Задохнувшись от ужаса и отвращения, Моня торопливо себя осмотрел, надеясь, что улики не будут столь очевидны. Но на пальце обнаружилась слизь, а во рту мерзкий привкус. У «златокудрого» были тентакли. Или у тех, кто пришел после него.
И черт бы с ними, но вдруг…
Моня боялся даже думать об этом. Проблемы решают по степени их актуальности, а страшней не виделось уже ничего, поэтому следующий час посвятил гигиене. Вернувшись к реке, он яростно выполаскивал застывшую холодцом икру, которой нафаршировали, как праздничную утку к обеду.
Похоже, Сири угораздило попасть сюда в брачный сезон местной нечисти – грибов, осьминогов и черт еще знает кого. Лишь бы не залетела от них. В его мире подобное скрещивание почти невозможно, но в Сансаре монстры появляются именно так. Сирену использовали, как инкубатор, а потом, как живые консервы для головастиков, когда те родятся. Останки подъедят и заселят грибы, чтоы ничего не пропало.
Славно они там спелись друг с другом. Но почему тогда отпустили, дав спокойно уйти?
Обратная метаморфоза и его возвращение простым совпадением быть просто не может. Это всё спрововоцировал Мара: Юля вернула из комы в Сансару, сирена коснулась меча – расставил фигуры и декорации, срежиссировав сцену.
Значит, Инь заняла его место в больнице? Или они снова вместе, как до «красного дома»? Вдвоем или даже втроем?
Прислушавшись к себе, Моня не нашел в уме каких-либо следов, доказывающих или опровергающих вывод. Если так, то та русалочья сущность живет теперь в нем. Он помнил ее холодный взгляд, кровожадность и силу. Вероятно, Инь еще не окуклилась в Сири, но к этому уже очень близка.
Но где тогда Роби? Он же вызвал ее?
Моня потратил несколько часов, тщательно обыска поле боя. Заглядывал под каждый камень и в каждую щель. Разворошил груду порубленных монстров, прощупал все трупы и коконы, надеясь найти в ком-то меч. Поборов себя, зашел даже в реку, чтобы осмотреть каменистое дно, но всё было тщетно. Тентакли добавились к уже имевшимся фобиям, и страх их увидеть погнал из воды.
С Роби что-то случилось, сама собой бы она не исчезла. Могла, конечно, погибнуть, но тогда остался бы меч. Паукам, грибам, осьминогам он как бы не нужен. Его взяли те, кто знает о нем, а русалкой в кулечке уже не прельстились.
Рассудив, что сидеть и ждать Роби уже бесполезно, Моня решил поискать ее сам. Сам Мара бы взять меч не рискнул, иначе сделал бы это давно. Видимо, кто-то пришел от него. Пока недалеко утащили, их еще можно найти.
Во время поисков Моня заметил единственный провал у стены. Там оказался короткий тоннель, а за ним новый зал. В нем было сыро, но тоже совсем не темно. Свет исходил из спинок мокриц, что гроздьями висели повсюду. Сонмы тараканищ на сводах сонно ползли, закручиваясь в мерцающий огоньками узор.
Зрелище имело гипнотический и тормозящий эффект. Если бы не пробирающий до костей холод, наверное, туда можно было бы смотреть целую вечность. Светлячки сияли, как огни ночного города издалека. Их медленное, почти ритуальное движение по спирали завораживало, вероятно, отключая какие-то нейронные связи. Твари будто перешептывались, потрескивая, точно цикады, но этот слабый звук глушил мысли и затуманивал разум.
Моня чувствовал, как взгляд прилипает к своду, а сознание будто растворяется в неспешном танце света и тьмы. Казалось, еще немного – и сам станет одной из мокриц, чтобы ползать по этим влажным стенам, задумчиво шевеля усиками, лапками, жвалами. Или споры, которых уже надышался, превратят его в гриб. Или тысячи тварей, созревающих в оплодотворенной икре, разорвут изнутри и пожрут свою «маму».
Эта мысли, липкие и холодные, как воздух в пещере, пронзили, как нож. Моня содрогнулся, но зато смог отвести-таки взгляд. Кожа покрылась мурашками, а дыхание стало прерывистым, будто воздух в пещере загустел так, что вдохнуть было трудно. Тошнота вновь подкатила к горлу, и желудок сжался, заставив извергнуть еще немного зернистой и студенистой массы.
И даже после этого в животе урчало и булькало, словно там было что-то живое. И кажется, оно медленно поднималось по пищеводу к гортани. В нем что-то ползет!
Задохнувшись, Моня закашлялся, попытался сглотнуть, но вместо этого почувствовал спазм и рухнул на землю. Дрожащие пальцы судорожно вцепились в горло, пытаясь остановить движение в нем. Ногти впились в кожу, дыхание перешло в хрип, губы непроизвольно открылись, но не смогли выдавить стон.
Боль обожгла, словно язык откусили. Изо рта хлынула кровь, и шок отключил вопящие органы чувств. Потолок закружился, а Моня словно проваливался в бездонную яму, откуда мокрицы виделись слабым пятном. Их треск стал далеким и тихим, пока тьма не поглотила теперь уже всё.
Инь пришла в себя, едва не захлебнувшись собственной рвотой. К счастью, голова была повернута набок, и всё обошлось. Привкус крови смешался с чем-то горьким и едким, от чего горло жгло, а во рту осталось ощущение, будто лизнула ржавый металл. И что-то с ней было не так.
