– Сири? – в ужасе выдохнул, понимая, что и то и другое говорит свой язык.
– Да. Всегда, – хихикнул он же. – Это хочешь услышать? Я теперь за нее.
– Так щупальце – ты?
– Оставила одно для себя, раз тебе так заходят. Пока буду в нем, но квартирант в теле – ты! И вообще – мне лень озвучивать сразу обеих. Показала и хватит. Говори в уме, я слышу и так.
– А где Инь?
– «А где Инь…» – передразнили его мерзким голосом. – Опять всё сначала? Я и есть Инь, только как бы из будущего. Она моя усеченная версия, и с ней все в порядке.
– А та русалка?
– Это Инь «не в порядке». Что пристала? Тебе ли не знать, что девочки непостоянны как ветер?
– Ты залетела, а мне отдуваться?!
– Ой, какие мы нежные! Монечка, тебе самой же понравилось?
– Меня там не было!
– Инь почти тоже. Ну да, так получилось, что теперь делать… – Сири словно сокрушенно вздохнула в уме, показывая, что тоже не рада.
– Да, что? И кто это был? И почему тебя отпустили?
– А мне почем знать? Я же не Мара! – разозлилась она. – И вообще, мне кушать надо хоть что-то! Для беседы с тобой нужна прорва энергии. Хочу секса и боли!
– Обойдешься!
– Тогда сама будешь выбираться отсюда. А их станет лишь больше! – пригрозила Сири и, кажется, совсем не шутила.
Моня понимал, что так всё и будет. Слабее тут только мокрицы, да и те едва не сожрали. Сейчас главное – выжить, а в этом Сири заинтересована тоже. В любом случае она знает больше.
– Умная девочка! – уже вслух похвалила его. – Иди на звук, а я подскажу. Вкусно же пахнет.
– Но там же засада?
– Там наша еда. Если поют, значит, люди. Или хочешь в холмик, кокон, тенктакли? Ротик открой, я поведу.
Язык вытянулся почти на локоть вперед, настороженно пробуя воздух. К аромату мяса добавился запах изысканных яств и свежих цветов, которых в подземелье быть не могло. С каждым шагом музыка становилась всё громче, а голос нежнее и слаще, что, скорее, пугало, чем манило к себе. Слишком чужеродно и неестественно для логова монстров. Едва ли они организовали поп-группу, чтобы развлекать своих жертв.
Подумав, Моня решил, что всё может быть проще. После грибочков, мокриц и тентаклей слишком напуган, везде видя подставу, а там, возможно, люди празднуют после удачной охоты. Но если так, что им сказать?
– Стирала белье, упала в реку, очнулась здесь, дайте пожрать! – вновь хихикнула Сири.
Из-за нарастающего голода предложить что-то свое Моня не мог. Его желудок будто сжимали когтями, заставляя громко урчать. Каждый вдох, пропитанный ароматом еды, заполнял рот слюной, и присоски на языке трепетали, предвкушая фантастический пир.
Голод был не просто физическим – он глубже, точно его раздували, как угли в костре. Казалось, беззвучно вопили тысячи маленьких ртов, требуя, как можно быстрее их накормить. Они транслировали это в мозги, усиливая, вплетая образы сочного мяса с румяной корочкой, капающей жиром на землю. Они были такими яркими, такими реальными, что Моня невольно застонал, прижав обе руки к животу, словно это могло успокоить там назревающий бунт.
– Монечка, девочка моя, переставляй ножки быстрее, – почти пропела Сири в уме, зная, как это бесит. Ее слова растекались, как яд, и сопротивление ему понемногу слабело. – Детки опасны, когда голодны.
– Детки?
Моня содрогнулся, понимая, кто требует эту бездну калорий. При дефиците они будут жрать то, что к ним ближе, а запасных внутренних органов нет.
Тем временем голод становился невыносимым, терзая тело и разум, где будто стерли все мысли не о еде. Ослабевшие ноги двигались сами собой, как под гипнозом. Руки дрожали, пальцы судорожно сжимались, словно уже держали горячее мясо, а во рту появился привкус крови – прикусил губу, даже того не заметив. Зрение затуманилось, окружение вышло из фокуса и расплылось неясным пятном, где четким оставалось только одно: запах, музыка и женский голос, обещающий решить все проблемы.
Моня шел на него, как сомнамбула. Горло пересохло, а ум терял ясность, уступая инстинктам. Сейчас даже мокрицы выглядели условно съедобными и за неимением лучшего, непременно бы слопал десяток-другой. Но драгоценные яства уже очень близко и, вытянувшийся, как стрелка компаса, к ним язычок, уверенно показывал путь. Их нужно много и как можно быстрее, иначе сожрут уже самого.
За очередным поворотом Сири, наконец, «увидела» костер и несколько гуманоидных тел. Тепловая сигнатура сигнала подсказывала, что рога были у всех.
– Там нелюди, а вовсе не люди… – машинально про себя сказал Моня, озабоченный совершенно другим.
– Не пауки, не осьминоги, не слизни – уже хорошо! Еда у них есть, значит, тебя не съедят, – также мысленно успокоила Сири. – К тому же ребята прекрасно играют и мелодично поют.
Как оказалось, «ребятами» было небольшое стадо рогатых: четыре сатира, пара стройных козлоногих плясуний и один минотавр. Судя по царственной позе, главным был он.
