрожающего и осторожно пошевелился. С облегчением, понял, что может высунуть из кулька руку. Тот местами был порван и даже частично разрезан, словно кто-то начал и не успел довести до конца.
Паутина подсохла, став мягкой и плотной. В ней тело выглядело личинкой шелкопряда после метаморфозы, где превратилась не в бабочку, а почему-то в «Моню». Он вспомнил имя, а за ним подтянулось и всё остальное – Юля, палата и «полет среди звезд».
Теперь начала проявляться и память сирены, хоть и кусками. Им было трудно поверить. Инь без него деградировала в кровососущее чудище, потеряв память и человечность. Или это была уже Сири? Понять пока трудно.
Кровожадная русалочья бытность, грибы и тентакли, – казались неправдоподобным и немыслимым сюром, который возможен только в бреду. Скорее всего, это пригрезилось из-за действия яда. Чертов паук всё же цапнул его.
К тому же у него сейчас нормальное женское тело с ногами, грудью и всем остальным. Если допустить, что Инь почему-то ввалилась в «режим кровососа», то куда делся хвост?
Ответ нашелся, как только Моня вылез из кокона и вытряс из него чешую – серебристую, с голубоватым отливом, словно кусочки разбитого зеркала, отражавшие свет. Сердце пропустило удар, а дыхание сбилось – тверже доказательства попросту нет.
Моня поднес одну из чешуек ближе к лицу, чтобы разглядеть ее лучше. Она была гладкой, холодной, с тонкими прожилками, и пахла чем-то сырым и землистым. А под ней сухие и белые нити, которые легко стереть пальцем.
По спине пробежал холодок. Моня сглотнул, в горле встал ком.
Значит, правда и всё остальное. Инь поимело чудовище, и споры прорастают внутри. Он помнил, как плыл в подземной реке, как больно кололо песчинками жабры, как упруго и сладко скользили щупальца, растягивая и наполняя…