Первым делом Инь проверила, на месте ли руки и ноги. Она чувствовала себя как-то странно. Помотала головой и озадаченно провела по зубам языком, ощущая его как-то иначе. Он казался живым – даже слишком живым.
Исследовав свои ощущения, Инь поняла, что у нее появились новые органы чувств. Язык теперь позволял «видеть» температуру объектов, словно у каждого имелся особенный «вкус». К этому было трудно привыкнуть – вдох приносил поток информации, фильтровать которую пока не умела.
Скосив вниз глаза, Инь высунула язык, словно пробуя воздух, и вскрикнула, едва не прикусив. Там черное щупальце – длинное, блестящее, влажное – чуть подрагивавшее перед лицом.
Зажав рот рукой, она испуганно ждала какой-то неприятной подставы и долго сидела, не двигаясь. Немного успокоившись, открыла рот и осторожно пощупала пальцем.
Несомненно, это новый язык. Неестественно длинный, таким можно было облизать себе шею, и пугающе гибкий. С множеством невероятно чувствительных, мелких присосок, что обострили восприятие почти на порядок. С ним мир стал другим.
Воздух вокруг имел запах и вкус – влажный, землистый и с легкой горчинкой, где смешивалось много незнакомых тонов. Инь чувствовала его плотность, словно он осязаем. Пещера вокруг ожила: стены, покрытые мхом, излучали слабое тепло – солоноватое, с оттенками незнакомых еще минералов. Мокрицы на сводах теперь выглядели пятнами холодного света – их температура выше, чем у стен, и это ощущение было резким, почти кислым, с привкусом хитина и плесени.
Инь повернула голову, и по-змеиному раздвоенный на конце язычок послушно просканировал камень. Почувствовала плотность – он был тяжелым, твердым, с шершавой поверхностью, на вкус напоминавшим сухую глину и соль. И что-то ещё – слабый, едва уловимый запах серы, исходящий от трещин. Такой же был на другом, и дальше по цепочке, образуя свежий, четко видимый след.
То, что оставило его, прошло здесь. Только оно могло унести Вахра-об-али.
Вздохнув, Инь встала, жалея, что не может свалить поиск на Моню. Засранец снова сбежал, как только почувствовал боль. Хотя триггернуло его, видимо, раньше – когда понял, что залетел. Мальчики слишком нежны и крайне чувствительны к подобным вещам. В свой мир, видимо, вернуться не может, поэтому прячется на заднем плане ума.
Покачав головой, Инь сделала шаг и увидела быстро остывающий очаг тепла в щели под ногами. Там лежал окровавленный и будто смутно знакомый ей кусок мяса. Далеко не сразу стало понятно, что это вырванный с корнем язык. Тот самый, что служил ей долго и верно. Многим она обязана только ему.
По спине пробежал холодок. Инь вспомнила, что Моня читал про одно существо его мира. Оно поселяется у рыбы во рту и съедает язык, занимая хлебное место. Подключаясь к нервным волокнам, паразит сохраняет функциональность, питаясь крохами того, что съедает хозяйка. И этот подарок мог быть не последним. Кто знает, что сиреночка подцепила еще?
Взгляд Инь метнулся к воде, шум которой отсюда был еще слышен. Язык дал ощущение сырости со знакомым вкусом – густым и землистым. Вероятно, ее страстный поклонник прячется там и следит до сих пор. У него есть какая-то цель и мотив, раз отпустил со свежей икрой. А мог бы спокойно и безопасно дать дозреть у себя, без риска накормить пауков.
Стараясь давить панику, Инь еще дрожала от пережитого шока. Пришлось приоткрыть рот – язык, как любопытный зверек, жил своей жизнью, продолжая исследовать ее окружение. Словно хотел доказать, что будет полезен. Сейчас она чувствовала им даже собственный страх, сочившийся через поры на коже. Но даже при всех новых возможностях это чудовище родной язычок вряд ли заменит. Оно же само по себе.
Инь сжала кулаки, вспомнив, как ласкала, пробуя им точно на вкус. Он у всех разный, но язык – мягкий, гибкий, чувствительный – приносил радость всем. Не просто орган – часть ее маги и связи с миром – ее способ любить.
Как забыть поцелуй с Мейсой? Нежный или, напротив, горячий и страстный, но всегда сладкий как мед.
Или божественный, небесный, как было с Роби? Его вообще нельзя описать. Язык был мостом между ними, позволяя чувствовать ее совершенно другой. Им можно обезоружить даже такое, как она божество. Лишить власти и сил, ощущая ее трепет и дрожь.
Эти воспоминания, такие живые и драгоценные, заставили Инь зарыдать. Она лила слезы над своим языком, понимая, что во рту его суррогат. Он не мог чувствовать так, как бы хотела. Ласкать, как умела. Дразнить, как могла. Теперь это лишь инструмент.
Инь прижала руку ко рту, подавляя рвущийся наружу крик, а новый язык, словно издеваясь, скользнул между пальцев и лизнул кожу, обещая служить лучше, чем прежний. Он чувствовал намного тоньше и больше и может доказать это прямо сейчас.
«Хочешь? Ведь ты – это я».
Сири?
На этот раз никто не ответил, а Инь не могла быть уверена в том, кто это сказал. Похоже на тот «внутренний голос» сирены, но она могла говорить и с собой. Интересно, будет ли слышать Моня ее?