Его массивная фигура с рогами, похожими на ветви старого дуба, казалась неподвижной, но глаза, темные и проницательные, благосклонно следили за танцем. Монстр держал в руке кубок, из которого поднимался пар – терпкий, с ноткой ферментированных ягод, пьянящий уже одним ароматом.
Языки пламени словно танцевали в такт музыке, отбрасывая на своды золотистые блики. Они озаряли сцену мистическим светом, а вокруг, качая рогами и выбивая копытами ритм, кружились сатиры. В мускулистых, местами покрытых шерстью телах ощущалась дикая и первобытная грация, полная животной страсти, достойной пера живописца античных времен.
Самый старый из них, с козлиной седой бороденкой, играл на свирели. Его пальцы порхали, извлекая чарующую душу мелодию, что ранее выдавила у Мони слезы из глаз. Второй сатир, с рельефным, мускулистым торсом и рогами, изогнутыми, как серп луны, задавал бубном ритм.
Но настоящими звездами шоу были две козлоногие девушки, чья экзотичная красота была органичной и цельной. Сладкоголосые, игривые, стройные, они пели по очереди, практически не уступая вокалу сирен. Их рожки, изящные и чуть закрученные, украшали венки из диких цветов, а глаза, глубокие и золотистые, словно искрили. Гибкие фигурки с кожей, мерцающей в свете костра, двигались в плавном и чувственном танце. Длинные волосы темными волнами разлетались по обнаженным плечам, а копытца будто плыли над землей.
Девушки скрестили рога, встретились взглядами, и в блеске глаз Моня увидел притяжение, зеркальное тому, что испытывал сам. Этот внутренний трепет, возбуждающий жар, а танец, как вызов и обещание, исполненное в каждом изгибе их тела. Но даже оно сейчас прошло фоном, потому что на скатерти главное – те самые яства.
Там был жареный кабанчик с хрустящей корочкой, пропитанной тимьяном и розмарином, как подсказал это язык. Рядом куски запеченной оленины, сочные и блестящие от сока, с ароматом дикого чеснока. Тут же тарелки с фруктами и глиняные миски с густым супом из уже знакомых грибов, что Моню заставило вздрогнуть и чуть отшатнуться. Печальный опыт подсказывал, что их лучше не есть, но с ним был не согласен желудок. Живот втянулся от судорог, рот захлебнулся слюной.
Окружение было уже не так гармонично. Это всё та же сырая пещера с множеством медитирующих на сводах мокриц. Тысячи фасетчатых глаз удивленно таращились на пентаграмму, в центре которой и стояли все яства. Как и подобает сатанинским отродьям, сатиры расставили по периметру свечи, что намекало на ритуал, а не просто гулянку и пляски. У стены жалобно блеял привязанный к колышку белый козел, подозревающий, что станет здесь жертвой.
Прячась за скалой, Моня мелко дрожал. Рассматривая дразнящие блюда, прикидывал, можно ли что-то стянуть в этом вертепе. После слизня-философа козлы-музыканты удивить не могли, а после пауков и тентаклей уже не пугали. Верхней половиной почти обычные люди, если забыть про рога и острые уши.
В мифах, насколько Моня их помнил, сатиры развратны, хитры, музыкальны. Падки на девушек, пиры и вино. Считалось, что это всегда самец-ловелас. Он как кукушка. На праздник урожая обольстители спускались в деревни, где принимали относительно человеческий вид. Играли на свирели и балагурили, коварно подпаивая доверчивых дев.
Как правило, жертва замечала обман в кульминационный момент, когда сатир забывался и восторженно блеял, тем самым себя выдавая. Детей от мимолетно порочных союзов горе-мамаши оставляли в лесу, где их забирало рогатое племя. Оно умело играть на слабостях легкомысленных женщин, очарованных статью коварных козлищ, а в любовных утехах им не было равных.
Вспомнив всё это, разум смог победить, но понимал, что вряд ли продержится долго. Надежда только на то, что сатиры напьются, трахнут друг дружку и мирно уснут. Тогда можно будет безнаказанно украсть поросенка. План примитивен, но чем проще, тем лучше: схватить и затеряться в лабиринте тоннелей, кусая сочное мясо уже на бегу.
– Так иди и ешь, зачем тебе ждать?
– Меня же заметят!
– Конечно! Ты девушка видная, получишь всё разом. Глупо отказывать себе в удовольствиях, когда мужские достоинства так очевидны. Смотри, у минотавра, как у коня! Ну разве не прелесть?
Моня не разделял этих восторгов, напротив, это сильно пугало. В мифах от сатиров традиционно страдали дриады и нимфы. Насиловали, поймав на мели, и русалок. Сирен точно так же терзали дельфины. В античности слабому полу было непросто. У минотавров репутация еще более скверная.
Но Сири продолжала его уговаривать. Ее искушающий голос журчал, как прохладный ручей, но Моня не собирался ей уступать. Ментальная атака захлебнулась на незримых рубежах подсознания, где окопалось настоящее «я». Его стержень гнулся, но не ломался. В темных глубинах ума мужской «янь» был сильней, и женская «инь» не могла победить.
Но у нее сейчас был могучий союзник. Голод, словно вплетенный в мелодию флейты и бубна, нельзя игнорировать, как голос Сири. Под таким давлением воля слабела, и перед глазами возникали видения: сочный кабанчик оживал, шевелил хрустящей кожицей и подставлял румяный бочок под белые зубки.